— Ирочка, почему ты не играешь с нею? Ты не бойся. Получу деньги — мы купим другую, даже лучше этой.
— А я играю.
— Ну как же ты играешь — ты ее даже в руки не берешь!
И вдруг Ирочка сказала такое, что у Ольги сердце замерло.
— Я так играю, нельзя же ее тискать — она же как живая! Я смотрю на нее и играю.
Ольга присела на корточки перед девочкой, повернула ее к себе за крохотные плечики и пристально посмотрела в ее мудрые большие глаза.
— Милая ты моя, милая, — прошептала она. — Ты совсем-совсем большая. Давай с тобой дружить.
— Значит, ты мне уже не будешь читать?
— Почему же?!
Разговаривать с Ирочкой было выше Ольгиных сил. Она разволновалась и с трудом сдержала слезы.
Она ничего не говорила Людмиле про то, что пережила в эти минуты. С Ирочкой она подружилась всерьез. И на работе вспоминала о ней, и душу заливало горячее нежное волнение.
Однажды Ольга уже ложилась, Ирочка спала, Людмила, с мокрыми еще после ванны волосами, садилась заниматься. И в комнате горела только настольная лампа. Людмила неожиданно, между делом, сказала:
— Ты что-то с Иркой больно по-взрослому…
— Она у тебя и есть взрослая, ты что, сама не знаешь?
Людмила повернулась на стуле:
— Знаешь, Оля, я сама удивляюсь, отчего она такая. У меня душа болит. А я ничего сделать не могу — и руки не доходят, и не знаю, что нужно, чтобы она стала настоящим ребенком. Ужас какой-то, безотцовщина, отсюда и все качества.
— Не говори так. Просто у нее такой характер. Ты ее не обижай.
— Да она спит же!
— Не в том дело, — сказала Ольга. — Ты не обижай ее — не говори так.
Что-то толкнуло Людмилу. Она поднялась со своего места, подошла к Ольгиной постели и села на край кровати.
— Я тебе не мешаю? — спросила немного погодя Ольга.
— Как это так?
— Ну — жить, я не мешаю тебе жить?
— Что бы я делала без тебя, дуреха ты!
— Правда, не мешаю?
— Вот я скоро закончу институт, начну работать. Минин меня возьмет, наверно. Я чувствую: он ко мне хорошо относится, — заговорила Людмила. — Буду я работать, а ты, милочка, учиться станешь… Обязательно — учиться.
— Ну, а к нему ты не поедешь?
— Знаешь, — не сразу отозвалась Людмила. Она сидела, касаясь горячим после ванны телом Ольгиных ног, и лица ее в полумраке не было видно. — Нет его и никогда не было. Я очень хотела ребенка. Как почувствовала в себе это…
— Что?
По голосу Ольга поняла: Людмила улыбается.
— Ты еще не знаешь — ну, женщина во мне зашевелилась… Подожди — и ты почувствуешь это. Я как только поняла, что во мне женщина зашевелилась, так и захотела ребенка. Ночами мечтала. Закрою глаза — и вижу. Ты знаешь — по внешности я такую доченьку и видела. Только по характеру, думала, другая она будет. И потом мы всем курсом на путину — в Охотск поехали. Вот там…
— Кто он?
— Он?.. Он хороший парень, шофер он. На комбинат нас вез. Ты не думай. Он ни при чем… Я сама выбрала. Тогда снега выпали — необыкновенные. Так сами рыбаки говорили. Потом шторм припер льды. Работать в море нельзя. Сидим. Я нет-нет да и найду шофера своего. То с женой его видала — в кино он ходил. То с парнями у катеров возится. Высокий, сильный. Ты знаешь, какие мужчины бывают? Вроде и силы в нем нет — руки тонковаты, плечи не те, а поглядишь эти руки-то, они из стали витые, а плечи — хоть воду вози. Он еще в свитере ходил. Жена его улетела к матери, а тут свадьба — наш студент на студентке женится. Для экзотики прямо на путине. Позвали мы всех, кого знали из местных. Ну, а я его. А потом утром он спрашивает:
— Что же мне с тобой теперь делать? Жениться я не могу на тебе. Жена у меня есть. И сынок у меня маленький.
— Ничего не надо делать со мной в этом смысле, я тебя не в мужья ловила.
— Баб у нас не принято обижать. Ни своих, ни чужих.
— Да брось ты, — отвечаю. — Это вы, мужики, думаете, что вы нас выбираете — дудки. Мы, мы вас выбираем. Вот я тебя и выбрала.
Он рассердился, встал.
— Такими делами не шутят, за кого же ты меня принимаешь?!
— И он ушел? — тихо спросила Ольга.
Людка снова улыбнулась в сумраке.
— Нет, не ушел, метался, метался. Сел ко мне.
— Ну, девка, не дай бог самой тебе убедиться, что дети — это не шуточки.
