Но среди присутствующих был еще один человек, который не спускал глаз с «этой девчонки». Этим человеком был полковник Берендт. Он пристально смотрел в глаза Наташе и думал про себя: «Интересно, откуда появилась здесь эта птичка?..»
Наташа чувствовала себя неловко. Она видела, как недоброжелательно смотрит на нее рыжеволосая немка, как сверлит ее глазами толстый полковник. Нет, конечно, она сделала ошибку, что согласилась пойти сюда. И все этот проклятый Вебер. Пристал как с ножом к горлу: «Вы должны, вы обязаны. Если не согласитесь, вами останутся недовольны…» Как будто она, Наташа, всю жизнь только и мечтала о том, чтобы эти сволочи остались ею довольны. Вебер был так настойчив, что даже мать, которая больше всех боялась за нее, и та сказала: «Лучше будет, если ты все же пойдешь, дочка…»
Генерал Мизенбах заметил, что русская девушка даже не пригубила свой бокал.
— Что делает время с человеком! Генерал Шредер, вы плохо ухаживаете за нашей гостьей. Она же ничего не пьет.
Шредер развел руками.
— Увы. Вынужден признаться, что мои чары на нее не действуют.
— Зато ее чары, кажется, на вас очень даже действуют, — кольнула начальника штаба Эльза и демонстративно вышла из-за стола.
Но ее слова словно и не были услышаны.
— Господа, давайте попросим фройляйн Наташу спеть нам, а? — предложил Шредер.
— Просим! — закричали и зааплодировали мужчины.
Наташа побледнела. Оказывается, еще и петь надо этим пьяным, ненавистным ей людям.
— Я не могу… Я не умею… — тихо проговорила она.
— Это неправда, — подал свой голос Берендт, вытирая салфеткой замасленные подбородок и руки.
— Спойте, Наташа, — попросил Вебер. — Я прошу вас.
«Боже мой, как же я буду петь, если слушать меня будут враги, если так сильно бьется сердце?» Наташа и сама не знала, почему так тревожно на душе. У нее было такое ощущение, — как будто вот-вот должно было случиться несчастье. Откуда, с какой стороны нагрянет это несчастье, она не знала, но чувствовала, что оно где-то здесь, близко. «А разве может быть более худшее несчастье, чем то, которое уже случилось, — фашисты здесь, под Москвой, а я, русская девушка, комсомолка, сижу среди этих людей, да еще должна развлекать их своими песнями».
Однако она видела, что дальше медлить было нельзя. Наташа вышла из-за стола, прислонилась спиной к стене я неуверенным, дрожащим голосом запела первое, что пришло ей на ум:
Тройка мчится, тройка скачет,Вьется снег из-под копыт…
Она заметила, что немка, услышав ее прерывистый, не совсем уверенный голос, презрительно хмыкнула и отвернулась. Пусть, мол, эту безголосую азиатку слушают те, которые ничего не смыслят в пении. Наташа разозлилась. А собственно, почему она должна дрожать перед этими людьми? Ведь она находится на своей земле, в русском доме, и потом, она покажет этой рыжей немке, как хихикать и отворачиваться от нее.
… Колоко-о-о-о-оль-чик зво-онко плачет,То хохочет, то звенит, —
вдруг к самому потолку взвился ее красивый, переливчатый голос.
… Еду, еду, еду к ней,Еду к любушке своей.
Наташа теперь пела так уверенно, так задорно, что казалось, перед ней были не эти ненавистные ей люди, а широкая, раздольная степь и она, русская девушка, в цветастом сарафане, босыми ногами стоит на бричке и, крепко держа в руках вожжи, с быстротой ветра мчится по степной дороге, и над бескрайними полями, словно птицы, летят слова ямщицкой русской песни. И наплевать ей на то, как смотрят на нее и что думают о ней эти люди.
Кто сей путник и отколе,И далек ли путь ему?Поневоле иль по волеМчится он в ночную тьму?..
Она почти не смотрела на тех, для кого пела. Ее мысли были далеко отсюда. Теперь она уже видела на этой бешено мчащейся по степи повозке не себя, а Александра Кожина. Сбив шапку на затылок, он с сумасшедшей скоростью летел к ней. «А что, если и правда он примчится сейчас сюда, перестреляет этих людей и увезет меня с собой?» — подумала она.
… Тпру… И тройка вдруг оселаУ знакомого крыльца.В са-а-а-ани де-е-евица влетелаИ целует молодца.
— Браво, фройляйн Наташа.
— Браво-о-о!
— Хорошо, прекрасно вы пели. Я давно не слышал такого голоса, — восхищался Шредер.
Мизенбаху тоже понравилось, как пела Наташа, но он одерживался, чтобы окончательно не вывести из себя Эльзу.
