Да, кстати, ей двадцать четыре года. Я спросил мистера Пайка, когда произошло столкновение «Дикси» с речным пароходом в бухте Сан-Франциско. Это случилось в тысяча девятьсот первом году. Маргарет было в то время двенадцать лет. Сейчас у нас тысяча девятьсот тринадцатый год. Да будет благословен человек, выдумавший арифметику! Ей двадцать четыре года. Ее имя Маргарет, и она – желанная.
Мне столько надо рассказать! Где и когда закончится это безумное плавание с безумной командой – невозможно предвидеть. Но «Эльсинора» подвигается вперед, и день за днем ее история пишется кровью. И в то время, как совершаются убийства, и в то время, как вся эта плавучая трагедия приближается к холодному Южному океану и к ледяным ветрам мыса Горн, я сижу на почетном месте с господами, бесстрашный – чем горжусь, в экстазе – чем также горжусь – и повторяю тихонько про себя: «Маргарет – женщина; Маргарет – желанная».
Но вернемся к рассказу. Сегодня первое июня. Со дня шторма прошло десять дней. Когда «крепкий задок» люка номер третий был исправлен, капитан Уэст снова повернул судно по ветру, лег в дрейф и победил бурю. С тех пор, в штиль, в туман, в дождь и в шторм мы подвигались к югу, пока не очутились сегодня почти у Фалкланда. Аргентинское побережье осталось на западе от нас, и сегодня утром мы пересекли пятидесятую параллель южной широты. Здесь начинается обход мыса Горн, так как мореходы считают его от пятидесятой параллели Атлантического до пятидесятой параллели Тихого океана.
У нас все обстоит благополучно в отношении погоды. «Эльсинора» скользит вперед при попутном ветре. С каждым днем становится холоднее. Огромная печь в кают-компании гудит, раскаленная добела, и все выходящие в нее двери открыты, так что во всем кормовом помещении тепло и уютно. Но на палубе ледяной воздух жалит, и мы с Маргарет надеваем перчатки, когда прохаживаемся по корме или идем вдоль исправленного мостика посмотреть кур на крыше средней рубки. Бедные, жалкие создания! Подумать только, когда они приближаются к южной зиме Горна, когда им необходимы все их перья, они начинают линять, вероятно, потому, что в той стране, откуда они едут, теперь лето. А, может быть, период линьки зависит от того времени года, когда они родились? Надо будет это выяснить. Маргарет должна знать.
Вчера делались большие приготовления к обходу Горна. Все брасы были сняты со шпилей главной палубы и так устроены, чтобы ими можно было маневрировать с крыш всех трех рубок.
Так фок-брасы проходят к крыше бака, грот-брасы – к крыше средней рубки, а бизань-брасы – к корме. Очевидно, предполагается, что главная палуба будет часто залита водой. Обе железные двери, ведущие из каюты с правой и с левой стороны непосредственно на главную палубу, забаррикадированы, законопачены. Эти двери откроются не раньше, чем мы очутимся в Тихом океане на пути к северу.
А пока мы готовимся пробиться вокруг самого бурного места в мире, наше положение на судне становится все мрачнее. Сегодня утром на люке номер первый найден мертвым Петро Маринкович, матрос из вахты мистера Меллера. На теле его обнаружено несколько ножевых ран, и горло было перерезано. Очевидно, это дело рук одного или нескольких мерзавцев с бака, но доказать что-либо немыслимо. Виновные, разумеется, хранят молчание, а те, кто, может быть, и знает что-нибудь, боятся говорить.
До полудня тело спустили за борт с обычным мешком угля. Человек стал уже прошлым. Но люди на баке напряженно ждут чего-то. Сегодня днем я прошелся на бак и в первый раз заметил определенную враждебность по отношению ко мне. Они признают, что я принадлежу к гвардии на юте, занимаю почетное место. Ничего не было сказано, но это было очевидно из того, как некоторые смотрели на меня и как другие избегали смотреть. Только Муллиган Джекобс и Чарльз Дэвис поговорили со мной.
– Ловко избавились, – сказал Муллиган Джекобс. – Этот плут был хуже иной вши. И лучше, когда его нет – не так ли? Он жил грязно и умер грязно, и теперь покончено с ним и со всей его грязной игрой. На судне есть кое-кто, кто мог бы ему позавидовать. Их черед еще наступит…
– Это значит…? – спросил я.
– Думайте, что вам угодно, – злобно усмехнулся искривленный негодяй прямо мне в лицо.
Когда я заглянул в каюту Чарльза Дэвиса, он тут же оживился.
– Хорошенькое дельце для суда в Сиэтле, – радовался он. – Это только подтвердит мою жалобу. И посмотрите, как ухватятся за это репортеры! Адское судно «Эльсинора»! Они хорошо поживятся!
– Я не вижу никакого адского судна, – холодно возразил я.
– Вы не видели, как со мной обращаются, не так ли? – горячился он. – Вы не видели ад, в котором я живу, да?
– Я знаю, что вы – хладнокровный убийца, – ответил я.
– Это выяснит суд, сэр. Вам придется только излагать факты.
– Я покажу, что будь я на месте старшего помощника, я бы повесил вас за убийство.
Его глаза буквально метали искры.
– Я предложу вам припомнить этот разговор под присягой, сэр, – закричал он.
Признаюсь, этот человек внушал мне невольное восхищение. Я оглядел его жалкую каюту с железными стенками. Во время шторма ее затопило водой. Белая краска отставала большими пластами, и всюду виднелась ржавчина. Пол был покрыт грязью. Вся каюта пропиталась зловонным запахом его болезни. Его миска и немытая посуда от последней еды валялись на полу. Его одеяло было мокро, белье тоже мокро. В одном углу валялась куча мокрой грязной одежды. Он лежал на той самой койке, на которой выпустил мозги О’Сюлливану. Он уже пробыл много месяцев в этой скверной дыре. Чтобы жить, ему пришлось бы провести в ней еще несколько месяцев. И в то время, как его крысиная живучесть возбуждала мое восхищение, я до тошноты ненавидел и презирал его.
– И вы не боитесь? – спросил я. – Почему вы думаете, что доживете до конца плавания? Вы знаете, заключаются пари на то, что это вам не удастся.
Это его так заинтересовало, что он, казалось, насторожил уши, приподнимаясь на локте.
– Я думаю, вы побоитесь рассказать мне об этих пари, – усмехнулся он.
– О, я бился об заклад, что вы доживете, – уверил я его.
– Это означает, что другие утверждают, будто я не доживу, – быстро заключил он, – а это, в свою очередь, означает, что на «Эльсиноре» есть люди, материально заинтересованные в моей смерти.
В эту минуту проходивший из кубрика на ют буфетчик остановился в дверях и, улыбаясь, прислушался. Чарльз Дэвис ошибся призванием. Ему надо было быть не матросом, а юристом на суше.
– Очень хорошо, сэр, – продолжал он, – я заставлю вас показать это на суде в Сиэтле, если только вы не обманываете больного человека или не дадите ложных показаний под присягой.
