— Погодите-ка… — Зикали вновь уткнулся взглядом в пыль и склонил голову набок. — Что вы там шепчете? Говорите яснее, маленькие голоса, вы же знаете, я туговат на ухо. Вот как? О, теперь я понимаю. Все гораздо проще, чем я думал. Вы говорите лишь об одном колдуне…
— Изва! (Громко.)
— …всего лишь о нескольких смертях и какой-то болезни.
— Изва!
— Лишь об одной смерти, но смерти судьбоносной.
— Изва! (Очень громко.)
— А, понятно! Одна смерть. Кто же умер — мужчина?
— Изва! (Очень громко.)
— Женщина?
— Изва! (Чуть спокойнее.)
— Тогда ребенок? Ну конечно ребенок, если только речь не о смерти духа. Но что вы, люди, ведаете о духах… Ребенок! Младенец! А, слышите меня? Ребенок… Мальчик, думается мне… Я правильно услышал тебя, о пыль?
— Изва! (Решительно и настойчиво.)
— Ребенок общий? Или бастард? Простолюдин?
— Изва! (Очень тихо.)
— Из знатной семьи? Тот, кто должен был стать великим? О пыль, я слышу, слышу тебя: младенец королевской семьи, ребенок, в котором бежала кровь отца зулусов, того, кто был мне другом? Кровь Сензангаконы, кровь Черного владыки, кровь Панды…
Он умолк, а хор и вся толпа слились в едином могучем крике «Изва!» и жесте: вытянутые вперед руки с оттопыренными вниз большими пальцами.
Затем наступила тишина; во время этой паузы Зикали затаптывал все остававшиеся знаки, приговаривая:
— Благодарю тебя, о пыль, и сожалею, что потревожил тебя из-за пустяка… Так-так, — продолжал он, — умер ребенок из семьи короля, и ты полагаешь, что его околдовали. Давай узнаем, умерло ли это дитя из-за колдовства или же обычной смертью, как умирают другие, когда их призывают Небеса. Что? О, здесь знак, который я оставил. Смотрите! Знак краснеет, он весь в красных точках! Ребенок умер с гримасой судороги на лице.
— Изва! Изва! Изва! (С нарастающей силой.)
— Эта смерть не обычная. Что же ее вызвало — колдовство или яд? Думаю, и то и другое. А чей это был ребенок? Думаю, не сына короля. О да, люди, вы слышите меня, но не шумите, прошу, ваша помощь мне сейчас не нужна. Нет, не сына. Стало быть, дочери. — Зикали повернулся и повел вокруг себя взглядом, пока тот не натолкнулся на группу женщин, среди которых сидела Нэнди, одетая как простолюдинка. — Дочери, дочери… — Он приблизился к группе женщин. — Вот как! Я не вижу здесь дочери королевской крови, это все дочери простолюдинов. Постойте-ка… Я чую запах королевской крови Сензангаконы.
Он по-собачьи понюхал воздух и, принюхиваясь так, стал приближаться к Нэнди, пока наконец не рассмеялся, указав на нее:
— Твой ребенок, принцесса, имени которой я не знаю. Твой первенец, которого ты любила больше жизни.
Она встала.
— Верно, ньянга! — воскликнула она. — Я принцесса Нэнди, и это был мой ребенок, которого я любила больше жизни.
— Хе-хе, пыль, ты не солгала мне, — проскрипел Зикали. — Дух мой, и ты не солгал. Но сейчас скажи мне, пыль, и дух мой, скажи, кто убил ее дитя?
Он заковылял по кругу — престранное зрелище: весь покрытый грязно-серой пылью с полосками черной кожи там, где бежали струйки пота, смывая ту пыль.
Наконец он поравнялся со мной и, к моему отвращению, замер, принюхиваясь ко мне, как только что — к Нэнди.
— О Макумазан! — обратился он ко мне. — А ведь ты причастен к этому делу.
От его слов толпа насторожила уши.
Тогда, охваченный гневом и страхом, я поднялся со своего места, догадываясь, что мне может грозить опасность.
— Колдун, или вынюхиватель колдунов, или как там ты себя называешь, — громко прокричал я, — если ты хочешь сказать, что это я убил ребенка Нэнди, то ты лжешь!
— Нет, о нет, Макумазан, — ответил он. — Но ты пытался спасти его, а значит, причастен к этому делу, разве нет? Кроме того, я считаю, что, будучи таким же мудрым, как и я, ты знаешь, кто его убил. Не скажешь мне, Макумазан? Нет? Тогда я должен выяснить это сам. Успокойся. Разве не знает вся страна, что руки твои так же чисты, как и твое сердце?
С этими словами он, к моему большому облегчению, проследовал дальше под одобрительный шепот толпы: зулусы любили меня. Зикали же продолжал ковылять по кругу, не задержавшись, к моему удивлению, у Мамины и Масапо, хотя внимательно оглядел обоих; мне даже показалось, будто он обменялся быстрым взглядом с Маминой. Я с любопытством наблюдал за его продвижением: по мере того как он шел, те, мимо кого он шел, в этот момент с ужасом отклонялись от него назад — так колосья пшеницы клонятся под порывом налетевшего ветра, — когда же он проходил, люди тотчас снова выпрямлялись, как выпрямляются колосья пшеницы, когда ветер стихает.
Наконец шаман завершил свой обход и вернулся к тому месту, откуда начал, — судя по всему, весьма озадаченный.
— В твоем краале так много колдунов, король, — обратился он к Панде, — что трудно сказать, который из них совершил злодеяние. Мне было бы легче поведать тебе о каком-нибудь большом деле. Однако плату я взял вперед и должен ее отработать. Пыль, ты сваляла дурака. Быть может, ты, идхлози, дух предков, расскажешь мне? — И, склонив голову к плечу, он как бы подставил левое ухо небу, затем быстро проговорил сухим и деловым тоном: — А, благодарю тебя, мой дух. Что ж, король, твоего внука убил кто-то из семьи Масапо, твоего врага, вождя амансома.
Толпа одобрительно заревела — по-видимому, вина Масапо была
