— Нет, — отвечает психиатр.
— А вы подавали прошение назначить вас его официальным опекуном?
— Джейкобу исполнилось восемнадцать только месяц назад.
Прокурор встает.
— Вы упомянули, что для Джейкоба очень важно придерживаться заведенного распорядка?
— Жизненно важно, — подчеркивает психиатр. — Если он не знает, что его ожидает, приступа, подобного нынешнему, не избежать.
— Значит, Джейкобу необходимо заранее знать свое расписание, чтобы чувствовать себя защищенным?
— Именно.
— А если я сообщу вам, доктор, что в исправительном учреждении Джейкоб каждый день встает в одно и то же время, ест в одно и то же время, принимает душ в одно и то же время, ходит в библиотеку в одно и то же время и так далее. Разве это как-то расходится с тем, к чему привык Джейкоб?
— Но он привык не к этому. Это отклонение от его обычного распорядка, сродни незапланированной перемене, и я боюсь, что оно приведет к необратимым изменениям в психике Джейкоба.
Хелен как-то неприятно улыбается.
— Доктор Мурано, вы отдаете себе отчет в том, что Джейкоба обвиняют в убийстве первой степени? В убийстве наставницы по социальной адаптации?
— Отдаю, — отвечает психиатр. — И с трудом могу в это поверить.
— Вам известно, какие улики против Джейкоба имеются у полиции?
— Нет.
— Значит, ваше предположение о виновности или невиновности Джейкоба основывается исключительно на том, что вам о нем известно, а не на фактах?
Доктор Мурано удивленно приподнимает бровь.
— А вы строите свое предположение на фактах, даже не видя Джейкоба.
«Получи!» — с улыбкой думаю я.
— Больше вопросов не имею, — бормочет Хелен.
Судья Каттингс следит за тем, как доктор Мурано уходит со свидетельского места.
— У обвинения есть свидетели?
— Ваша честь, нам бы хотелось попросить отсрочку, учитывая, что слишком короткий срок…
— Если хотите подать ходатайство, мисс Шарп, отлично. Предположим, что вы его уже подали. Стороны, я готов выслушать доводы.
Я встаю.
— Ваша честь, я хочу просить признать подсудимого недееспособным, а после вынесения вердикта по этому вопросу суд может пересмотреть сумму залога. Но на данном этапе есть юноша, психическое состояние которого с каждой минутой ухудшается. Прошу суд наложить ограничения на него, на его мать, на психиатра и даже на меня. Хотите, чтобы он каждый день являлся в суд и отмечался? Отлично, я буду его привозить. Джейкоб Хант обладает конституционным правом быть отпущенным под залог, но есть у него, Ваша честь, и права человека. Если продолжать держать его за решеткой, тюрьма его раздавит. Я прошу — нет, умоляю! — уважаемый суд назначить разумную сумму залога и отпустить моего клиента на свободу до слушания по вопросу дееспособности.
Хелен смотрит на меня и закатывает глаза.
— Ваша честь, Джейкоб Хант обвиняется в убийстве первой степени. В убийстве молодой женщины, которую он знал и которая, по-видимому, ему нравилась. Она была его учителем, они вместе проводили досуг, и факты по этому делу — если не вдаваться в подробности — включают в себя и изобличающие показания, которые дал подсудимый в полиции, и улики, связывающие его с местом преступления. Обвинение уверено, что у него имеются очень веские улики. Ваша честь, раз обвиняемый столь прискорбно ведет себя еще до решения вопроса об освобождения под залог, то представьте, сколько изобретательности он проявит, чтобы избежать правосудия, если вы позволите ему выйти из тюрьмы. Родители несчастной и так сломлены потерей дочери, но они будут просто в ужасе, если освободить этого юношу, который даже в камере ведет себя агрессивно и не понимает разницы между «хорошо» и «плохо». Обвинение выступает против того, чтобы выпустить подсудимого под залог до слушания вопроса о его дееспособности.
Судья смотрит на галерку, где сидит Эмма.
— Миссис Хант, — говорит он, — у вас есть еще дети?
— Да, Ваша честь. Пятнадцатилетний сын.
— Полагаю, он требует внимания, не говоря уже о еде и необходимости отвозить его в школу?
