Юдифь: Манассия, я всего лишь попросила не произносить при мне некое имя. Я – убийца. Имя жертвы тревожит меня.
Манассия: Жертвы? Врага! Или ты забыла, что Олоферн был нашим злейшим врагом?
Юдифь: Манассия, я тебя прошу… О многом ли я просила тебя, с тех пор как ты взял меня в жены, вспомни!
Манассия: А о чем тебе было просить? Я тебя поил, кормил, одевал, одаривал, не лишал развлечений, не пренебрегал тобою на ложе. Юдифь, вот, кстати…
Юдифь: Не желаю, Манассия!
Манассия: Желать положено мужу, а не жене, Юдифь! Вот удивительно, что приходится тебе напоминать об этом! Стоило тебе на денек отлучиться от дома, как тут же: желаю – не желаю! Мнится мне измена во всей ее неприглядности!
Юдифь: Вспомни, Манассия: ты ведь сам меня уламывал, ты ведь сам говорил, что прелюбодеяние мне не вменится, ибо оно – часть моего подвига. О какой же измене ты толкуешь?
Манассия: Ах! Ах, о какой измене?! Ах, женщина! Ах, подлая! Все ваше племя таково! Изменщицы! Шакалихи коварные! Нет среди вас лучших – все одинаковы! Все ищете лазейку в соглашеньях! Чтобы себя потешить! В чем тут подвиг тогда?! О чем шла речь, нечестивица?! Вспомни! О жертве во имя! Охота ли ягненку на алтарь?! Кабы была охота, какая ж это жертва? Это извращенное сластолюбие, иначе не назову! Ты сказала – «прелюбодеяние»! Не обмолвилась ли, спрошу я себя. И отвечу себе – нет! Ибо прячешь ты свои глаза, потому что в них – шалое бесстыдство. И лицо отворачиваешь, и губы кусаешь, и дыхание твое стеснено, будто до сих пор грудь сдавлена чужою тяжестью! Со мной ты так похотлива никогда не была, как бы я тебя ни горячил! Воистину свершилось прелюбодеяние! И с кем?! С иноверцем! С дикарем! Со зверем хищным!
Юдифь: Да, вы не смогли всего предусмотреть, мудрейшие мужи Бетулии. А я – всего лишь женщина. Оказывается, женщина, а не ягненок. Уйди, Манассия. Я теперь не столько твоя жена, сколько величайшая героиня. И подвиг мой будет прославлен в веках, как Озия обещал.
Манассия: Плевать на Озию и на твое геройство! Проклинаю, развратнейшая из блудниц! И видеть не могу!
Манассия убегает. Юдифь без сил опускается на ложе.
К Юдифи на цыпочках подходит Лия.
Лия: Сбежал! Слава Господу. Действительно, с героиней не поспоришь, голубка моя. Но ты не расстраивайся – наладится твое супружество, куда он, Манассия твой, денется? Он теперь будет под усиленным надзором, чтобы, не дай-то Господи, не опозорил героиню. Вернется, будь уверена, к сладкой кормушке. Уж ты его не отваживай, госпожа моя Юдифь. Муж все-таки. И вполне возможно, что мужнин игрец тебе будет теперь более угоден, чем до… твоего, хм, подвига. А значит…
Юдифь (резко перебивает): Лия, помолчи, иначе оскорблю тебя, а то и кнут достану. Сейчас я прилягу. Мне невыносима сейчас пустая болтовня.
Лия: Ложись, ложись, а я тебя прикрою.
Юдифь ложится, а Лия накрывает ее мехами, подаренными Манассией перед ее походом.
Голос Юдифи за сценой:
«Кто я, чтобы прекословить господину моему? Поспешу исполнить все, что будет угодно господину моему, и это будет служить мне утешением до дня смерти моей».
Сцена десятая
Юдифь в полутьме на ложе, высоко стоящая масляная лампа мягко освещает ее лицо. Над Юдифью склоняется тень и – лампа освещает Олоферна, он целует Юдифь. Она открывает глаза.
Юдифь: Что за сон Господь послал! Я узнаю это дыхание, эти губы, лицо. И волосы те же на ощупь, и гладкая молодая кожа. Душистый шелк бороды, брови широкой дугой. Какой глубокий взгляд! Нет, он не глубок, не темен – он насмешлив!
Олоферн целует Юдифь.
Юдифь: Что за сон! Пусть он был бы вечен! Хорошо бы еще скинуть одежду, но так и проснуться недолго, и это будет обидно. Что за сон!
Олоферн: Не такой уж и сон. И не так уж мне нравится, что меня принимают за сновидение, Юдифь. Очнись! Разве сновидения пышут любовным жаром? Они не теплы, не холодны, не плотны на ощупь, у них в бороде не нащупаешь шариков с благовониями, которые возбуждают женщин к страсти. Ну-ка, вдохни!
Юдифь: Ах!
Олоферн: Вот-вот!
Юдифь: И борода щекочет мне шею. Но… ты же умер!
Олоферн: Кто умер? Я?!
Юдифь: Ты! Совсем недавно! Я сама тебя убила, снесла голову твоим же мечом, когда ты заснул!
Олоферн (озадаченно): Это зачем еще?
Юдифь: Чтобы ты мне не изменил!
Олоферн: Я, кажется, не собирался… И голова моя при мне!
Юдифь: Нет же! Она на шесте над воротами Бетулии!
Олоферн: Ничего подобного, Юдифь! Вот она, моя голова! Убедись, пожалуйста! И просыпайся, наконец!
Юдифь: Я отрубила тебе голову, завернула в полог от твоего ложа, сунула в корзину и отнесла в Бетулию.
Олоферн: Ну и сны тебе снятся, Юдифь! Голова на мне, а полог под тобой. Чувствуешь, как золотое шитье царапает кожу? Мы так резвились, что сорвали его. И заснули оба, себя не помня, утомленные и хмельные. Вино, должно быть, недостаточной выдержки. Вагой у меня за это поплатится. Нарочно подсунул, знаю я его. Коварен, как женщина.
Юдифь: Олоферн… Ты как живой…
Олоферн: Я живой, а ты все еще грезишь. Ты помнишь хотя бы, что согласилась быть моей женой?
Юдифь: Я этого хотела.
Олоферн: Это не было мимолетным желанием?
Юдифь: Олоферн…
Олоферн: Вот и прекрасно. Нам пора в дорогу. Засиделись мы у Бетулии. Навуходоносору нужен Иерусалим, а не этот жалкий городишко. Мы пойдем в обход, вот и всё. Юдифь, проснулась ли ты?
Юдифь: Да, да…
Олоферн: Тогда я ухожу распорядиться. А ты займись своим туалетом.
Юдифь (вслед уходящему в темноту Олоферну): Так, значит, все сначала? Олоферн, возлюбленный мой!
Юдифь встает с ложа, берет лампу. Лампа освещает полог, на котором она лежала. Он весь в темных пятнах крови.
Юдифь смотрит на полог.
Юдифь: Ну что же. Пора в дорогу.
Эпилог
За сценой голос Юдифи, полный иронии:
О, любимые, принесенные в жертву Вечной Любви! Не грешите, воскресая. Ведь жертва тогда напрасна, а Любовь предана и будет вечно жаждать возмездия, будет искать сбежавшие души, под какими бы именами они ни скрывались.
