так уж невиновен. Ведь Садуко ударил его, и он мог затаить зло. Но вот чего я никак не возьму в толк, — добавила она в порыве откровенности, — так это почему он убил не Садуко, а его ребенка.
— Но ведь говорят, Масапо пытался убить Садуко, помнишь, Мамина?
— Да, Макумазан. Я и забыла. Он действительно пытался, но ему не удалось. О, теперь я словно прозрела на оба глаза. Гляди, вон идет отец. Я лучше пойду. Но ты приходи хоть иногда поговорить со мной, Макумазан, а то Нэнди старается держать меня в полном неведении о том, что творится вокруг, ведь я всего лишь красивая игрушка королевского дома, которой положено сидеть и улыбаться, но не думать.
И она оставила меня под впечатлением, что вне зависимости от того, насколько правдива была ее история, успех в жизни как будто не сделал Мамину более счастливой и довольной. Размышляя об этом, я зашагал навстречу старому Умбези. Пребывая в отличном настроении и преисполненный важности, он тем не менее тепло приветствовал меня. Он сообщил, что свадьба Мамины и Садуко после смерти ее мужа-колдуна — чье племя и скот были переданы Садуко как компенсация за потерю сына — стала для него благоприятнейшим событием.
Я спросил почему.
— Потому что Садуко становится большим человеком, а значит, и я, его тесть, становлюсь большим человеком вместе с ним, Макумазан. Кстати, Садуко стал мне благоволить и сделал очень щедрый подарок — часть стада Масапо, и вот я, так долго бедствовавший, наконец разбогател. Кроме того, Умбелази оказал мне честь и завтра посетит мой крааль вместе с несколькими своими братьями, а Садуко пообещал мне повышение после того, как наследником престола объявят сына короля.
— Какого сына? — спросил я.
— Умбелази, кого же еще? Умбелази, который, вне всякого сомнения, победит Кечвайо.
— Почему же «вне всякого сомнения», Умбези? У Кечвайо много сторонников, и если победит он, то, боюсь, повышение твое будет не выше зоба стервятника.
От моего грубого намека жирная физиономия Умбези вытянулась.
— О Макумазан, если бы я так думал, я бы перешел на сторону Кечвайо, хотя Садуко и зять мне. Однако это невозможно, потому что король любит мать Умбелази больше всех своих жен и, как я ненароком узнал, поклялся ей поддерживать Умбелази, самого любимого своего сына, и помогать ему во всем, вплоть до отправки ему собственного полка, если вдруг понадобится подкрепление. А еще говорят, Зикали Мудрый предсказал, что Умбелази победит и получит больше, чем надеется.
— Король, — вздохнул я, — лишь соломинка, которую гоняют два великих ветра — один влево, другой вправо — в ожидании, когда же ее унесет и упокоит тот, кто окажется сильнее! Предсказание Зикали! Его, как мне видится, можно толковать и так и эдак, если, конечно, оно вообще было, это предсказание. Что ж, Умбези, надеюсь, ты прав, хоть это и не мое дело, ведь в вашей стране я всего лишь белый торговец. Но признаюсь, сам я люблю Умбелази больше, чем Кечвайо, и считаю, что сердце у него доброе. И вот еще что: раз уж ты стал на его сторону, мой тебе совет — держись и впредь исигкоза, то есть приверженцев Умбелази, поскольку предатель почти всегда заканчивает плохо, независимо от того, победил он или проиграл… Ну что, будешь считать ружья и порох, которые я привез?
Ах, лучше бы Умбези послушался моего совета и остался преданным выбранному им предводителю: даже потеряв жизнь, он, по крайней мере, сохранил бы свое доброе имя!
На следующий день я отправился засвидетельствовать свое почтение Нэнди. Она нянчила своего малыша и показалась мне такой же, как прежде, — полной спокойного достоинства. И все же, думаю, принцесса была рада видеть меня, ведь я пытался спасти жизнь ее первенца, забыть которого она не могла. Во время нашего разговора о том печальном событии, а также о политической обстановке в стране, о которой, как мне показалось, она хотела что-то сообщить мне, в хижину вошла Мамина и, не дожидаясь приглашения, села. Нэнди сразу замолчала.
Однако это ничуть не смутило Мамину: она тотчас завела со мной разговор обо всем и ни о чем, абсолютно игнорируя главную жену. Некоторое время Нэнди терпеливо сносила это, затем, наконец воспользовавшись паузой в нашем разговоре, сказала Мамине тихо, но твердо:
— Дочь Умбези, это моя хижина, и ты очень хорошо помнишь об этом, когда возникает вопрос, кого посетит наш муж Садуко, тебя или меня. Не могла бы ты вспомнить об этом сейчас, когда я беседую с белым вождем, Бодрствующим в ночи, который был так добр взять на себя труд посетить меня?
Едва заслышав эти слова, Мамина вскочила в ярости. Должен признаться, никогда я не видел ее более прекрасной, чем в то мгновение.
— Ты оскорбляешь меня, дочь Панды! И при каждом удобном случае делаешь это, потому что завидуешь!
— Прости, сестра, — ответила Нэнди. — Почему же я, инкози-каас Садуко и, как ты говоришь, дочь короля Панды, должна завидовать тебе, вдове колдуна Масапо и дочери вождя Умбези, которую моему мужу было угодно взять в свой дом, чтобы разделять с ней свой досуг?
— Почему? Да потому, и ты это прекрасно знаешь, что Садуко любит мой мизинец больше, чем все твое тело, хоть ты и королевской крови и родила ему сопляков, — огрызнулась она, бросив недобрый взгляд на младенца.
— Может, и так, дочь Умбези, у мужчин свои прихоти, а ты, спору нет, красива. Однако спрошу у тебя вот что. Если Садуко так тебя любит, почему же он так мало тебе доверяет: чтобы узнать о каком-либо важно деле, тебе приходится подслушивать у моих дверей, как, например, на днях, когда я застала тебя за этим занятием?
— Потому что это ты, Нэнди, подговариваешь его не доверять мне. Это ты шепчешь ему не искать моего совета, мол, предавшая
