Последние дни ежедневник Егора лежал на тумбочке, в открытом виде. Егор перестал садиться за него, заниматься им. Лишь поздними вечерами, отправляясь ко сну, небрежно делал короткую запись:
Сегодня, 25 января 2001 года. Разведка прошла нормально. Спасибо, Господу Богу… подарил денек жизни. Боюсь думать о доме, и смотреть на твою с сыном фотографию. Совсем расклеюсь. Рана на ноге затягивается, заживает… хорошо! Как Вы там без меня? Мне без вас очень плохо. Люблю вас…
26 января 2001 года, Слюнев поехал в комендатуру, по результатам зачистке на Хмельницкого. Звал меня… вроде, на конфискованных видеокассетах записи фугасных прдрывов… Я отказался, а если я увижу себя… я никогда больше никуда не выйду…
Сегодня, 27 января 2001 года, все прошло удачно. Модель работы со снайперами — продуктивна. Кажется, Слюнев, как-то переменился в отношении меня и моих саперов… Что случилось? Может на видеокассетах и правда… мои подрывы?
Туманное ненастье. Сегодня, в очередной раз разведчики сидели на рынке, на улице Индустриальной. Пили… Егор без сожаления, думал:
«Надо же, пьём постоянно… — Низкое, мутно небо лежало на утомленных плечах Егора. — Приезжают смена за сменой, а писем из дома — нет! Перечитываю одно письмо по несколько раз в день».
Под серым небом было сонливо, но спать не хотелось. Ждали колонну с бригады для водозабора. Никуда не торопились, потому, как надо было сопроводить её обратно. Старшим колонны ехал лейтенант Алексей Кочешков. Рыжий, как солнце, с рыжими бесцветными ресницами и бровями, громкоголосый, иногда казалось, силящийся перекричать двигателя всей техники в колонне. Через четверть часа колонна пришла. Кочешков, прижимая подбородок к груди, много кричал, бегал вокруг машин, пить с Егором отказался, сделал лишь пару глотков пива, вроде как положено… в знак солидарности. Повеселевший от алкоголя Егор, Кочешкову был необъяснимо рад. Алексей и Егор служили в разных подразделениях, но сдружились по-особому случаю — снимали квартиры в одном офицерском доме. Все жёны с детьми, всегда во дворе вместе, в районе одной детской площадки. Мужья так и сближались, рядом с ними. В общем, дружили дворовыми скамейками. Однажды, так и отмечали день рождения Егора — на скамейке. Егор тогда выпросил у Кривицкого раков — Генка занимался рыбой — ловил, вялил, торговал, а там где рыба, там собственно и раки. К вечеру, Генка привез целый тканевый мешок с этой неприятной живностью. Целый мешок… Егор не знал, куда с ними бежать. Часть раздал соседям (вокруг, жили военные); два ведра — сварил с лаврушкой, с чёрным перцем, с зеленью; в пивнушке купил двадцать литров пива… Вроде, всё, как положено — две скамейки, три ведра: два — с раками, одно — под мусор, четыре по пять — пива и… друзья-соседи-сослуживцы.
Пока топтались у «камазов», Егор вспомнил, что у него есть фотоаппарат.
— О, ребята, у меня же фотик есть! Давай… на память? — Егор всегда про него вспоминал, когда было хорошее приподнятое настроение.
— Давай… доставай!
— Щас, щас… Эй, боей, поди сюда! — окликнул Егор водителя. — Пользоваться умеешь?
— Не совсем…
— Не фугас… Ничего сложного! Инструкция не нужна! Смотри, все просто: «прицелился», сюда — нажал… Понял? Давай! — оставив солдата Егор, отбежал и присел в ногах рядом с Кочешковым.
Сфотографировались на фоне «камаза»: Крутий, Стеклов, Филатов (лейтенант из ремроты), Егор и Лёха Кочешков.
Тут же хлопнули по рукам на удачу, разбежались по машинам, взяли курс на базу.
Вечером этого же дня, будучи в расположении, Егор заметил некоторую странность в поведении солдат: короткие колкие взгляды из-под бровей, какое-то чрезмерное внимание к себе, какую-то плохо вкрываемую небрежность… и даже презрение. Отдавая распоряжения, чувствовал колючие солдатские взгляды, из второй шеренги, стремящиеся заглянуть, как казалось, дальше его глаз; а сталкиваясь с кем-нибудь за пределами палатки, в хоздворе, саперы шарахались от него, будто исходила от Егора необъяснимая дьявольская энергия и сила, которую люди зачастую бояться.
— Ты читал? — тихо спросил Стеклов Егора, поздно вечером.
— Что читал? — переспросил Егор.
— Письмо?
— Какое?
— Письмо от Федорова… — наконец сказал Стеклов, прервав череду коротких вопросов и ответов.
Егор напрягся, внимательно глядя на Владимира:
— Письмо о Федора?.. Мне?..
