— Сигару? — предложил мистер Леман.
— А? Нет. Не думаю, спасибо большое.
— Тэк-с, — дружелюбно бросил Леман и скосил глаз на Простака. — Откуда вы?
— Родился в Лондоне…
— Это в Англии?
— Да, именно.
— Шикарное местечко. Никогда там не бывал, но все говорят. Итак, мистер Фиппс, вы интересуетесь театром. Занимались когда-нибудь шоу-бизнесом?
— Пока еще нет.
— Что ж, все мы когда-то начинали. Самое трудное — найти великую пьесу. Вот я нашел. Можно сказать, самое большое драматическое открытие за последние двадцать лет. Ничего подобного не бывало, ясно?
— Не бывало?
— Ничего подобного, — подтвердил мистер Леман и выдержал внушительную паузу, размышляя о грандиозности своего драматического открытия.
Джек МакКлюр нарушил молчание, тихонько, по-джентльменски покашляв.
— Я говорил мистеру Фиппсу, — сказал он, — что, если он будет действовать быстро, он, возможно, и успеет купить долю в нашем спектакле. Мы ведь еще не до конца его профинансировали?
— Да, не до конца, — признался мистер Леман.
— Удачно получается, — заметил Джек.
— Очень удачно, — согласился мистер Леман. — Но, конечно, мистер Фиппс, тут, в Нью-Йорке, все так, как сказал мистер МакКлюр. Решения нужно принимать быстро. Думать на бегу. Был у нас один приятель, который мог бы купить долю в «Мышьяке и старых кружевах»,[14] если бы подсуетился.
— Но он протянул до следующего дня, — печально подхватил Джек, — и проиграл.
— Таковы правила в шоу-бизнесе, — покачал головой мистер Леман.
— Да, таковы правила, — согласился Джек, тоже покачивая головой.
Простак покивал с умным видом.
— Да, это мне понятно. Делай все немедленно. Я и сам за быстрые решения, если дело и впрямь хорошее. Но все-таки, конечно, я должен проявлять осмотрительность. Осмотрительность и осторожность, если вы меня понимаете.
— Вот такие люди мне по душе! Я и не прошу вас действовать очертя голову. Пьеска у меня роскошная, и я не боюсь ее показать. Просто убойная, захватит всех, ясно? Не для совсем уж высоколобых, но и не для низкой публики.
— Для среднелобой?
— Вот-вот. Первое добротное шоу для среднелобой публики. Успех будет сногсшибательный.
— Принесет много денег?
— Много? Еще бы! Спросите Дика Роджерса и Оскара Хаммерстейна, сколько они огребли с «Тихоокеанского». Спросите Оскара Серлинга, сколько он сделал на «Жизни с отцом». Спросите Макса Гордона, сколько ему отчислилось от «Рожденной вчера».
— Вы хотите, чтобы я их спросил?
— Да я вам и сам скажу, дорогуша. Миллионы!
— Миллионы?
— Миллионы, — кивнул Леман.
— Да-а, вот этого мне и хотелось, — вздохнул Простак. — Только хорошо бы с гарантией.
— Я это лично гарантирую. И мой друг тоже. Верно, Джек?
— Конечно.
— Итак, что скажете? Думайте на бегу. Это шоу-бизнес. Простак потеребил галстук клуба «Трутни». Красноречие мистера Лемана произвело на него глубокое впечатление, но он не забывал и хорошее присловье дяди Теодора: «Оглядись, а потом уж прыгай». Дядюшка Теодор умел придумывать меткие сентенции.
— А я могу почитать пьесу? — поинтересовался Простак.
— М-да-м…. — с сомнением промычал Леман. — Как думаешь, Джек, сумеем мы раздобыть экземплярчик для мистера Фиппса?
— Боюсь, что нет, — ответил Джек, правильно расшифровав мычание партнера. — Видите ли, мистер Фиппс, труппа уже репетирует, и все копии разошлись по рукам.
— Да какого черта! На что вам пьеса? — воскликнул мистер Леман. — Я расскажу самую соль. — Широким жестом он сдвинул весь хлам на столе, точно расчищая поле битвы. — Ну, так вот, — он сбил «дерби» на затылок. — Эта пьеса о добром человеке. Понятно? Он всегда старается всем Делать добро.
— Джентльмен до мозга костей, — подхватил Джек МакКлюр.
— Да, джентльмен до мозга костей, — согласился мистер Леман. — Роль эту играет Мэрвин Поттер, а это марка, знаете ли. Спросите хоть меня.
— Он хорошо сыграет?
— Еще бы, — заверил мистер Леман.
— Точно, — подтвердил Джек МакКлюр.
— Держу пари, — сказал мистер Леман.
— И я, — подтвердил Джек МакКлюр.
— Что ж, это замечательно, — заметил Простак. Леман сбил шляпу набок.
— А теперь слушайте. Начинаем мы с пролога.
— С пролога, — пояснил Джек.
— В прологе есть драматург.
— Такой, который пьесы сочиняет, — пояснил Джек.