— За такую песню надо выпить! — впервые подал свой голос Макс Мизенбах. Ему по-настоящему понравился голос этой девушки, да и сама она очаровательна. Если бы не такое трудное время, он, пожалуй, был бы не прочь поволочиться за ней.
Больше всех был доволен Адольф Бруннер. Наташа своим изумительным пением утерла нос этой фыркающей рыжей шлюхе.
Все снова подняли бокалы.
— За красивых женщин! — провозгласил Макс. — И за хорошую певицу!
— За нашу победу! — предложила Эльза, чтобы отвлечь внимание офицеров от Наташи.
— За победу! — поддержал ее генерал Мизенбах.
Все подняли бокалы. Но в это время недалеко от дома один за другим раздались четыре взрыва. Потом взвыла сирена. Гости переполошились. Кто-то потушил свет. Начальник штаба, Макс и Берендт тут же выбежали из комнаты, чтобы узнать, в чем дело, и принять меры. Мизенбах, поставив недопитый бокал на стол, подошел к окну и поднял штору. За окном полыхало большое пламя.
— Вебер, узнайте, что там случилось, — приказал генерал Мизенбах.
Но в это время в комнату ворвался дежурный офицер.
— Прошу простить, мой генерал…
— Что там стряслось? Кто бросал гранаты?
— Русскими партизанами подожжен барак, в котором спали солдаты.
— Поднимите людей, прикажите тушить!
— Поднял, тушат.
— Плохо тушат, раз помещение еще горит! Дежурную роту бросить на поиски поджигателей. Всех русских задерживать. Каждого второго — в заложники. Ну, быстро!
Дежурный выбежал из комнаты. Мизенбах стоял у окна и смотрел на бушующее пламя.
О Наташе забыли. Она все еще стояла у стены и смотрела на пожар. «Кто это сделал? Кто-то бьет фашистов, а я для них пою песни. А что, если это Олежка?.. Нет, до этого он не додумался бы. Организовать такой поджог непросто». Но очень уж странно вел он себя сегодня с утра. Где-то целый день пропадал, потом прибежал и попросил дать ему чистую белую рубашку и выгладить пионерский галстук. Когда Наташа стала спрашивать, зачем ему галстук, он ответил: «Хочу посмотреть на него. Как досмотрю, так сразу вспоминаю нашу школу, свой отряд и всех ребят».
— Варвары… — со вздохом вымолвил Мизенбах.
— Жгут, сами себя жгут, — сказала Эльза.
— Они не себя… они нас жгут. В этом бараке размещался целый батальон наших солдат.
11
Олежка бежал по снегу что было силы. Сзади, раздуваемый ветром, все сильнее разгорался огонь. Вот мальчик добежал до конца сада, словно кошка, вскарабкался на высокий забор, спрыгнул в сугроб и побежал через улицу к пустырю. Он знал, что там никого нет, что через пустырь он добежит до разрушенного кирпичного завода и спрячется в развалинах. Пусть его тогда ищут. Вот и последняя преграда. Он с ходу перемахнул небольшой штакетник и побежал по пустырю. Сердце часто-часто колотилось в груди, он уже стал задыхаться. Больно глубокий был снег. Если бы не снег, он был бы уже у завода.
Вдруг сбоку Олег услышал лай целой своры собак. «Неужели за мной?» — с тревогой подумал мальчик. Над головой просвистели пули. Олег припустился еще быстрее. Пот градом катился по его лицу.
— Хальт! Хальт! — неслось ему вслед.
«Врете, не поймаете!» — все ускоряя бег, думал мальчик.
До развалин кирпичного завода оставалось не больше пятидесяти метров, и тут случилось несчастье. Правая нога Олега угодила в какую-то яму, и он упал. Немецкая овчарка с разгона прыгнула ему на плечи и стала терзать одежду…
* * *
В комнату вернулся Берендт.
— Вы были там? — спросил его генерал.
— Да. Барак сгорел. Есть жертвы.
— Не удалось установить, кто это сделал?
— Пока нет. Но думаю, что это была небольшая диверсионная группа.
— Ну хорошо, а часовой? Что делал часовой?
— Часового не нашли на месте.
В это время в комнату вбежал Вебер.
— Поджигатель задержан, мой генерал!
— Ведите его сюда. Я хочу сам допросить этого негодяя.
В комнату под конвоем двух автоматчиков, хромая на правую ногу, вошел Олег. Его губы искусаны. Мокрая от растаявшего снега верхняя одежда была изорвана. Среди темных лохмотьев на груди мальчика выделялся красный пионерский галстук.
У Наташи от лица отхлынула кровь. «Так вот, оказывается, кто это сделал! Вот для чего нужна была чистая рубашка и красный галстук!.. Чистую рубашку надел. К смерти приготовился… А я не догадалась, не уберегла его. Я должна была сказать ему о партизанах, о том, что приходил ко мне Шмелев, что надо не в одиночку…»
