Тем временем помянутая ночь сгущалась с каждой минутой.
К двадцати трем часам ночь сгустилась настолько, что без ноктовизора невооруженным взглядом увидеть что-то просто невозможно. Малярийкин приказал экипажам двигаться в колонне более плотно, с меньшими интервалами. Пришлось сбавить и без того незначительную скорость продвижения. Танки ползли с выключенными фарами. Чтобы хоть как-то контролировать окружающее пространство, Малярийкин назначил ответственных за секторы наблюдения. Каждый экипаж, учитывая сложный рельеф местности и смешанный растительный покров (кустарник, высокая трава, лесные массивы, рощи), а также, разумеется, ночные условия, должен был вести круговое наблюдение и быть готовым в любой момент открыть огонь по противнику. Свой танк Малярийкин поставил во главе колонны, четвертым по счету, сразу за авангардным взводом. Уже привычно. Как всегда.
Вскоре заморосил дождь. И без того плохая видимость еще больше ухудшилась. К удивлению Малярийкина, дорога ближе к высоте 134 оказалась сильно разбитой. Стали появляться воронки. Старые. Возможно, от прошлых боев. Быть может, Шапронов уже вел когда-то на этой позиции оборонительный бой? Возможно. Воронки, однако, затрудняли машинам движение. Скорость по изуродованной трассе уменьшилась до минимума. Малярийкин приказал экипажам закрыть люки на башнях и все люки корпуса, включить приборы ночного видения и ориентироваться по ним. По подозрительным местам на опушках леса и вдоль дороги головной взвод неоднократно открывал огонь.
Таковы были меры предосторожности. Они еще больше задерживали колонну. Стало понятно, что Шапронова им при всем желании не догнать. Тот двигался первым. А значит – двигался быстрее, без оглядки на возможные засады, заставы, мины и ловушки. Обозлившись на невезение, Малярийкин дал приказ ускориться. Было уже совершенно очевидно, что в подобных условиях никто не станет отвлекаться на установку мин или постановку каких-то иных пассивных препятствий. Шапронов явно спешил к своему передовому отряду «Хорнетов» и «Хантеров», обогнавшему обе колонны еще в обед и первым прибывшему на заветную высотку. Ни на что более он внимания не обращал. Как и люди Малярийкина, бойцы Шапронова устали. Машины перли на последнем издыхании, почти каждая, как и в отряде Малярийкина, наверняка имела те или иные повреждения.
По радио Малярийкин то и дело слышал резкий голос Байбулатова, который давал распоряжения относительно движения танковой массы в походном ордере. В отличие от быстроходного отряда Малярийкина (его «Мамонт» был, возможно, самой тихоходной машиной в группе), корпуса у Байбулатова были собраны разные, и средняя скорость его колонн равнялась скорости самого медленного танка группы. Байбулатов, кстати, из-за многочисленности своего отряда двигался тремя колоннами. Не по шоссе, а через луга и поля. Это также сказывалось на темпе. Колонны Байбулатова шли сначала параллельно, но потом – все с большим интервалом одна от другой. Команды, отдаваемые старшим старшиной, это взаимное расположение регулировали: правофланговому взводу ускорить продвижение, а левофланговому – держать больший интервал. И так далее.
Судя по отдельным фразам, вопросам Байбулатова и ответам его командиров, их отряд также видел колонну Малярийкина и отмечал все, с ней произошедшее.
Вскоре Малярийкин услышал в аппарате громкой связи свой позывной. Байбулатов считался младше по статусу в игровой команде, но требовал доложить обстановку. Слушал внимательно, задавал вопросы. Под конец спросил:
– Как ты, сынок?
– Ничего. Как вам последний бой?
Байбулатов усмехнулся в микрофон.
– Ничего. Надеюсь, ты не слишком гордишься, что надрал Шапронову задницу. Это всего лишь эпизод.
– Я понимаю.
– Ты быстро думаешь и быстро принимаешь решения, сынок. Это хорошо. Но торопишься. Это плохо. Иногда над решением стоит подумать чуть дольше, чем тебе хочется. Просто остановиться. Не мельтешить. Скорость – еще не все, поверь мне.
– О чем вы, товарищ старший старшина?
– Да подождал бы ты меня, сынок. Вместе и веселее.
– Никак нет. Чем дольше будем ждать, тем больше форы дадим Шапронову. Больше времени на подготовку и укрепление оборонительной позиции на высоте 134. Больше жертв, больше крови, тяжелее будет выбивать. Я подойду, хотя бы свяжу его боем до вашего прихода… Кстати, вы ведь поняли, что он шпарит к 134-й?
– Понял, конечно. Более того, я скажу тебе еще одну вещь. Ты ведь понял, что Шапронов в этой локации играет не в первый раз?
– Догадался.
– Молодец.
– И что это нам дает?
– Нам ничего. Но это дает кое-что ему. А тебе говорю: не спеши!
