Глаза Эммы наполняются слезами.
— Это не Джейкоб, — плачет она. — Он намеренно себя калечит. Он стал хуже разговаривать. Он начинает терять контроль над собой: размахивает руками, раскачивается на пальцах, ходит кругами. Я пятнадцать лет потратила на то, чтобы Джейкоб стал частью этого мира, не позволяя ему замкнуться в собственном мирке… а один день в тюрьме — и все насмарку! — Она поднимает взгляд на судью. — Я просто хочу, чтобы мой сын вернулся, пока еще не поздно до него достучаться.
— Благодарю, — произношу я. — Больше вопросов нет.
Встает Хелен Шарп. Она довольно высокая, метр восемьдесят с лишним. Почему я не заметил, когда она входила в зал?
— Ваш сын… ранее привлекался?
— Нет! — пугается Эмма.
— Его раньше арестовывали?
— Нет.
— Раньше вы замечали по поведению сына, что он возвращается в прежнее состояние?
— Да, — отвечает Эмма. — Когда в последнюю минуту меняются планы. Или когда он расстроен, но не может выразить это словами.
— В таком случае можно предположить, что его нынешнее состояния никак не связано с ограничением свободы, а может быть вызвано чувством вины за совершение ужасного преступления?
Эмму бросает в жар.
— Он бы никогда не совершил того, в чем его обвиняют.
— Возможно, мадам, но сейчас вашего сына обвиняют в убийстве первой степени. Вы это понимаете?
— Да, — с трудом признается Эмма.
— Ваш сын находится в превентивном заключении, поэтому здесь его безопасность не обсуждается…
— Если речь о его безопасности не идет, почему он оказался в камере, обитой войлоком? — парирует Эмма.
Мне хочется подбежать к ней и дать «пять».
— Больше вопросов нет, — заявляет прокурор.
Снова встаю я.
— Защита вызывает доктора Мун Мурано.
По имени психиатра можно решить, что она выросла в национальной общине, но там выросли ее родители. Она, должно быть, взбунтовалась и вступила в ряды молодежной организации республиканской партии. Во всяком случае, в зал суда она явилась в строгом костюме, в туфлях на высоченной шпильке, а волосы ее собраны в такой тугой пучок, что и подтяжка лица не нужна. Я устанавливаю ее личность и спрашиваю, откуда она знает Джейкоба.
— Я работаю с ним уже пятнадцать лет, — отвечает она. — В связи с его болезнью.
— Скажите несколько слов о синдроме Аспергера, пожалуйста.
— Этот синдром был описан доктором Гансом Аспергером в тысяча девятьсот сорок четвертом году, но в англоязычном мире о нем не слышали до конца восьмидесятых, а до девяносто четвертого года он не считался психическим заболеванием. Строго говоря, это нейробиологическое нарушение, оказывающее влияние на некоторые области развития. В отличие от остальных детей-аутистов, дети с синдромом Аспергера очень умны, способны беседовать и страстно желают общественного признания… только не знают, как его получить. Их беседы однобоки. Эти дети сосредоточивают свой интерес на очень узком предмете, они многословны, говорят монотонно. Они не в состоянии понимать социальные нормы, язык телодвижений и мимику — следовательно, не могут понять, что чувствуют окружающие их люди. Именно поэтому людей с синдромом Аспергера часто считают чудаковатыми и эксцентричными, что в дальнейшем приводит к социальной изоляции.
— Но, доктор, в мире много чудаковатых и эксцентричных людей, однако им не ставят диагноз «синдром Аспергера», верно?
— Разумеется.
— Тогда как вы смогли диагностировать эту болезнь?
— Все дело в модели сознания. Сравните: ребенок, сознательно ищущий уединения, или ребенок, который хочет, но не умеет общаться. Отчаянно хочет, но не может поставить себя на место другого, чтобы лучше понять, как помочь общению. — Она бросает взгляд на судью. — Синдром Аспергера — следствие порока развития, но в скрытой форме. В отличие, например, от умственно отсталых больных ребенок с синдромом Аспергера может выглядеть нормальным, разумно говорить, казаться невероятно осведомленным, тем не менее он испытывает деструктивные сложности в общении и социальной адаптации.
