на берегу. Руки синюшные. И ноги тоже. Холодно настолько, что холода и не ощущаю. Это не сила воли. Какая, на хрен, у меня сила воли-то? Стою, покачиваюсь, смотрю на море. На небо. Солнце… Возвращаться надо, пока вообще силы остались.
А я стою.
Смотрю.
Встретить солнце? Встретила. Поклониться? Поклонюсь, чай, спина не переломится. Жертва? Тоже принесу… не хлеб. Есть кое-что, что богам милее хлеба.
Кровь.
И коготь вспарывает кожу на запястье.
– Пожалуйста, – я давно ни о чем не просила, а сейчас вот прошу. – Пожалуйста, дайте мне шанс. Пусть… получится.
…Идет дева, слепа и зряча. Один глаз смеется, из другого слезы катятся. А где какая упадет, там прорастает дивный цвет.
Тихий голос Лисицы мерещится в набегающих волнах.
Я отступаю и…
– С ума сошли! – Бекшеев не дает мне упасть.
Откуда только взялся? А на плечи невыносимой тяжестью падает куртка, старая, рыбацкая, пропахшая дымом и копченою рыбой.
Рыбу не люблю.
Но…
Тепло в ней живое. А Тихоня меня на руки подхватывает и глядит так, с немою укоризной, за что мне сразу становится совестно. Правда, ненадолго.
– Так… было надо.
Говорить я начинаю уже в доме, где меня усаживают на лавку и Отуля, столь же молчаливая и невозмутимая, как обычно, укутывает шерстяным платком. А потом подносит чашу травяного отвара. И в черных глазах ее мне мерещится одобрение.
Странная она все-таки.
Да и я не лучше.
– Кому надо? – Бекшеев злится.
А костюмчик-то сменил. Правда, на другой, столь же неуместный, разве что в полосочку. И трость его постукивает по полу.
– Мне, – говорю чистую правду.
И замечаю, что больше не трясусь. Холода нет. Да и внутри как-то… спокойно, что ли?
И спорить со мной не спорят. А травяной отвар сменяется крепким чаем, от него тоже пахнет и дымом, и рыбой, но мне слишком хорошо, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Я пью и закусываю невероятно мягким хлебом, который сверху полили же медом.
Мед рыбой не пахнет.
Ну хоть что-то.
– Что случилось? – Я наконец в достаточной степени прихожу в себя, чтобы обратить внимание на окружающих. – Еще трупы нашли?
– Нет. Я… Софью уговорил переехать. Временно. К матушке. Там и Медведь пока, он приглядит, если вдруг…
Ну да, с княжича может статься. Оно, конечно, скорее всего этот их Гельшь давно уже на Большой земле, потому как в его положении самое разумное – сбежать и спрятаться. Но ведь псих же. А какая у психов логика-то?
И мне бы самой подумать.
О ком-то, кроме себя.
Я потрясла головой.
– Барина не нашли?
– Нет. Вышел он. Через черный ход.
Вышел и не вернулся.
Мысли вязкие, замороженные.
– А кровь? И запонка? По ним что?
Бекшеев покачал головой. То есть внятных объяснений не было. Или… Барский сам их оставил? Скажем, в случае чего оправдаться. Если вдруг перехватят с княжичем?
А остальное?
Что мешало бы разыграть ограбление?
– Деньги. Оставил. Много, – просипел Тихоня, принимая из рук Отули ломоть хлеба.
С медом.
И поклонился. Низко-низко.
Стало быть, точно не сам Барский ушел. И не понятно. Совершенно.
– Остальные?
– На месте. – Бекшеев поморщился и добавил: – Пока… но…
Тут оно сложно сказать, на месте или нет. Мы ж сами по себе, привыкшие к одиночеству, спрятавшиеся в нем от большого и страшного мира.
У меня, впрочем, тоже было что рассказать. Я встала, хотя шевелиться желания не было, но солнце высоко, а если уж решила с трансформацией рискнуть, то стоит поспешить. Тем более боги, кажется, сегодня ко мне благосклонны.
Куртка моя, аккуратно вычищенная, висела на вешалке. По карманам, к счастью, никто лазить не стал. А потому и цепочка, и грязный сверток, от которого по карману расползлось темное пятно, были на месте.
– Вот, – я протянула их Бекшееву, – глянь, пока я… занята буду.
– Может…
– Тихоня подстрахует.
У него сила есть, если что, сумею потянуть. А вот Бекшеева не рискну трогать, он и так выглядит, словно вот-вот второй удар случится. Уж лучше пусть находки изучит.
А заодно, глядишь, со своим даром посоветуется.
Все-таки аналитик же ж. Целый.
Я потянулась и сказала:
– Спасибо.
Отуля кивнула.
К слову, кроме нее в доме никого-то и не было.
– Собака?
– Там, – сказала она, вытерев руки расшитым полотенцем. – Возле бани. – Подумала и добавила: – Осторожно. Злая.
Глава 23. Королева кубков
«Караульные, сторожевые и розыскные собаки должны быть недоверчивыми, умеренно злобными. Все посторонние люди являются для них чужими, которых нужно хватать, кусать (или отыскивать по следу). Поэтому первые проявления неприязни к посторонним у таких щенков должны поощряться и закрепляться лакомством и лаской. Такой щенок должен знать, что от чужого, постороннего человека он получает только неприятности. Достигается это тем, что почти все посторонние дразнят щенка, наносят ему легкие удары».
«Выращивание и воспитание щенков служебных собак»[2]
Злая собака глядела на меня янтарными глазами. И скалилась.
Сука.
В смысле самка собаки. Возраст? Молодая, судя по виду. А вот волчьего в ней куда больше, чем собачьего. Сухопарая. Тонкие лапы. И морда вытянутая, узкая. Хвост бревном.
Собака ли это вообще?
– Тихо, – сказала я, когда псина заворчала.
Голос низкий, вибрирующий. И взгляда с меня не сводит.
– Крепкая. – Отуля увязалась за мной.
– Остальные где? Люди, – на всякий случай уточнила.
– В море пошли. – Она куталась в тяжеленную до пят шубу. – И там еще. Скоро снег сойдет. Надо.
Что именно надо делать, Отуля не уточняла. А я сделала вывод, что дела Яжинский домашним нашел не столько из надобности, сколько из желания убрать подальше от меня.
Пускай.
Мне без посторонних глаз и легче.
Меж сараем и забором, сложенным из крупных валунов, имелся вполне себе уютный закуток. Правда, земля была мокрой, как и старая колода, на которой и дрова кололи, и птицу били.
Ничего.
Сгодится и мне.
Я села и уставилась на псицу. Та на меня.
– Дружить будем? – поинтересовалась я, краем глаза отметив, что Отуля уходит.
А вот Тихоня остался.
Я потянулась к собаке, но та снова зарычала. Не будем.
– Отойди, – попросила Тихоню. – Ты ее нервируешь.
И меня.
Но лучше списать все на собаку. Главное, чтобы Бекшеев не заявился. Надеюсь, Отуля найдет ему занятие. Или сам себе. Пусть вон цепочку обнюхивает.
И камушки.
А я…
Закрыть глаза. Вдох и выдох. Успокоиться. Последнее получается так себе, потому что сердце несется вскачь. И страх. Что не получится. Опять не получится.
Зверей ведь создают где-то там. В закрытых лабораториях. Сложный процесс, требующий постоянного внешнего