А потом путина началась, он в море на катере ушел, Я его несколько раз видела издали, он на катере или на кунгасе рыбу разгружает, а я носилками таскаю. Поглядит он, видимо, стал думать обо мне. Последний раз мы виделись перед отлетом. Он пьяный напился. И жена приехала. Пришел он к бараку, где мы жили, вызвал меня. «Что ты наделала, проклятая, — говорит. — Я с женой жить не могу». — «А ты живи — у тебя сын есть, а у меня ничего, может, и не будет». Пожалела я его, не сказала, что беременна уже была.
— И вот, милая Оленька, — продолжала Людмила, — я все больше о нем думаю. Ирочка — вся в него. Я смотрю на нее, а его вижу. Вот, — Людмилин голос зазвучал мечтательно. — Первым делом, как диплом получу, — слетаю. Он там, наверно. Он оттуда никуда не денется — любит Север, море любит.
Многое из того, что Людмила рассказала сейчас, Ольге было трудно слушать. Но она поймала себя на том, что, слушая, она представляла себе того шофера Куликом. И когда говорила Людмила о том, что у мужчин бывает сила и в тонких руках, то Ольга подумала о Кулике. «А ведь пошла бы я с ним на танцы, — подумала она, вспоминая его бледное, злое от боли лицо во время перевязки, и глаза — синие до черноты, тоже от боли. — А он терпел и острил. Острил же!»
Утром Минин — он приходил всегда раньше всех и, когда они появлялись на своем этаже, уже успевал вместе с дежурной старшей сестрой сделать несколько перевязок, побывать в реанимационной палате, прокурить всю ординаторскую и проветрить ее, — отозвал ее в сторону и сказал:
— Кулик бузит, Волкова.
Она поначалу была готова вспылить, но потом одумалась. Не мог же он знать ее вчерашних раздумий.
— Займитесь-ка им.
— Я не знаю, как это делать, Михаил Осипович…
— Найдите повод поговорить с ним.
— О чем, Михаил Осипович?
Минин поднял на нее свои рыжие глаза.
— А вы найдите.
Ольга, выбрав минуту, зашла к Кулику. Тот курил прямо в палате, хотя это было строжайше запрещено. И Ольге показалось, что он пьян.
— Ну, генералочка, танцевать со мной будешь?
— Ты знаешь, что тебе курить нельзя, Сашка?
— Забыла ты, дорогая, что обещала инвалиду труда и зарплаты.
— Я не буду с тобой танцевать, Сашка! Слышишь? Никогда не буду с тобой танцевать. Потому что ты осел и мямля. С тобой на танцплощадку пойдешь — ты нюни распустишь, утирай потом тебя.
— А ну вали отсюда!
Кулик рывком сел на смятой постели, закашлялся, придерживая рукой то место, где была рана, кашлял и пытался говорить, но кашель давил его, гнул его голову к коленям, он мотал ею и кашлял, кашлял. У Ольги готово было разорваться сердце. Она не убежала только потому, что растерялась и испугалась за него. И с места не сдвинулась тоже только поэтому.
Кашель оборвался, но Кулик еще некоторое время сидел, низко склонив голову к острым коленям. Но вот он поднял на нее лицо, перекошенное болью, тревогой, и повторил:
— Вали, вали отсюда! Ты! Что ты знаешь о жизни?! Тебя бы в мою шкуру. И из-за чего — из-за пьяного старика я гнусь здесь. — Он говорил это так, что Ольга неожиданно сказала:
— И врешь ты все, Сашка, врешь. Случись опять такое — кинешься защищать и вторую отвертку схлопочешь. Такой уж ты уродился. И курить тебе нельзя, Саша. Никогда свищ твой не закроется, коль курить будешь.
— За каким чертом ты кровь тогда доставала?! Мне ребята говорили, как ты по городу носилась. Давно бы уже конец — и всем легче.
— А ты за каким чертом пьяницу защищал?
Сашка, еще не пришедший в себя окончательно, молчал.
— И еще одно дело, Саша. Ты ведь красивый парень. У тебя глаза — даже дух захватывает — такие синие. Ты держись. И даю тебе слово: как только тебе можно будет ходить, даже еще не выпишешься, я тебя сама на танцы утащу.
— Брось трепаться!..
Сашка не знал: сердиться ли ему или радоваться, верить или не верить. Он был немного растерян, глядел на Ольгу. Да и сама Ольга испугалась своей бойкости и подумала тревожно, что какая-то доля правды в том, что она говорила ему, есть.
Но тревога была маленькая-маленькая и скорее от опаски после разговора, с Людмилой, чем из-за чего-то глубокого.
После обеда, после того как все перевязки на сегодня были сделаны, после того как Ольга убрала бинты, вымыла пол в своих четырех палатах, после того как они с Людмилой пообедали на кухне, разогрев вчерашнюю картошку с мясом, Ольгу позвали вниз в приемное отделение. Она шла туда и гадала, кто мог бы ее разыскивать. Подумала было: неужели отец, и перехватило дыхание. Нет, это не отец. Никак он не вписывался в подобную ситуацию, у него своих дел по горло. Да и не прилетел он еще.