— Часто ли вы встречаетесь с Джейкобом, доктор? — интересуюсь я.
— Когда он был младше, мы встречались раз в неделю, теперь раз в месяц.
— Он учится в последнем классе школы?
— Верно.
— У него есть задержка в развитии из-за синдрома Аспергера?
— Нет, — отвечает Мурано. — По правде говоря, коэффициент умственного развития у Джейкоба выше, чем у вас, мистер Бонд.
— Не сомневаюсь, — бормочет себе под нос Хелен Шарп.
— В школе для Джейкоба созданы какие-нибудь особые условия?
— У него есть индивидуальный план обучения согласно закону о детях с ограниченными возможностями. Мы с миссис Хант встречаемся с директором и учителями четыре раза в год, чтобы выработать стратегию, которая помогает Джейкобу на данном этапе успешно учиться. Вещи, которые обычные старшеклассники воспринимают естественно, могут вогнать Джейкоба в ступор.
— Например?
— Шум и гам в классе могут оказаться для Джейкоба невыносимыми. Вспышки света. Прикосновения. Шуршание бумаги. Нечто неожиданное с точки зрения восприятия — например, темнота перед началом фильма: Джейкоб тяжело переносит, когда не знает заранее, что произойдет, — объясняет Мурано.
— Значит, эти особые условия направлены на то, чтобы он не перевозбудился?
— Именно.
— Какие в этом году у него отметки?
— За первое полугодие — одна «Б», остальные «А», — отвечает психиатр.
— До того как Джейкоба взяли под стражу, — спрашиваю я, — когда вы последний раз его видели?
— Три недели назад, во время обычного визита.
— Как Джейкоб себя чувствовал?
— Очень хорошо, очень, — заверяет Мурано. — Честно признаться, я не преминула заметить миссис Хант, что Джейкоб завел беседу первым, а не наоборот.
— А сегодня утром?
— Сегодня утром, когда я увидела Джейкоба, то пришла в ужас. Я не видела его в таком состоянии, с тех пор как ему исполнилось три года. Вы должны понять: в мозгу происходит некая химическая реакция, нечто сродни отравлению ртутью — как результат прививок…
Черт!
— …только благодаря упорному биомедицинскому лечению и стараниям Эммы Хант социально адаптировать сына, Джейкоб достиг того состояния, в котором находился до ареста. Знаете, кого действительно нужно бросать за решетку? Фармацевтические компании, разбогатевшие на вакцинах, вызвавших в девяностых годох волну аутизма…
— Протестую! — ору я.
— Мистер Бонд, — замечает судья, — вы не можете протестовать против слов вашего свидетеля.
Я улыбаюсь, но улыбка больше похожа на гримасу.
— Доктор Мурано, благодарю за ваши политические взгляды, но полагаю, что сейчас они не имеют отношения к делу.
— Еще как имеют! Я наблюдаю одну и ту же картину: милый, общительный ребенок внезапно ищет уединения, дистанцируется от раздражителей, перестает общаться с окружающими. Нам мало что известно о мозге аутиста, чтобы разобраться, почему эти дети к нам возвращаются и почему возвращаются не все. Но медицина понимает, что сильное травматическое переживание — как, например, арест — может привести к регрессу.
— У вас есть причины полагать, что Джейкоб будет представлять угрозу для себя и окружающих, если отпустить его на попечение матери?
— Никаких, — отвечает Мурано. — Он дотошно следует установленным правилам. Это одна из характерных особенностей синдрома Аспергера.
— Благодарю, доктор, — заканчиваю я.
Хелен Шарп постукивает карандашом по столу.
— Доктор Мурано, вы только что говорили о Джейкобе как о ребенке, я не ослышалась?
— Нет.
— На самом деле ему уже восемнадцать лет.
— Верно.
— По закону он взрослый человек, — говорит Хелен. — И способен отвечать за свои поступки, верно?
— Как известно, между юридической ответственностью и эмоциональной готовностью отвечать большая разница.
— У Джейкоба есть опекун? — интересуется Хелен.
— Нет, у него есть мать.
— Его мать подавала прошение назначить ее официальным опекуном сына?
