Но может, они следили за ходом боя по радио, знали о последних командах Лизюкова и даже (предположить можно всякое!) услышали, что произошло, и поняли, что генерал погиб? Увы, все эти заявления являются вымыслом. Из архивных документов однозначно следует, что даже если спецмашина с радистами на самом деле и была оставлена Лизюковым за несколько километров от высоты 188,5 для связи (повторю, что никаких упоминаний о работе этой машины в документах нет), то оказалась для него бесполезной, так как никакой связи с командиром корпуса радисты не имели!
Это совершенно ясно из документов бригад 2 ТК и материалов расследования штаба Брянского фронта. Распоряжений Лизюкова по радио (если они, конечно, были) радисты просто не слышали. Неслучайно они вообще ничего не смогли позже сказать ни о динамике боя, ни о каких-либо радиопереговорах командира корпуса. Уж если бы они на самом деле слышали всё то, о чём нам говорят теперь наши оппоненты, их показания были бы одними из самых важных в расследовании Сухоручкина. Но никаких показаний связистов о «последних приказах Лизюкова и динамике боя» в материалах расследования нет. Более того, там прямо сказано о «плохой организации управления и связи в бою, в результате чего оказалось возможным, что об отсутствии командира корпуса стало известно только лишь много часов спустя»[268] (выделено курсивом мной. — И. С.).
Если же говорить точнее, то первые признаки тревоги появились в штабе 2 ТК только в ночь на 24 июля! Например, командир 27 тбр, с которой и должен был идти в прорыв Лизюков, узнал об отсутствии генерала только в 2 часа ночи[269]. То есть почти через 17 (!) часов после гибели командира корпуса! Этот факт нагляднее всего и говорит о том, насколько «эффективной» была в тот день работа связи!
Совершенно очевидно, что о ходе боя радисты практически ничего не знали. О том же, что случилось с Лизюковым, они вообще не имели никакого понятия! Так что все рассказы наших оппонентов о якобы услышанных радистами последних приказах Лизюкова и отслеживаемой ими динамике боя являются очередным вымыслом!
Таким же вымыслом являются и разговоры о «страшном бое» за вызволение тела Лизюкова. А ведь именно этот вымысел был очень нужен «находчикам Лизюкова», чтобы заявить, что не могли же наши танкисты «бросить на произвол судьбы тело легендарного командарма»[270] и поэтому, мол, оно и было вывезено и похоронено в Лебяжьем. Добросовестному исследователю не составит труда опровергнуть этот миф.
Я уже писал в первой части книги, что первые попытки выяснить, где же может быть танк Лизюкова, были предприняты только рано утром 24 июля, когда командир 26 тбр послал в разведку 2 танка Т-60 с целью пройти по предполагаемому маршруту командира корпуса. Но эти два танка попали под обстрел, и их экипажи вернулись назад, так ничего и не выяснив[271]. К этому часу со времени гибели Лизюкова прошли почти сутки, но никто, кроме Мамаева (и, вероятно, Муссорова), ещё даже ничего не знал о том, что произошло!
Весь день 23 июля и утро 24 июля 26 и 27 тбр простояли недалеко от дороги из Большой Верейки на Сомово, укрываясь в рощицах от бомбёжек, и даже не предпринимали попыток продвинуться вперёд[272]. Остатки 148 тбр и 2 мсбр вообще не выходили из района Большой Верейки[273]. По сути, весь «бой» 2 ТК в первые сутки после гибели Лизюкова был стоянием на месте и бесконечным пережиданием бомбёжек. Люди зарывались в землю, часть экипажей лежали под своими танками, движение между частями днём почти прекратилось[274].
В 11:20 24 июля командиры 26 и 27 тбр получили приказ из штаба корпуса оставить занимаемый ими район и отойти в тыл, что они вскоре и сделали[275]. На этом боевые действия 2 ТК на Брянском фронте вообще закончились. К полудню 24 июля части 2 ТК отошли в район деревни Муравьёвка, за 10–12 километров от передовой, а потом и ещё дальше[276].
Так что никакого «страшного боя за вызволение тела генерала» вообще не было! Его и быть не могло, поскольку никто из танкистов даже не знал, что Лизюков погиб. Абсолютно то же самое можно сказать и о боевых действиях 1 ТК, а также и обо всех других частях опергруппы Чибисова, действовавших в этом районе. Ни одна их них не вела, да и не могла вести «страшного боя за тело Лизюкова» в первую очередь потому, что никаких достоверных сведений о гибели Лизюкова в те дни ещё даже не было!