— Да.
— Вы отдаете себе отчет в том, что если подсудимого отпустят на поруки, то вы должны будете отвечать за него двадцать четыре часа в сутки, а это существенным образом скажется на вашей свободе передвижения, равно как и на заботе о младшем сыне?
— Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы забрать Джейкоба домой, — отвечает Эмма.
Судья Каттингс снимает очки.
— Мистер Бонд, я готов отпустить вашего клиента на определенных условиях. Во-первых, в качестве залога послужит дом семьи Хант. Во-вторых, я потребую, чтобы в доме велось видеонаблюдение; подсудимому запрещено посещать школу, ему не разрешено покидать дом; либо его мать, либо другой взрослый старше двадцати пяти лет должен постоянно находиться рядом с ним. Ему запрещено покидать пределы штата. Он должен подписать отказ от экстрадиции, он обязан встречаться с доктором Мурано и следовать всем ее рекомендациям, включая медикаментозное лечение. И наконец, как и предполагалось ранее, будет проведена экспертиза на предмет определения его дееспособности. Защита и обвинение должны договориться между собой о месте и времени. Обвинению нет необходимости подавать ходатайство; суд вернется к рассмотрению данного дела в тот день, когда будут получены результаты экспертизы.
Хелен собирает свои вещи.
— Наслаждайтесь отсрочкой, — желает она мне. — Счет будет в мою пользу.
— Только благодаря вашему росту, — шепчу я.
— Прошу прощения?
— Я сказал, вы не знакомы с моим клиентом.
Она щурится и, величаво ступая, удаляется из зала суда.
За моей спиной Эмма заключает в объятия доктора Мурано, потом отыскивает взглядом меня.
— Огромное спасибо, — благодарит она. Голос ее подводит, разбиваясь о слоги, как волна.
Я пожимаю плечами, как будто это пара пустяков. На самом деле я весь мокрый под рубашкой.
— Не за что, — отвечаю я.
Я веду Эмму в кабинет секретаря — заполнить необходимые бумаги и забрать документы, которые должен подписать Джейкоб.
— Встретимся в вестибюле, — говорю я.
Хотя Джейкоб не присутствовал на заседании, его должны были привезти в здание суда на время, пока решалась его судьба. Теперь ему необходимо подписать условия освобождения и отказ от экстрадиции.
Я его еще не видел. И если быть до конца честным, немножко побаиваюсь нашей встречи. Со слов его матери и доктора Мурано выходило, что он — «овощ».
Когда я подхожу к камере, он лежит на полу, подтянув колени к подбородку. Голова забинтована. Под глазами синяки, волосы спутаны.
Господи, если бы он предстал перед судьей в таком виде, его бы освободили из тюрьмы ровно через десять секунд!
— Джейкоб, — тихонько зову я. — Джейкоб, это я, Оливер. Твой адвокат.
Он не шевелится. Глаза широко открыты, но он даже не моргает, когда я подхожу ближе. Я делаю знак надзирателю, чтобы открыл камеру, и опускаюсь на корточки рядом с ним.
— Ты должен подписать кое-какие бумаги, — говорю я ему.
Он что-то шепчет. Я наклоняюсь ближе.
— Одну? — переспрашиваю я. — По правде сказать, несколько. Но послушай, приятель, тебе больше не надо возвращаться в тюрьму. Это хорошая новость.
«По крайней мере, в данный момент».
Джейкоб что-то хрипит. Похоже на «один, два, три, пять».
— Считаешь. Готовишься считать?
Я пристально смотрю на него. Это как играть в шарады с человеком, у которого нет ни рук, ни ног.
— Вас съем, — произносит Джейкоб громко и четко.
Так оголодал? Или все-таки шутит?
— Джейкоб! — Мой голос становится тверже. — Перестань.
Я протягиваю руку и вижу, как напрягается его тело.
Поэтому руку отдергиваю. Сажусь рядом с ним на пол.
— Один, — произношу я.
Его ресницы вздрагивают один раз.
— Два.
Он трижды моргает.
И тут я понимаю, что мы разговариваем. Просто говорим не языком слов.
Один, один, два, три. Почему пять, а не четыре?