— Нет. Не тебе. Кому-то из… — Стеклов, кивнул в солдатскую сторону.
— Как он? Где сейчас? Что в письме? Когда пришло? — скороговоркой проговорил Егор, не дожидаясь ответов на обойму коротких, как выстрелы вопросов. — Дежурный! — тут же кликнув дежурного по роте.
— У кого письмо от Федорова?
— Какое письмо, товарищ старший лейтенант… — темнил дежурный с видом недоумения на лице.
— От Федорова! — грубо и возбужденно сказал Егор.
— Я ничего не знаю о письме…
— Я знаю, а ты не знаешь! Не валяй мне дурака! Найди мне того кто знает! — прокричал возбужденный и радостный Егор.
— Есть! — бойко ответил дежурный, исчезнув за дверью палатки, в которую вошел Кривицкий.
— Генос, ты знаешь, что Федоров письмо прислал?
— Нет… — равнодушно ответил Кривицкий, плюхнувшись на свою кровать. — Что пишет?
— Да вот… не знаю! Сам только узнал об этом… самому интересно! Похоже на то, что письмо это… скрывают от нас… Все молчат, ни слова, ни полслова…
— Почему скрывают?.. Не скрывают… Я читал его. — Спокойно признался Стеклов. — Письмо, как письмо…
Через четверть часа вошел Дудатьев и, пряча руки за спиной, обратился:
— Товарищ старший лейтенант, письмо от Санька… мне пришло…
— А что же ты молчишь?! От боевого товарища письмо пришло… и тишина! Давай… читай, что пишет-то?
— Товарищ… — замялся Дудатьев, — старший лейтенант, вам не понравиться письмо…
— Почему? — поднялся Егор, потянув Дудатьева за одну из спрятанных за спиной рук. Она оказалась пустая. — Почему? — в очередной раз повторил Егор, вытягивая из другой сложенную прямоугольником бумагу.
— Вам не понравиться… — произнес Дудатьев, не выпуская бумагу из руки.
— Я сам решу… — Письмо на двух тетрадных листа в клеточку, неохотно было передано в руки лейтенанта Биса. Как таковой, просьбы — не показывать Егору оно не содержало, но нелицеприятное содержание письма, натолкнуло солдат на эту мысль: не показывать его командиру, ничего не говорить, ничего не передавать. Фёдоров, писал про тот самый трагический день, когда получил множественные осколочные ранения. Восхвалял Стеклова, выражая слова благодарности, зато, что, не являясь его командиром, Стеклов вытащил его из боя, перевязывал. Про Биса было в этом письме всего одно предложение — короткое и жестокое; ни словом больше, ни словом меньше:
«…командир называется?! Мудак редкостный! Даже первой помощи не оказал»…
На двух тетрадных листах в клеточку, в каждой строчке, рассказывалось о Стеклове, о госпиталях, про глаз и ухо, про руки и ноги, про лицо… смиренно и привычно, как и должно быть. Федоров спрашивал об обстановке, о том, что произошло после него… а про Егора — одно предложение и какое…
«Контуженные мало что помнят, — расстроено подумал Егор, — и вряд ли кто расскажет, как всё было. — Сокрушался Егор. — Может когда-нибудь и расскажут… А кто расскажет? Кто видел?! Все были в боевых порядках, и на почтительном расстоянии друг от друга. Может, никто и не видел?! Но, что мне от этого… мне обидно до слёз… мне горько! — Егор сидел в беседке, поджав не раненую ногу под себя, уже втретий раз перечитывая Фёдоровское, громкое, как приговор письмо. Кусал губы, чтобы не растроиться от обиды, чувствуя, как стонут десны с силой сомкнутых зубов.
Достав последнее письмо жены, Егор прочитал его. Перечитал и первое. Читал долго, как молитву, чтобы успокоить терзаемое несправедливостью сердце: «Может быть, и правильно было мне его не показывать? Правильно… надо было скрыть! Зря читал! Вида, конечно, не подам… А всё-таки, какие у меня солдаты… Умницы!»
Сегодня, 30 января 2001 года. Сегодня уехал в 7:00, вернулись — 18:30… день прошел.
Сильно похудел. Поел первый раз за день, только в 19:00. Ложусь спать, с надеждой увидеть вас во сне… Не снитесь. Может, и к лучшему… Состояние утробное. Лежу, смотрю на бесцельное, молекулярно-подобное брожение солдат, а сам не здесь… далеко… потерялся…
Сегодня, 31 января, подал команду «к бою!», совершенно без причинно… услышал взрыв фугаса, которого в действительности не было… С этим неслышимым боем, у меня душа отлетает. Солдаты, сочли это за проверку бдительности… вроде, «вспышка справа!», «вспышка слева!» А у меня просто слуховые дефекты…
Глава третья
Февраль
В минувшем году, в этот же день, в Гуанжоу встал на причал;