Вполне возможно, что Василий Ольховик действительно узнал о гибели Лизюкова от его водителя, но произошло это не 23 июля, а как минимум только через несколько дней, когда разговоры о рассказе Мамаева и Муссорова (а именно они, скорее всего, и были тогда первоисточниками информации) распространились достаточно широко среди личного состава частей 2 ТК.
В заключение разговора о Василии Ольховике надо сказать, что он высказал своё субъективное мнение, свои думы о том, что происходило тогда, которые, увы, не соответствуют действительному ходу событий.
Но вернёмся к утру 23 июля 1942 года. Накануне Лизюков приказал командиру 27 тбр подготовить для себя танк КВ с экипажем и поставить его у церкви. На этом танке он и собирался идти на Медвежье и управлять из него боем корпуса[277]. В начале восьмого утра Лизюков и Ассоров прибыли в 27 тбр. Лизюков приказал командиру бригады быстрее начинать выдвижение и предупредил его, что пойдёт на своём танке вслед за бригадной колонной[278].
Две танковых бригады корпуса находились в это время в районе южной окраины Большой Верейки, куда они вышли вечером 22 июля и простояли в ожидании командира корпуса всю ночь. Первой в сторону высоты 188,5 начала выходить 26 тбр, за ней должна была выдвигаться 27 тбр. Вскоре танки бригад поднялись на высокий южный берег долины реки и скрылись из поля зрения за близким гребнем высоты.
Какое-то время Лизюков ещё оставался в Большой Верейке, отдавая указания начальнику штаба корпуса об организации боя танковых бригад. Глубина запланированного удара составляла почти 20 километров, и действовавшие в отрыве от пехоты танковые бригады надо было обеспечить всем необходимым. К тому же в связи с тем, что Лизюков собирался лично возглавить ударную группировку корпуса, находясь в боевых порядках танковых бригад, он передавал управление всеми остававшимися частями непосредственно начальнику штаба корпуса — подполковнику Нагайбакову.
Затем, около 9 часов утра, отдав все необходимые распоряжения и оставив за себя на КП корпуса начальника штаба, Лизюков выехал на танке догонять ушедшие вперёд танковые бригады. Генеральский КВ прошёл переправу через Большую Верейку, вышел на дорогу и стал подниматься в гору. После прошедшего накануне ливня просёлок только подсыхал на утреннем солнце и гусеницы КВ месили вязкую грязь. Впереди был затяжной подъём, видимость ограничена несколькими сотнями метров.
Экипаж Лизюкова, очевидно, состоял из 5 человек. Танк вёл старший механик-водитель. Рядом с ним слева сидел стрелок-радист. В башне размещались три человека: Лизюков, Ассоров и младший механик-водитель Мамаев, который выполнял обязанности заряжающего. Лизюков, вероятно, сидел на месте командира танка. В случае боя вести огонь из пушки и пулемёта должны были Ассоров и Мамаев, хотя большого опыта наводчика у Ассорова, скорее всего, не было. Но повторюсь ещё раз: непосредственно ввязываться в бой на своём командирском танке Лизюков не собирался, и если Ассоров сел на место наводчика, то он сделал это, по-видимому, из-за своего высокого ранга. Не стоять же было полковому комиссару на снарядных ящиках, как частенько приходилось это делать заряжающему в экипажах КВ!
Задержка в Большой Верейке привела к тому, что Лизюков вышел вслед за танковыми бригадами почти спустя полтора часа. За это время бригады могли уйти далеко вперёд и, выйдя из узкого прохода между танконедоступными рощами, повернуть на юго-восток и продвигаться по высотам к Медвежьему. Правда, всё то время, что Лизюков и Ассоров были в Большой Верейке, на невидимых отсюда высотах южнее шёл бой, звуки которого явно слышались в деревне. Противник оказывал сопротивление и пытался не пропустить танки бригад на юг. Однако Лизюков хорошо знал, что в наступление пошли около 50 боевых машин, и полагал, что единым бронированным кулаком они смогут пробить вражескую оборону на перешейке между рощами и войти в прорыв.
Он не знал, что начавшийся в восьмом часу утра бой развивался для танковых бригад неблагоприятно, что они попали под бомбёжку немецкой авиации и огонь вражеской противотанковой артиллерии. Выходя из-под обстрела артиллерии и удара авиации, сначала одна, а потом и вторая танковые бригады отклонились от направления наступления, свернули влево и укрылись в небольшой рощице с оврагом не более чем в полукилометре от опустевшей теперь дороги. Наступление корпуса застопорилось в самом начале, обе бригады стали рядом друг с другом и пережидали бомбёжку в роще. Часть экипажей, не выдержав воя пикировщиков и близких разрывов авиабомб, вылезли из своих танков и, спасаясь от бомбёжки, залезли под них…[279]
