— Пусть его лечащий врач свяжется с начальником тюрьмы.
Однако диету Джейкобу и пищевые добавки выписывал не врач.
Это просто подсказки, как и сотни других, которым за многие годы научились матери детей-аутистов, а потом передали свой опыт другим матерям, плывущим в той же лодке: «может, сработает».
— Если Джейкоб не соблюдает диету, его поведение становится намного хуже…
— В таком случае нам следует посадить на эту диету остальных заключенных, — отвечает надзиратель. — Послушайте, я сожалею, но без указания врача мы ничего заключенным не передаем.
Неужели я виновата в том, что медицинское сообщество не может одобрить лечение, к которому постоянно обращаются родители аутистов? Что денег на исследование проблем аутизма выделяется такой мизер, что многие терапевты, хотя и согласятся с пользой добавок, которые помогают Джейкобу держать себя в руках, не в силах обосновать это научно? Если бы я ждала, пока доктора и ученые в конце концов скажут, как помочь моему сыну, он бы до сих пор находился в своем собственном мирке, как в то время, когда ему было три, — ни на что не реагирующий, одинокий.
«Совсем как в тюремной камере», — пришло мне на ум.
Мои глаза наполнились слезами.
— Я не знаю, что делать.
Должно быть со стороны казалось, что я вот-вот упаду духом, потому что голос надзирателя стал мягче.
— У вашего сына есть адвокат? — спросил он.
Я кивнула.
— Отсюда и надо плясать, — посоветовал он.
Из «Советов читателям»
Что я хотела бы знать до того, как у меня появились дети:
1. Если кусок хлеба засунуть в видеомагнитофон, целым его не вынуть.
2. Мешки для мусора нельзя использовать в качестве парашютов.
3. «Недоступный для детей» — относительное понятие.
4. Приступ гнева у ребенка, как магнит: когда он случается, окружающие не могут отвести взгляда от вас и вашего малыша.
5. Части конструктора не перевариваются в желудочно-кишечном тракте.
6. Снег можно есть.
7. Дети чувствуют, когда на них не обращают внимания.
8. Брюссельская капуста даже в сырной панировке остается брюссельской капустой.
9. Уютнее всего поплакать на плече у мамы.
10. Хорошей матерью, как мечтаешь, не станешь никогда.
Сидя в машине, я звоню Оливеру Бонду.
— Меня не пустили на свидание к Джейкобу, — сообщаю я.
И слышу, как где-то в отдалении лает собака.
— Ладно.
— Ладно? Я не могу увидеться с сыном, а вы говорите «ладно»?
— Я сказал «ладно», имея в виду «Я слушаю дальше». А не «ладно» в смысле… Просто расскажите, что они сказали.
— Меня не внесли в список лиц, которым разрешены свидания! — кричу я. — Неужели вы думаете, что Джейкоб имеет хоть малейшее понятие, что нужно сообщить надзирателям, кого к нему пускать, кого нет?
— Эмма, — успокаивает меня адвокат, — сделайте глубокий вдох.
— Я не могу глубоко дышать. Джейкобу не место в тюрьме!
— Знаю. Мне очень жаль…
— Не нужно жалеть, — отрезаю я, — действуйте! Проведите меня внутрь, чтобы я увиделась с сыном.
Секунду он молчит.
— Хорошо, — наконец говорит Оливер. — Посмотрим, что я смогу сделать.
Не могу сказать, что удивляюсь, застав Тео дома, но я настолько душевно опустошена, что у меня нет сил спрашивать, почему он не в школе.
— Меня к Джейкобу не пустили, — говорю я.
— Почему?
Вместо ответа я качаю головой. В кремовом свете наступившего дня я могу разглядеть легкий пушок на подбородке и щеках Тео. Он напоминает мне о том, как я впервые увидела, что у Джейкоба под руками начали расти волосы, и занервничала. Одно дело, когда в тебе отчаянно нуждается ребенок, совсем другое — когда взрослый мужчина.
— Мама? — нерешительно окликает Тео. — Как считаешь, он это сделал?
Не думая, я отвешиваю ему оплеуху. Тео, покачнувшись, отшатывается, прижимая руку к щеке. Потом бежит к входной двери.
— Тео! — кричу я вслед. — Тео!
Но он уже пронесся полквартала.
Нужно бежать за ним, извиниться. Признаться, что я ударила его не из-за вопроса, а потому что он высказал вслух все сомнения, подспудно роящиеся в моей голове.
