Запас этих снарядов (из-за остродефицитного и дорогостоящего вольфрама) в штатном боекомплекте немецких противотанковых орудий был весьма ограничен, и командиры орудий приберегали их для особых, крайних случаев. Нет сомнений, что увидев приближение тяжёлого русского танка, командир немецкого расчёта решил, что это как раз и есть тот самый случай, и приказал использовать против КВ самый эффективный боеприпас из всех у него имевшихся.
Но даже при этом у немцев явно не было уверенности, что 50-мм снаряд сможет пробить лобовую броню тяжёлого КВ, и поэтому, даже находясь близко от дороги, немецкий расчёт не стал открывать огонь издалека, а затаился в ожидании, когда танк пойдёт мимо и подставит под прицельный выстрел свой правый борт. Хотя орудие было, несомненно, хорошо замаскировано и окопано, и возвышалось над землёй менее чем на один метр, всё-таки дорога была настолько близко, что из танка его могли заметить! Надо было иметь крепкие нервы и самообладание, чтобы, видя приближение тяжёлого КВ, ничем себя не выдать. Немцы ждали и молчали. Тем временем танк, не останавливаясь, подходил всё ближе, и, возможно, экипаж не вёл тщательного наблюдения за окружающей местностью…
Прикрывавшие орудие автоматчики также изготовились к бою и напряжённо наблюдали из зарослей за приближавшимся к ним с лязгом и гулом танком. Для Лизюкова и членов его экипажа пошли последние секунды обманчивой тишины на поле и ровного движения вдоль дороги, как они думали, «вдогонку за колонной главных сил корпуса». Для большинства из них это были и последние секунды их жизни.
Вблизи южного отрога рощи танк должен был повернуть налево и двигаться в сторону Медвежьего, где по расчётам Лизюкова и должны были вести бой его бригады. Скорее всего, танк Лизюкова в этот момент находился где-то в районе современной развилки шоссе на Большую Верейку. Возможно, танк и начал уже поворачивать и в результате этого неожиданного для противника маневра ещё раньше подставил правый борт под кинжальный огонь с опушки. В эти секунды командир немецкого расчёта, видимо, решил, что ждать больше нельзя, надо действовать, иначе танк удалится. КВ был теперь настолько близок к орудию, что наводчик вполне мог различать в прицеле его отдельные части и вести огонь практически без упреждения и каких-либо поправок на скорость и дистанцию… Короче, бить наверняка…
Терпеливо выждав несколько томительных и нервных минут, ничем себя не выдав и, в конце концов, дождавшись наилучших условий для стрельбы, командир вражеского расчёта приказал открыть огонь…
Замаскированное на опушке рощи немецкое противотанковое орудие неожиданно ударило по КВ с близкого расстояния. Снаряд поразил танк практически под прямым углом и пробил броню…
Изучая различные материалы и публикации о последнем бое Лизюкова, я встречал мнение, что его танк якобы был подбит из тяжёлого немецкого 88-мм зенитного орудия, гильзы которого были обнаружены поисковиками на опушке рощи. Однако эта версия, мягко говоря, сомнительна.
Использование тяжёлых 88-мм зенитных орудий для противотанковой обороны было вынужденной мерой немецкого командования. Немцы берегли эти дорогостоящие орудия и старались использовать их только в глубине своих боевых порядков. Тяжёлые зенитки никак нельзя было назвать противотанковым средством ближнего боя. В ближнем бою они во многом теряли своё преимущество и сами становились лёгкой целью для танков противника, главным образом из-за своих габаритов, что крайне затрудняло их маскировку на поле боя. Их преимущество было в дальности прицельного выстрела, а не в возможностях маскировки и использования их для засад.
После боёв 21 и 22 июля и выхода наших танков на южный берег Большой Верейки противник отвёл значительную часть своих тяжёлых противотанковых средств на главный рубеж обороны под деревни Сомово и Большая Трещёвка, куда раз за разом пытались прорываться танки 1 ТК Катукова. Прорыв одной из танковых бригад 2 ТК Лизюкова в район Медвежьего также вынудил немецкое командование выделить часть тяжёлой противотанковой артиллерии на борьбу с прорвавшимися танками. Поэтому к утру 23 июля все тяжёлые зенитные орудия, которые могли быть использованы для противотанковой обороны (их и без того было крайне мало!), скорее всего, уже были отведены в глубину немецкой обороны.
По условиям местности с весьма ограниченным обзором на север и очевидной уязвимостью крупного зенитного орудия в случае быстрого подхода танков противника с другой стороны рощи (а к тому времени наши танки уже прорвались к Сомово и могли запросто окружить всю рощу) использовать здесь 88-мм зенитки для противотанковой обороны было уже нецелесообразно. Они сами могли быть уничтожены обошедшими их с фланга и тыла танками.