– Ладно. – Малярийкин был убежден в своей правоте, а потому проявлял упрямство. – Я все понял про осторожность и торопливость. Однако ждать вас все равно не буду. У вас в колонне средняя скорость ниже моей в два раза. К тому же вы отстаете от нас почти на три часа. Мои вымотались сильно, если они сейчас остановятся, то просто уснут. А до утра эту катавасию лучше не растягивать. У Шапронова машин-то – с гулькин нос осталось. Найти и добить!
– Решай.
Байбулатов не стал спорить и отключился.
Получив, таким образом, от наставника то ли одобрение, то ли осуждение, Малярийкин приказал еще больше ускорить темп. Шапронов, вероятно, удирал с такой скоростью, что не отвлекался ни на что вообще. Ближе к полуночи командор стал откровенно бросать своих.
Около 24.00, когда отряд находился уже в пятнадцати-шестнадцати километрах от 134-й высотки, Малярийкин увидел два вражеских слабовооруженных танка. Они шли навстречу с включенными подфарниками. Это уже наводило на мысль о безумии.
– Вижу два танка! – доложили с головной машины авангарда.
Но Малярийкин сквозь оптику видел и сам.
– Снимайте! – приказал он.
Грохнув дуплетом, головная машина выбила оба вражеских танка почти в упор.
Бац! Бац!
Обе «коробки» вспыхнули.
«С ума сошли, что ли? – подумал Малярийкин. – Кто же двигается ночью в условиях возможного боестолкновения с включенными подфарниками, да еще прожекторами?»
В этот момент он обратил внимание, что подфарники не погасли. Во-первых, судя по высоте от дороги, они находились под нижним краем корпуса, где-то на уровне бульдозерного щита – огонь на крышке корпуса танка, соответственно, их не повредил. А во-вторых, они, очевидно, имели автономный источник питания вроде отдельного аккумулятора, спрятанного под броней и независимого от батарей самой бронированной машины. Но главное, это были не просто подфарники. Это были именно мощные уличные прожекторы. Которые на машины не ставят…
– Мать вашу!!! – заорал что есть мочи Маляр в микрофон громкой связи. – С дороги, сука!!! Боевая готовность!!! Увеличить интервал между «коробками»!!!
В то же мгновение в ушах громогласно рявкнуло. Малярийкина бросило вперед и ударило головой об один из мониторов. Ни голова, ни плазма не пострадали. Однако эффект был что надо. Сон как рукой сняло.
* * *
Погоня, которая преследовала Шапронова вот уже восьмой час подряд, порядком трепала нервы. Маляр, этот молодой сосунок, оказался упорным осликом. Давил грамотно, наседая на плечи, тревожа дозорами, выставляя заставы. То есть всячески проявляя инициативу. Возможно, лет двадцать назад это произвело бы на Шапронова впечатление. Но не сейчас.
Для победы в большой локации кроме инициативы и энтузиазма требовалось кое-что еще. Даже не опыт, наверное. Просто чутье. Звериное чутье, накопленное годами практики, возрастом и старыми ранами, полученными на сотнях локаций по всей матушке Сибири.
Эти раны, каждая из которых оставляла рубец не только на теле, но, главное, на извилинах мозга, были сами по себе энциклопедией. Никакими лекциями и статистикой их не заменить.
Малярийкин был отчасти прав – у Шапронова оставалось мало машин, мало людей, техника истерзана, люди вымотаны. Никого из своих проверенных бойцов, после двух поражений подряд, ночью, после боя и погони, которые без перерыва длились почти сутки, Шапронов не поставил бы на дороге умирать, чтобы прикрыть поспешный отход основной колонны. Никого, кроме одного человека.
Самого себя.
Малярийкин был слишком молод, чтобы это осознать. И слишком уж «командир». То, что легко дается, ценится слабо. Элитная команда рейтинговых игроков, дорогой новый танковый корпус, место в топе и даже опыт мудрого наставника – все это досталось Маляру просто так. Ни за что. Быть может, за то, что ублажал в постели Элену Прекрасную. Но в любом случае, не за то бесценное, что отдал за это место Шапрон. За десятилетия жизни!
Маляр не жил годами в раздевалке нищих танкистов, не жрал из года в год плесневелый хлеб, питаясь даже не хлебом, а одной надеждой, что возьмут в команду младшим пилотом на плохой корпус, почти на убой. Маляр не хоронил каждый год сверстников и друзей, сгоревших в броне заживо, как в духовке… Впрочем, дело состояло даже не в этом. Конечно, как и всякий житель послевоенной Сибири, Малярийкин, возможно, испытывал голод, нужду, имел несбывшиеся желания. Но только танкист, отдавший этому кровавому спорту и страшной судьбе гладиатора двадцать пять лет жизни, мог ценить ее – эту самую поганую катэошную жизнь – по-настоящему!