Верю ли я, что Джейкоб способен на убийство?
Нет.
Простой ответ, «коленный рефлекс». Мы же говорим о моем сыне. О сыне, который до сих пор просит укутать его на ночь одеялом.
Но я также помню Джейкоба, который сбросил с детского стульчика Тео, когда я сказала, что нельзя пить еще один стакан соевого молока. Помню случай, когда он задушил хомяка.
Считается, что матери должны во всем поддерживать своих детей. Считается, что матери должны верить в своих детей несмотря ни на что. Если нужно, матери будут лгать самим себе.
Я выхожу на улицу и иду по подъездной аллее в том направлении, куда убежал Тео.
— Тео! — зову я.
Мой голос звучит как совершенно чужой.
Сегодня на машине я намотала километров четыреста — сперва в Спрингфилд, потом домой, потом опять в Спрингфилд. В половине шестого я снова стою около комнаты свиданий, рядом со мной Оливер Бонд. Он оставил мне сообщение на телефоне, велел ждать его здесь, объяснив, что пока добился для меня специального свидания, а позже решит вопрос о дальнейших.
Я так обрадовалась, услышав эти новости, что даже не обратила внимания на слово «дальнейших».
Сперва я едва узнаю Оливера. Он не в костюме, как вчера, а в джинсах и фланелевой рубашке. В них он кажется еще моложе. Я оглядываю собственную одежду — похоже на то, как я одеваюсь на встречу в издательство. С чего я решила, что в тюрьму нужно наряжаться?
Оливер подводит меня к пропускнику.
— Имя? — спрашивает надзиратель.
— Эмма Хант, — отвечаю я.
Он поднимает глаза.
— Не ваше. Имя человека, к которому вы пришли на свидание.
— Джейкоб Хант, — вмешивается Оливер. — Начальник тюрьмы разрешил нам специальное свидание.
Надзиратель кивает и протягивает мне планшет — подписать. Спрашивает удостоверение личности.
— Отдайте ключи, — велит Оливер. — Они побудут у него, пока вы внутри.
Я отдаю ключи надзирателю и делаю шаг к металлоискателю.
— Вы идете?
Оливер качает головой.
— Подожду вас здесь.
Появляется второй надзиратель. Он ведет меня по коридору. Но поворачивает не в комнату, где стоят стулья и столы, а за угол в небольшой кабинет. Сперва мне кажется, что это шкаф, но потом я понимаю: кабинка для свиданий. Под окном стоит стул. В окне — зеркальное отражение такой же комнаты.
— Думаю, тут какая-то ошибка, — говорю я.
— Никакой ошибки, — объясняет надзиратель. — Свидания с заключенными до решения судьи только бесконтактные.
Он оставляет меня в комнатушке. Неужели Оливер не знал, что я не смогу увидеть Джейкоба лицом к лицу? И не предупредил меня, потому что не хотел расстраивать или потому что сам не знал? И что значит «до решения суда»?
Дверь по ту сторону стекла открывается, и внезапно в комнате оказывается Джейкоб. Надзиратель, который его привел, указывает на телефон на стене, но Джейкоб видит через стекло меня и прижимает к стеклу ладонь.
На рубашке и волосах у него кровь. На лбу несколько синяков. Костяшки пальцев содраны, вид безумный — рука прижата к боку, а вес тела он переносит на носочки.
— Малыш… — шепчу я.
Показываю на телефон в своей руке, потом киваю на место, где у него должна висеть трубка.
Он не снимает ее, только бьет по стеклу, которое нас разъединяет.
— Возьми трубку! — кричу я, хотя он не может меня слышать. — Джейкоб, возьми трубку!
Но он закрывает глаза, подается вперед, прижимается щекой к стеклу и как можно шире расставляет руки.
Я понимаю, что он пытается меня обнять.
Кладу трубку и подхожу к стеклу. Принимаю ту же позу, что и он. Мы — зеркальное отражение друг друга, а между нами стеклянная стена.
Наверное, такова вся жизнь Джейкоба: он пытается общаться с людьми, только не всегда знает как. Возможно, перегородка между человеком с синдромом Аспергера и остальным миром — не постоянно движущиеся невидимые глазу цепочки электронов, а некая прозрачная линия, которая позволяет испытывать лишь иллюзорные, а не истинные эмоции.