Но даже если предположить, что по каким-либо причинам одно из этих орудий не было отведено в тыл и всё-таки осталось у рощи, то и в этом случае немцы наверняка применили бы его по-другому. Используя высокую прицельную дальность и мощь огня, артиллерийский расчёт противника обязательно попытался бы поразить КВ ещё издалека, на подходе. Ждать, когда КВ подойдёт поближе, было в той ситуации не только не нужно, но и опасно.
И, наконец, ещё один аргумент. Последствия от попадания в танк тяжёлого 88-мм снаряда, выпущенного с близкого расстояния с начальной скоростью почти километр в секунду, были бы для КВ совсем другими. Разрыв такого снаряда в тесном пространстве танка наверняка вызвал бы гибель всего экипажа и, возможно, детонацию боезапаса. В этом случае мы вряд ли бы вообще узнали о том, как погиб генерал Лизюков, потому что никаких выживших свидетелей из экипажа уже не осталось бы.
Возможно, генерал Лизюков и полковой комиссар Ассоров даже не успели осознать, что произошло. Кинетическая энергия снаряда при выстреле с такого близкого расстояния была такова, что они были сразу тяжело ранены или вообще убиты на месте разлетевшимися осколками и отколовшимися кусками брони. По крайней мере, из рассказа младшего механика-водителя Мамаева следует, что после удара снаряда в танк признаков жизни Лизюков уже не подавал. Правда, разрыва внутри башни не было, также как и не было детонации боекомплекта или возгорания, что является ещё одним косвенным подтверждением того, что башню КВ поразил бронебойно-подкалиберный снаряд без взрывчатого вещества.
Сидевший за рычагами танка старший механик-водитель был также убит или тяжело ранен. Возможно, это произошло потому, что танк тут же был поражён второй бронебойной болванкой — немцы торопились «всадить» в КВ ещё один снаряд с близкой дистанции, опасаясь, что одного может оказаться недостаточно! Им надо было добить танк! Сам Мамаев был ранен осколком, но всё-таки смог открыть люк и выскочить наружу. Увидев его, немцы открыли по нему огонь, но, видимо, запоздали. Пули ударили по броне, но лишь одна из них попала в него, прежде чем он скатился в рожь и стал отползать от подбитого танка.
Вслед за Мамаевым из танка начал выбираться сидевший впереди стрелок-радист, но немецкий пулемётчик и (или) автоматчики уже были наготове и не оставили ему никаких шансов на спасение. Стрелок-радист был скошен шквальным огнём, едва он вылез из танка, и погиб на месте.
Весь бой, а вернее прицельный расстрел танкистов из засады, быстро завершился. Поразив танк и убедившись, что экипаж КВ, видимо, выведен из строя, командир вражеского орудия прекратил огонь. Он дал команду прикрывавшим орудие автоматчикам выдвинуться к дороге и обследовать подбитый КВ.
Вряд ли им потребовалось много времени, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее их от подбитого танка. По ржаному полю, с оружием наизготовку, они ринулись к неподвижному КВ…
В это время дважды раненный и единственный выживший из всего экипажа механик-водитель кинулся от танка прочь. Надо представить себе весь ужас и трагизм тех страшных для него секунд. Единственным спасением от огня с близкого расстояния был подбитый КВ. Его неподвижный корпус возвышался над рожью и пока ещё прикрывал Мамаева от вражеских пуль, скрывая его из поля зрения приближавшихся с противоположной стороны автоматчиков. Но ему было совершенно ясно, что скоро немцы окажутся здесь, и если они увидят его в поле — ему уже не выбраться. Все решали секунды, за которые ему надо было уйти как можно дальше от танка и затем вовремя залечь в рожь… Не раньше, но и не позже. На всё это судьба отвела ему совсем мало времени.
И, превозмогая боль и оставляя за собой кровавый след от попавших в него пули и осколка, он, то поднимаясь, то падая, рванулся в рожь. Уж наверное, ему было тогда не до боли и не до стонов. Он хорошо знал, что смерть идёт за ним по пятам вместе с подходящими фашистскими автоматчиками.
Исходя из материалов расследования следует, что дважды раненный Мамаев успел отползти от танка совсем недалеко, прежде чем вражеские солдаты оказались у подбитого КВ. Увидев их, Мамаев замер и затаился во ржи. Его положение было просто отчаянным, но совершенно очевидно, что даже и в этих страшных условиях он не потерял присутствия духа и самообладания. Он не обезумел от страха и не забился в рожь, не желая ничего видеть и слышать, и думая только о том, чтобы его не заметили. Нет, он развернулся к врагу лицом и смотрел за тем, что будет дальше.