— Он, понимаете, влюблен в одну даму, и приглашает людей послушать его новую пьесу. Конечно, дама — в их числе. Начинает он читать, объявляет: «Сцена первая. Сад». И тут! — Мистер Леман проделал что-то со своей шляпой. — Когда он произносит «сад», мы делаем киношный трюк, даем обратный кадр. Затемнение, быстрая смена декораций, вспыхивают огни, и на сцене — сад.
— Вот именно.
— Ну! А дальше идет его пьеса. Только он сам в ней, понимаете, и его дама тоже. Зрители-то видели ее в прологе. Здорово?
— Жуть! — согласился Простак.
— Она лезет на яблоню. У нее, видите ли, хорошее настроение, — объяснил мистер Леман. — Тут входит этот драматург, и начинается диалог. То он говорит, то она, слова так и летают. Он любит ее, она любит его, и они решают пожениться.
Простак заморгал. Сюжет в таком изложении показался ему немного примитивным, да и коротковатым. Занавес поднимется в 8:40 по восточному времени,[15] а упадет, подсчитал он, примерно в 8:53.
— И что, тут конец пьесы? — поинтересовался он.
— Конец? Да что вы! Вы ничего и не слышали.
— Будет что-то еще?
— Да уж, не без того!
— Не забудь про священника, — напомнил Джек.
— Ах, да! Входит священник, и они опять разговаривают. Сцена в саду закончена, мы переносимся в нью-йоркское кабаре. Музыка, танцы всякие… Ну, сами понимаете.
— Да-да, — пошел на риск Простак.
— В это кабаре приходят наш герой, дама и ее брат. Герой и дама еще не поженились. Должны пожениться завтра. Уловили?
— Да, — на этот раз вполне уверенно подтвердил Простак.
— Так вот, этот брат вечно буянит, поднимает тарарам. Мимо проходит субъект, которому брат не нравится, и он бросает: «А-а, это ты?» Брат злобно глядит на него и говорит: «Ну, я. И что?» И тот субъект… — ну, в общем, то, се, они заводятся, то один говорит, то другой, слова летают, и тэ дэ, и тэ пэ, а потом брат выхватывает пистолет и — оп! — Леман подчеркнул кульминацию эпизода, щелкнув пальцами.
— Вот это да! — восхитился Простак. — Здорово! Он убивает его, да?
— А то! Субъект мертвее макрели. Холодней поцелуя мачехи. Музыка обрывается. Официанты вопят. Девушки визжат. Женщины падают в обморок. Тут входит полиция. «Что происходит?» — спрашивает она. — Теперь игре Лемана позавидовал бы сам Эдвин Бут. — «Кто это сделал?» — спрашивает полиция. И субъект отвечает: «Я».
— Субъект?
— Да.
— Он же мертвый!
— Это кто?
— Да субъект…
— Нет-нет-нет! — схватился Леман за шляпу. — Не субъект, герой, ну, который влюблен в даму. Он говорит «я», чтобы спасти брата любимой женщины.
Простак слегка озадачился.
— Но ведь там полно народу?
— А то как же?
— Разве они не видели, что субъекта застрелил брат?
— Нет, не видели, — с бесконечным презрением к невежеству новичка в законах сцены проговорил Леман. — Все они смотрели в другую сторону.
— А-а, тогда понятно!
— Итак, героя взяли и посадили на двадцать лет. Зритель не узнает об этом до следующего акта. Копы надевают на него браслеты, он гордо выходит, а дама кричит и хлопается в обморок. Занавес падает. Вот вам Акт первый. Шикарное начало, а?
— Нет слов.
— Пьеса называется «Жертва», — пояснил Джек. — Он жертвует собой ради дамы, понятно?
— «Жертва», — повторил мистер Леман. — Интригующее название, а?
— Простите?
— Хорошо смотрится под светом прожекторов, — добавил Джек.
— О, колоссально! — согласился Простак.
Мистер Леман воспользовался перерывом между актами, чтобы освежиться у бачка с водой. Он промочил горло, готовясь к Акту второму.
— Ну а теперь — Акт второй. Все происходит двадцать лет спустя, когда героя выпускают из тюрьмы. Он решил укрыться на острове в Тихом океане и едет все дальше и дальше. Заехав очень далеко, он нанимается играть на пианино в эдаком местечке, — деликатно выразился Леман.
— В доме с дурной славой, — подсказал Джек.
— Вот именно, — согласился Леман. — Он — конченый человек и играет в таком доме.
— Не забудь про священника, — подсуфлировал Джек.
— А, да…. Священника помните?
— Он еще был в саду.
— Да, тот самый. Теперь он миссионер на этом самом острове. Хочет прикрыть местечко. Ну, приходит, и тут разворачивается грандиозная сцена. Они там все пляшут-скачут, а он им проповедует. И вдруг, бенц! Этот герой встает против него. Тут мы вводим крепкий диалог, переходим все границы. Он кричит, бранится, ругается, слова летают, и тэ дэ, и тэ пэ. Конец первой сцены Акта второго.
