Потом полил дождь, наступила полная темнота, засверкали еще более яркие молнии. При их вспышках я увидел матросов прежде, чем они скрылись с глаз, и «Эльсинора» вдруг накренилась вниз на один бок. Их было по пятнадцати человек на каждой рее, и они закрепили паруса раньше, чем налетел шторм. Как они снова очутились на палубе – я не знаю, я этого совсем не видел, так как «Эльсинора», неся только верхние и нижние паруса и зарывшись левым бортом в воду, лежала на боку и не выпрямлялась.
Нечего было и думать о том, чтобы держаться стоя без поддержки на этой покатой палубе. Все за что-нибудь держались. Мистер Пайк откровенно ухватился обеими руками за перила кормы, а мисс Уэст и я отчаянно цеплялись и балансировали, чтобы держаться на ногах. Но я заметил, что Самурай стоял легко, как собирающаяся взлететь птица, и только положил одну руку на перила. Он не отдавал никаких распоряжений. И я догадался, что здесь ничего нельзя было сделать. Он ожидал – и только – спокойно и отдыхая. Положение было ясно: либо мачты сломаются, либо «Эльсинора» поднимется с целыми мачтами, либо она больше никогда не поднимется.
Между тем, она лежала неподвижно, почти касаясь воды левыми реями, а море пенилось у люков ее погруженного в воду борта.
Минуты показались веками, пока нос поднялся, и «Эльсинора», повернувшись кормой вперед, выпрямилась. Как только это случилось, капитан Уэст снова поставил ее под ветер. И сейчас же большой фок сорвался со стропов. Толчок, или, вернее, ряд толчков, испытанных судном вследствие страшных ударов, был ужасен. Казалось, что оно должно развалиться на части. Когда фок сорвался, капитан и его помощник стояли рядом, и выражение их лиц характеризовало обоих. Ни одно из них не выражало страха. На лице мистера Пайка отражалось презрение к ничего не стоящим матросам, которые не удержали фок. Лицо капитана Уэста было спокойным и вдумчивым.
Но делать было нечего, и в течение пяти минут «Эльсинору» трепало, словно в пасти гигантского чудовища, пока не были сорваны последние обрывки огромного паруса.
– Наш фок отправился в Африку, – засмеялась мне на ухо мисс Уэст.
Как и ее отец, она не знает страха.
– О, теперь мы смело можем сойти вниз я устроиться удобно, – сказала она пять минут спустя. – Худшее прошло. Теперь будет только дуть, дуть, дуть и сильно качать.
Дуло целый день. И поднявшееся волнение сделало поведение «Эльсиноры» почти непереносимым. Единственным способом устроиться удобно было забраться на койку, окружив себя подушками, которые Вада подпер со всех сторон ящиками из-под мыла. Мистер Пайк, ухватившись за притолоку моей двери и широко расставив ноги, остановился на минуту и сказал, что для него это совершенно новый вид шторма. С самого начала он был совсем иной. Он налетел не по правилам – для этого не было причин.
Он задержался еще немного и словно невзначай (что при данной обстановке было до смешного ясно) высказал то, что бродило у него в голове.
Сначала он ни к селу ни к городу спросил, не проявляет ли Поссум симптомов морской болезни. Затем выразил свое негодование по адресу матросов, потерявших фок, и сочувствие парусникам, на долю которых выпала лишняя работа. Потом он попросил разрешения взять у меня почитать книгу и, цепляясь за мою койку, выбрал на моей полке «Силу и Материю» Бюхнера и тщательно заполнил образовавшееся пустое место сложенным журналом, как это всегда делаю я.
Но он все еще медлил уходить и, стараясь подыскать подходящий предлог, чтобы поговорить о том, о чем он хотел, начал рассуждать о погоде Ла-Платы. И все это время я старался угадать, что за всем этим кроется. Наконец, это выяснилось.
– Кстати, мистер Патгёрст, – заметил он, – не помните ли вы случайно, как мистер Меллер сказал, сколько лет тому назад его судно здесь потеряло мачты и потерпело крушение?
Я сразу понял, в чем дело.
– Кажется, восемь лет тому назад, – солгал я. Мистер Пайк проглотил и медленно переваривал мои слова, пока «Эльсинора» позволила себе трижды перевалиться на левую сторону и обратно.
– Какое же судно затонуло здесь восемь лет тому назад? – размышлял он как бы с самим собой. – Кажется, придется спросить мистера Меллера. Я что-то не могу припомнить.
Он поблагодарил меня с непривычной изысканностью за «Силу и Материю», из которой, как я хорошо знал, он не собирался прочесть ни строчки, и направился к двери. Здесь он снова остановился, словно пораженный новой и совершенно случайной мыслью.
– А не сказал ли он, что это было восемнадцать лет назад? – спросил он.
Я отрицательно покачал головой.
– Восемь лет тому назад, – повторил я. – Я это хорошо помню, хотя не знаю, почему вообще запомнил это. Но он так сказал, – продолжал я с еще большей уверенностью. – Восемь лет назад, я в этом убежден.
Мистер Пайк задумчиво посмотрел на меня и, подождав, пока «Эльсинора» на минутку выпрямилась, вышел из каюты.
Мне кажется, я проследил ход его мыслей. Я уже давно знал, что у него замечательная память на все, касающееся судов, офицеров, грузов, штормов и кораблекрушений. Он – настоящая морская энциклопедия. Несомненно также, что он проникся историей Сиднея Вальтгэма. До сих пор он не подозревает, что мистер Меллер – Сидней Вальтгэм и только хочет знать, не плавал ли мистер Меллер с Сиднеем Вальтгэмом восемнадцать лет тому назад на судне, погибшем на Ла-Плате.
А пока что я не могу простить мистеру Меллеру сделанного им промаха. Ему следовало быть осторожнее.
Глава XXX
Ужасная ночь! Удивительная ночь! Спал ли я? Кажется, спал урывками, но клянусь, что слышал каждую склянку вплоть до половины четвертого. Потом наступила передышка – стало полегче. Не было уже этого упорного сопротивления ветра. «Эльсинора» двигалась. Я чувствовал, как она скользила, ныряла носом и вздымалась вверх. До сих пор она накренялась, главным образом, на левый борт, а теперь одинаково сильно раскачивалась в обе стороны.
Я понял, что случилось. Вместо того, чтобы продолжать лежать в дрейфе, капитан Уэст повернул судно тылом к ветру и теперь шел впереди него. Это означало, что шторм действительно очень велик, так как капитан Уэст менее всего хотел бы плыть в северо-восточном направлении. Но, во всяком случае, качка стала не такой резкой, менее неприятной, и я заснул. В пять часов меня разбудил шум волн, обрушившихся на борт, катившихся по главной палубе и ударявших в стену моей каюты. Через открытую дверь мне было видно, как вода переливалась вверх и вниз по буфетной, а из-под моей койки, по полу, пенясь, катилось с полфута воды всякий раз, как судно переваливалось на правый бок.
Буфетчик принес мне кофе, который я выпил, сидя среди ящиков и подушек и балансируя, словно эквилибрист. К счастью, мне удалось вовремя его допить, потому что ряд страшных толчков сбросил все книги с одной из моих полок. Поссум, забравшись под защищенный борт моей койки, визжал от страха, когда море грохотало и гремело и когда на нас посыпалась лавина книг. А я не мог не усмехнуться, когда меня ударила по голове «Картонная корона», а перепуганного щенка – «Что не ладно на свете?» Честертона.
