контроля. И лекарств.
А у меня что?
Псица замолчала и легла.
Да, пускай… хорошая. Или не очень? Неважно. Главное, вытянулась вот. А с меня глаз не спускает.
Теперь…
Как там?
Все дело в крови? Она – естественный носитель силы. И энергии. И хрен знает чего еще. А потому через кровь проще всего воздействовать. Я вытащила нож и провела линию по запястью.
Уши псины дернулись.
…Идет дева…
…Тетка Зима…
Какая я тетка… хотя теткой я себя и ощущала.
– Иди сюда, – попросила я, сползая с колоды. И руку протянула. Навстречу. Псица от этого движения вскочила и оскалилась. А потом рванулась так, что цепь зазвенела. Она разродилась хриплым грозным лаем. Ничего. Я не боюсь.
Собак не боюсь.
Я тряхнула головой, выпуская своего зверя. Под конец даже Мрак его признавал. Не за равного, нет. Почти. Но эта-то молодая. И тотчас упала на брюхо, заскулила, замотала хвостом по земле, выражая покорность.
Собаки – стайные существа. А стая – это всегда структура. Иерархия. Есть старшие. Есть младшие.
Я подвинулась еще на шаг. Ближе. Кровь катилась с запястья на землю.
…И пала она во сыру землю, чтобы прорасти красным цветом маковым…
Да ну.
Сказки это. Но… иногда только и остаются, что сказки. Я схватила второй рукой собаку за загривок и подтянула поближе. Сопротивляться та и не думала, только взвизгнула жалобно.
Кровь с морды она слизала.
Раз.
И другой.
И… и та прошлая, она была не столько старой, сколько истощенной. Люди ушли, а ее оставили. Она наверняка пробовала выбраться из болота, но не сумела, а потому раз за разом возвращалась к острову.
Я закрыла глаза, потянувшись и к крови, и к силе.
А ведь предлагали мне развивать дар. Но… на войне была охота и ничего, кроме нее. Не оставалось ни времени, ни сил. Да и зачем? После войны… после войны были счастье и вера, что теперь-то все будет, и даже не как раньше, а много-много лучше.
И Одинцов мне предложение сделал.
То есть сделал он его давно, но после войны мы поженились. И я поверила, что стану почтенной матерью большого семейства. А зачем ей навык трансформации?
Ну и дальше… в последние годы времени у меня было изрядно, а вот желание делать хоть что-то…
Хрена.
Справлюсь.
Или нет.
Одинцов подсовывал отчеты. И тогда он рассказывал, что нужно лишь направить свою силу. Задать ей вектор и все такое.
– Тише, девочка. – Я подползла еще ближе к собаке, которая теперь и дышала-то с опаскою. Пальцы зарылись в густую жесткую шерсть. – Все у нас получится. Ты извини, это больно, но иначе нельзя. Я должна найти место, где убили Мишку. Да и вообще…
Я чувствовала свою кровь в ней. И силу тоже.
И солнце, что поднялось высоко и теперь смотрело на меня с небес. Наверняка с упреком. И когда меня не станет, когда я поднимусь туда, в небеса, отец укоризненно покачает головой. Но все равно простит и обнимет.
И мама заплачет.
И я… я тоже научусь плакать. Когда-нибудь потом. А теперь пальцы свело судорогой.
Боль, ее ведь можно на двоих разделить. И вектор… это не вектор, это понимание, как надо… Почему этого понимания не было раньше? Слишком молода я была? Или… или иное что-то?
– Мы с тобой теперь одной крови. – Я прижалась щекой к трясущемуся зверю.
Чего я хочу?
Чтобы мой зверь стал сильнее. Быстрее.
Живучей…
Умней. Она и так умная, но пусть примет часть моего дара. Да, не я меняю, а сам дар. Суть к сути… и нюх. Я слепа с точки зрения нормальной собаки. Но вот она… она теперь будет моими глазами.
По телу прошла судорога.
И меня вывернуло, благо успела отвернуться… а потом опять вцепилась во влажную шерсть, чувствуя, что не справляюсь.
– Тих, сила!
Говорить было невыносимо больно. Я чувствовала, как моя собственная сила утекает. И да, она нужна, потому что… это как лепить из тумана замок. Наугад. И в надежде, что он не рассыплется.
Надо было учиться.
Готовиться.
Предлагали же.
На плечи легли холодные ладони. А сила его, наоборот, горячая. Чужая. И неприятная. И кривлюсь, но тяну, потому что на своей не справлюсь. Собака больше не скулит. И я подтягиваю ее поближе, обнимаю, заваливаюсь и, кажется, все-таки падаю, на мгновение разрывая связь.
И уже почти в забытьи – на что я, дура, надеялась? – чувствую, как рядом садится кто-то.
Кто-то большой.
Свирепый.
И свой. Его руки обнимают нас обеих. И сверху раздается шепот:
– Пороли тебя мало. – Это да… мало. – Кто ж так дар будит-то? Раньше надо было тобою заняться… раньше… Не верил, что моя кровь. Но моя. Тут уж не ошибешься.
Я не пытаюсь выбраться. И контролировать процесс не контролирую. Какой, к бездне, контроль, когда меня опять мутит, а все пошло само собой?
Я молюсь?
Пожалуй.
Матери-Земле, принявшей многих. У нее руки темны, натружены, но на них целый мир лежит. Отцу-Солнцу.
И духам.
Предков.
И… и этому человеку, который вдруг решил перед смертью, будто я его дочь. Тоже молюсь. Он ведь знал, как их создавать.
Зверей.
Так пусть поможет. Пусть… придет, защитит бестолкового потомка, своего или нет, но… если признал. Это не молитва уже, это тихий плач, нас обеих. И… я не позволю тебе умереть.
Собака, у которой нет имени.
И ты будешь жить. Ты ведь злая. Злые – они всегда выживают.
Не знаю, в какой именно момент отключилась, но в бездну беспамятства я рухнула с преогромным облегчением. Правда, за мгновение до этого услышала, как сила приходит, словно Земля и вправду отзывается, просыпается и отвечает.
Сила пронизывает меня до костей.
И кости тоже.
Но это совсем-совсем не больно.
– Порычи мне тут. – Этот голос заставил меня подобраться. – Ишь…
Княгиня?
Откуда здесь взялась княгиня Бекшеева?
Разве что… приехала? Самое логичное, если подумать, объяснение. А если так, то сколько я уже валяюсь?
Долго, получается.
Очень долго.
И холодно. Холод пришел снизу, и я как-то вдруг осознала, что одежда моя вымокла. Что и сама я вымокла. И на улице вообще-то февраль месяц. Пусть даже на Дальнем морозы – редкость, но… все одно не стоит валяться на земле.
В мокрой одежде.
Пить…
Пить хотелось зверски.
– Не суетись ты, – спокойный голос Бекшеевой навевал мысли о вечном, а еще о том, что от целителей любым нормальным людям стоит держаться подальше, – ничего страшного не случилось, насколько я могу судить.
Пальцы у нее были
