Корзина падает, стражники тянут расшитую ткань. Это роскошный полог, что прикрывал ложе Олоферна, весь в кровавых пятнах. Выкатывается голова.
2-й стражник: Ай!
1-й стражник: Ай! Что за… шутки? Страшные.
Лия: Какие шутки? Трофей. Как вы желали. Трофей моей госпожи и ваше спасение, ворье.
2-й стражник: Это… кто же?
Лия: Олоферн, позволь представить.
Появляются Озия, Гедеон, Манассия и горожане.
Озия: На пику голову, выставить над стеной, чтоб видели ассирийские дозорные. Юдифь, преклоняем перед тобою колени. Я все слышал. Ты героиня и будешь прославлена в веках. Сегодня приди в себя, отдохни, а завтра позволь народу тебя почествовать, спасительница.
Гедеон (кланяется): Позволь почествовать.
Голову Олоферна поднимают на шесте над воротами.
Встает солнце, утренний полумрак сменяется ярким светом. Юдифь смотрит на голову Олоферна.
Крики со стены: Ассирияне уходят! Бросают лагерь! Мы спасены!
Озия: Я был уверен, что так и случится. Юдифь, дочь моя. Преклоняюсь. Манассия, твоя жена – героиня. Береги ее, как святыню.
Крики со стены: Они уходят!
Гедеон (горожанам): Можно грабить лагерь!
Крики со стены: Можно грабить!!!
Манассия: Юдифь, сокровище мое, идем домой.
Голос за сценой:
«Она приобрела великую славу и состарилась в доме мужа своего, прожив до ста пяти лет, и отпустила служанку свою на свободу. Она умерла в Бетулии, и похоронили ее в пещере мужа ее Манассии».
Сцена девятая
Дом Манассии. Лия, по обыкновению, подслушивает.
Манассия: Вот ты и дома, жена моя. Уж как я рад, как счастлив! Все произошло так быстро: вчера ушла, сегодня уже вернулась героиней. Как мне тебя восхвалить? Прямо слов не нахожу.
Юдифь молчит.
Манассия: Что же ты молчишь, отважнейшая из женщин? Так устала, женушка? Ну да, ну да. Я понимаю. Не каждый день доводится головы рубить.
Юдифь: Тебе доводилось? Хоть не каждый день?
Манассия (испуганно): Что ты такое говоришь? Мне?! Я никогда никого пальцем не тронул! Могу вот приказать высечь нерадивого раба, если он на ячменном поле больше топчет, чем жнет. Или, скажем, потребовать казни того, кто меня обворует. Вот и все мои расправы… Пожалуй что, я бы с радостью отрезал уши той нерадивой мерзавке, что всегда подслушивает в моем доме!
Лия, которая слишком высунулась, прячется.
Манассия: Да что же ты все стоишь, Юдифь? Усаживайся, и я с тобою рядом. Рассказывай, рассказывай. Как все происходило? Я тут так за тебя страдал, так страдал, не спал, молился. Ну как? Ну как?
Юдифь: Твоими молитвами, Манассия.
Манассия: И все же – как? Он был груб, настырен в притязаниях?
Юдифь: Приветлив, деликатен и гостеприимен.
Манассия: Хи-хи-хи! Шутница-женушка!
Юдифь: Весел, остроумен, великодушен.
Манассия: Смешно, смешно! Душка моя! Дай расцелую в обе щечки! Чтоб не были так бледны.
Юдифь (отворачиваясь): Красноречив, ухожен, щедр!
Манассия: Ну-ну ну-ну! О мертвом не хочешь плохо говорить? Дай обниму за плечики, что так поникли, бедненькие, уставши. Как же ты справилась с пьяным мужланом? Ведь он был пьян до потери сознания, когда ты… это… чик. По шее.
Юдифь: Он не пьяница. Он был хмелён в меру.
Манассия: Хм. И как же ты с ним тогда справилась?
Юдифь: Так уж. Ему не повезло. Заснул ненадолго. И не проснулся.
Манассия: Что-то тут не то. Не был пьян, но заснул. Падучей хворью, что ли, страдает?
Юдифь (не скрывая раздражения): Не знаю!
Манассия: Почему же ты сердишься, женушка? Мне любопытно, ты должна понять. Я тут молился – помогал тебе чем мог… Я же говорил. То есть как бы был вместе с тобою. Мысленно и – сердцем. Так расскажи во всех подробностях, что было.
Юдифь: Я не в силах, Манассия. Если уж ты мысленно и сердцем был со мной, так что же ты меня пытаешь? Тебе и так все известно.
Манассия: Хи-хи-хи! Шутница-женушка! Ты ведь понимаешь – это иносказательно. Я ведь не звездочет, не ясновидец, не факир. Я не могу видеть и слышать отдаленное. Как бы мне иногда ни хотелось.
Юдифь: Хочешь – спроси у Лии. Она все видела, все знает.
Манассия: Соврет – недорого возьмет. Надует. Надсмеется. А то ты ее не знаешь? Да и дело ли – расспрашивать служанку? Мы не виделись день. И ночь. Я так ждал, так ждал. Мне все мерещилось, что ты – в объятьях чужака, дикаря, варвара. Что он тебя мучит, терзает!
Юдифь: Никто меня не мучил. Меня отчего-то твои речи и расспросы мучат, Манассия. Я не хочу ничего обсуждать.
Манассия: Юдифь, что-то ты словно чужая. А ты еще пока моя жена. А я – твой муж.
Юдифь: Я помню. И мне кажется, я была тебе хорошей женой все эти годы. Я содержала в порядке дом, я послушно отправилась на поругание, когда ты велел, я стала вероломной убийцей, когда ты велел. Я никогда не отказывала тебе на ложе…
Манассия (игриво): Хи-хи! И еще не в том я возрасте, когда утрачивают брачные желания!
Юдифь: Манассия, я тебя прошу, сдержи свои желания.
Манассия: Но почему?! Такой праздник! И посту конец!
Юдифь: Мне… не хочется.
Манассия: Что такое!!! Ты – моя жена! Я в изумлении! Не Олоферн ли виноват в твоей строптивости?!
Юдифь: Я больше никогда не произнесу его имени. Разве что на смертном одре, в агонии, когда не смогу совладать со своим языком. И ты, прошу, не произноси.
Манассия: Мне, верно, не следует требовать объяснений, почему? Мне, верно, все равно не понять? Не стоит и пытаться? Одно лишь знаю: когда женщина начинает говорить загадками, она что-то скрывает. Если женщина не замужем, она может скрывать многое: свой возраст, тайное уродство, болезни, порочные привычки, злокозненность, дурной нрав, склонность к ведовству, сводничеству и блуду. А замужняя женщина может скрывать лишь одно – свою измену!!! Ибо что ей еще скрывать? О ней и так все известно.
Юдифь: Манассия, я всего лишь попросила не произносить при мне некое имя. Я – убийца. Имя жертвы тревожит меня.
