Гайнутдинов, шедший во второй половине ротной колонны, ничего не смог сделать, когда головной взвод Айвазяна, вместо того чтобы занять оборону, бросился к проклятому роднику. Он хотел крикнуть во всю мощь своих легких и на бестолкового лейтенанта, прибывшего из резерва командующего, на сержанта Халилова, угробившего своего первого взводного, и на весь неуправляемый взвод, и даже успел открыть рот, когда сообразил, что среди полуночной тишины этого делать нельзя. Ротный бежал вниз по склону, спотыкаясь о камни и мелкий кустарник, проваливаясь в песок, расталкивая солдат, пытаясь их остановить. Он уже слышал глухой стук котелков и фляжек, негромкие голоса у воды, когда эта ночь полетела ко всем чертям.
Сначала с гулким хлопком вспыхнул факел реактивной гранаты, а через мгновенье она взорвалась почти в самом роднике, осветила смертельной вспышкой его солдат. Грохнули полтора десятка автоматов. Били в упор, наверняка. У Гайнутдинова от страшной личной обиды на ресницах набухли огромные слезы, он не обратил на них внимания, и даже не присев, а как был, стоя на склоне, начал длинными очередями поливать из автомата искрящиеся вспышки чужих выстрелов. Кто и куда потом стрелял, не разобрать, но вдруг все стихло, и только в ушах стоял долгий не умолкающий звон. Раненые не кричали, раненых не осталось, за исключением Айвазяна с легкой царапиной, успевшего упасть за подвернувшийся камень. Все искавшие счастья у родника были несколько раз убиты.
– «Альбатрос», я – «Дрозд-6», у меня… – Голос у Гайнутдинова захрипел и пропал. – У меня восемь «021»-х, я не смогу их вынести, нужна помощь.
– «Дрозд», что случилось?
– Встречный бой, мы напоролись на засаду, нас опередили. – Приступ рыданий подступил к горлу, начал беззвучно сотрясать его тело. – …Я не смогу их вынести…
– Поднимайся на хребет.
Шестая рота, не разбирая дороги, поднималась по сыпучим пескам и несла на плащ-палатках своих убитых. Их тела были страшно тяжелыми и страшно неудобными, и если кто-то из бойцов не выдерживал, оступался, мертвые, пугая живых, обдавали их кровью и лимфой, стремились уползти, скатиться, убежать. Они искали свой путь, свою дорогу мертвых, и они настойчиво хотели вернуться к своему последнему пристанищу, к роднику. Живые их не слышали и не понимали, снова укладывали остывающие тела на плащ-палатки, снова несли вверх по склону горы, ближе к бледно-зеленой луне. Кто-то с болью и усталостью оглянулся вокруг и внезапно вздрогнул, только сейчас заметив, что залитый искусственным светом, странный, безжизненный мир изменился, стал тревожнее и холоднее, как будто умер еще раз.
Огромные обличительные колокола гудели в голове Гайнутдинова, их пудовые языки безжалостно били по вискам и в затылок, сердце, вдруг ставшее огромным, медленно разрывалось на части, а неуправляемые мысли циклично, как игла на старой виниловой пластинке, безобразно продолжали шуршать: «…это… конец… конец…» Он шел первым в своей роте, если можно всех этих обессиленных и опустошенных людей назвать ротой. Станок от автоматического гранатомета, который он нес, как крест на Голгофу, безжалостно давил на плечи. «Пусть он совсем меня раздавит… Казнить… Нельзя… Помиловать… Кто поставит запятую?.. Какую запятую – на мне уже стоит крест. Два раза ранили, должны были убить. Что-то не срослось…»
– Стой! Кто идет?
«Ха, как в карауле. Тут война, а он спрашивает, кто идет».
– Стой! Стрелять буду!
«Дурачок. Еще даст предупредительный выстрел вверх. Точно дурачок, твою мать».
Предупредительного выстрела не последовало. Две пули, выпущенные солдатом разведроты, воткнулись в центр сознания, пробили легкое, брызнули горячей кровью.
«Ы-ы-ы. Больно. Это же он мне кричал. Без предупредительного…»
– Петров, ты стрелял, что тут у тебя?
– Товарищ старший лейтенант, похоже, что «дух». Я кричу, не останавливается, я снова кричу, он идет. Близко подошел, ну я по нему и выстрелил.
– И правильно сделал, некогда нам церемониться. Война, брат.
– Но он не побежал, даже не дернулся.
– Обкуренный. Как пить дать, обкуренный. Пойдем, посмотрим. – Взводный подошел к Гайнутдинову, небрежно пнул его ногой в бок. Бледно-зеленая луна выстудила лицо раненого человека, заострила искаженные от боли черты, отразилась в огромных зрачках.
– Смотри, какого ты «духа» завалил. Крепкий, матерый, камуфляж французский и ботинки новые. Хорошо их обеспечивают. Да, матерый гад, борода вот только жиденькая, не успел отпустить.
– У него станок от ДШК на спине.
– Лучше бы сам пулемет, был бы трофей.
– Он жив еще, товарищ старший лейтенант.
– Вижу. – Взводный поднял свой автомат, направил ствол в грудь раненому.
– Ы-ы-ы, – угасающее сознание сопротивлялось, но вместо слов с губ толчками выплеснулась кровь.
– Нет, приятель, борода не успеет отрасти. – Короткая очередь пришила последнее слово к ночной тишине. – Осмотри его, поищи документы.
Петров долго возился с окровавленным трупом, он уже привык к этому за последние месяцы. Смерть еще слишком свежа, и она была рядом, прикасалась к его рукам то ледяными пальцами, то быстро густеющей кровью. Срезав острым арабским ножом пуговицы с кителя, он добрался до внутреннего кармана, вспорол его. В темноте документы не прочесть, но неясная волна тревоги вдруг внезапно и мощно потрясла его душу. Петров не понял, что произошло, пытался листать слипшиеся страницы, рассматривать их при свете луны. И вдруг его потрясло снова. Он объял все и сразу, прорвался сквозь невидимую преграду так, как делают открытия, так, как познают мир. Подушечки пальцев давно скользили по мокрой обложке, улавливая болезненно знакомый рельеф русских букв. Это же удостоверение. Удостоверение личности офицера.
– Товарищ старший лейтенант! – Петров яростно выкрикнул эти слова и не знал, что надо добавить еще. Но этот психический импульс был так высок, что взводный неожиданно остолбенел, вздыбился и уставился на него безумным взглядом, не мигая.
– Не может быть! – Он произнес это по слогам, замолчал, не дождался ответа и после раскаленной паузы, потеряв последнюю надежду, вырвал из себя: – Кто?!
– Татарин. Из второго батальона.
– Гайнутдинов…
Усачев перестал нервничать, его словно высушило изнутри. На то, чтобы страдать и изводить себя самоедством, нужны силы, много сил, а у него их не осталось еще ночью. Следом за четвертой ротой из обоймы выпала и шестая. В этот страшный бульон осталось добавить крупицу философии, и все станет на свои места. Из праха вышли, прахом и станем. От века известно, что ж копья ломать. Вот она, судьба. Несколько новых морщин и седая прядь на левом виске – это не цена, это прощенье.
Потеряв всякий сон и отрезвев к утру окончательно, он вспомнил о пятой роте. Надо забрать ее у командира полка, надо собрать все, что еще осталось, в кулак, но, когда он связался с командным пунктом, «Урал» ему ответил, что последний раз «Ворон» выходил на связь более двенадцати часов назад, и где сейчас находится рота, никто не знает. Прямую связь между батальоном и ротой из-за большой дальности и резко пересеченной местности установить не удалось, и сколько Мамаев ни слушал эфир, уловить ничего важного не смог. Когда Усачев запросил на связь «962»-го, чтобы уточнить, какую задачу получил «Ворон», тот лишь пояснил, что пятая рота работала на самом дальнем, левом фланге полка, координаты ее конечной задачи остались на карте Ремизова. Изо всего этого сумбура Усачев понял, что никто не знает, где сейчас находится его пятая рота. Он похолодел от предчувствия, а спустя минут двадцать, как будто забивая последний гвоздь в его изодранное сердце, «Урал» сообщил, что «Ворон» ведет бой, что он где-то у черта на куличках и рядом никого из своих нет.
– «962»-й, уточни мою задачу.
– Уточнять нечего, он слишком далеко, ты до него раньше следующей ночи не доберешься. Будь на связи.
Прошел утомительный час ожидания. Вертолеты забрали убитых, наконец настало время подумать и о живых. Солдаты шестой роты, вволю напившись из чаши мучений и безнадеги, спали мертвым сном, где пришлось упасть, на голой земле, на камнях. Наверное, они были счастливы, потому что не видели снов.
Заговорила радиостанция.
– «Альбатрос», у «Ворона» проблемы. Он напоролся на большую банду.
– Я готов к выходу.
– Выдвигайся прямо сейчас. Связь через меня. Чем могу, помогу.
Усачев сложил услышанное с тем, что ему передали час назад, и все понял без пустых комментариев: вертолетчики отказались эвакуировать пятую роту. Она непостижимым образом оказалась в укрепленном районе душманов, где приземление смерти подобно, где лететь можно только боевым курсом. Вот и весь предварительный расклад, а выводы все умеют делать и сами.
– «962»-й, у него есть шансы? – Этот совершенно невоенный и даже нелепый вопрос непрошено слетел с языка.
Ответ же прозвучал убедительно:
