— Уснешь тут… Того и гляди, снова двинут немцы на нас.
Друзья замолчали. Полной грудью вдыхали свежий, морозный воздух, перемешанный с запахом хвои, и смотрели вперед, на тот берег, который был всего в пятидесяти метрах от них.
Гитлеровцы почти не подавали признаков жизни. Слева и справа, у соседей, шла перестрелка, а здесь ни звука, ни выстрела, только ракеты взлетали в небо и освещали бледно-зеленым светом речку и остров. И вдруг в ночную тишину ворвались автоматные очереди, лихорадочно застрочил пулемет. Пачками взметнулись в небо ракеты.
— Чего это они?.. — встрепенулся Чайка.
— Может, разведчиков наших накрыли?..
И тут Чайка увидел, как с противоположного берега кубарем скатился вниз один человек, потом другой… Оба на минуту замерли на месте, потом вскочили и бросились вперед… С вражеского берега по ним ударили из автоматов.
* * *
С тех пор как выяснилось, что отряд народного ополчения был отрезан немецкими танками от каменного моста и остался на западном берегу реки, Александр не находил себе места. Вместе с Вороновым он принимал все меры, чтобы отыскать след отряда, найти его и помочь ему выйти к своим войскам, соединиться с полком. Каждую ночь разведчики уходили в тыл врага и пытались отыскать отряд, но всегда возвращались ни с чем.
Вот и сейчас перед хмурым, раздраженным командиром полка стоял старшина Бандура и докладывал о результатах вылазки в тыл врага.
— Нет, не верю. Не может этого быть. Не может целый отряд бесследно исчезнуть. Ты плохо искал, — сердито сказал Кожин.
Высокий, плечистый Бандура в своем маскировочном костюме был похож на огромного белого медведя. Командир ругал его, а он, как медведь, переступал с ноги на ногу, кряхтел и обескураженно разводил руками.
— Я хорошо искал, все излазил, товарищ капитан. Не был только в Горелом лесу. Туда не смог проникнуть. Он обложен со всех сторон немцами. Там идет сильный бой. Местные жители говорят, что в Горелом лесу партизаны, вот немцы и хотят выбить их оттуда.
Зазуммерил телефонный аппарат. Воронов взял трубку.
— Тринадцатый слушает… Что? Какие перебежчики? Погоди, — сказал в трубку комиссар и обратился к Кожину: — Чайка из боевого охранения передает, что на остров вышли перебежчики.
— Немцы?
— Нет, наши.
— Пусть держат их при себе. Сейчас за ними придут.
Воронов передал Чайке распоряжение командира.
— А ну-ка, Бандура, возьми двух бойцов и — на остров. За перебежчиками, быстро! — распорядился Кожин.
Бандура козырнул, четко повернулся и вышел из комнаты.
— Слушай, Иван Антонович, а что, если в Горелом не партизаны, а наш отряд бьется?
— Все может быть. Если это наши и они бьются в окружении, то им долго не продержаться.
Кожин встал, прошелся по комнате.
— Плохо мы с тобой воюем, комиссар. Пятнадцать дней отряд найти не можем, о целях перегруппировки немцев толком ничего не знаем. Третью ночь в глубине обороны врага гудят танки, куда-то передвигаются, что-то намереваются делать, а мы сидим и только догадки строим, а конкретно ничего не знаем о замыслах противника.
— Сейчас не самобичеванием надо заниматься, а усилить разведку, взять пленного, разгадать намерения гитлеровцев. Ясно, что они готовятся к новому наступлению.
— Это и мне ясно. А вот когда оно будет? Где они нанесут удар? Какими силами?..
В дверь постучали.
— Кто там? Войдите.
Вошел старшина Бандура.
— Так что доставил, товарищ капитан. Наши, русские. Из-под расстрела бежали — и прямо на боевое охранение. Один сам шел, а другой… Другого на руках пришлось нести. Ногу где-то повредил. Олегом зовут его. Шустрый парнишка.
Кожин встал, подошел к двери и, широко распахнув ее, прямо перед собой в прихожей, возле железной печки, увидел рыжую, взлохмаченную голову мальчика. Он сидел лицом к печке и грел над огнем закоченевшие пальцы. Услышав скрип двери, мальчик обернулся и посмотрел на Александра. Только на одну секунду встретились их взгляды, «Олег!» — пронеслось в голове у Кожина, и он сразу вспомнил Наташу, вечер, рыбалку… Кожин успел разглядеть, как сильно изменился Олег, Лицо почернело от мороза, возле рта пролегли морщинки, а на голове… снежно-белый клок волос.
Олег тоже сразу узнал Кожина. Лицо его зарумянилось, вспыхнуло радостью, и он, уже не помня себя, забыв о больной ноге, встал и шагнул к Александру.
— Дядя Саша…
Наступив на больную ногу, Олег чуть не упал. Кожин подхватил его, прижал к себе. Мальчик, не отрываясь от Александра, взволнованно шептал:
— Дядя Саша… дядя Саша…
— Олежка, сынок!.. — Кожин и сам не заметил, как произнес это слово.
Он бережно усадил его на табурет возле печки и не знал, что делать дальше: смотреть на него или спрашивать о немцах, от которых он бежал, о Наташе, обо всем, что связывало их?.. Наконец Кожин, заметив, что мальчик, не отрывая глаз от него, Александра, трет рукой ногу, вспомнил слова Бандуры: «Другого на руках пришлось нести» — и спросил:
— Что у тебя с ногой-то?
— Вывихнул…
— Так что же ты молчишь? Голубь! Светлову сюда, скорей. Или нет, погоди. Кладите его на носилки — и в санроту. Быстро! Пусть окажут помощь, переоденут, накормят.
— Дядя Саша, я не пойду. Мне надо поговорить с вами… Рассказать…
— Потом расскажешь. Я сам к тебе приду.
Когда Олега унесли, Кожин вспомнил, что перебежчиков было двое. Он огляделся вокруг и только теперь в стороне, в затемненном углу, увидел высокого, худого человека, заросшего черной бородой.
Это был Евгений Хмелев. Он сидел на ящике и уже давно наблюдал за Кожиным. Как только Александр обернулся к нему, Хмелев тут же вскочил на ноги и доложил:
— Рядовой отряда московского народного ополчения Хмелев. Был в плену. Бежал из-под расстрела…
Евгений докладывал Кожину, а в голове лихорадочно бились мысли: «А вдруг им известно… Выслушает и… передаст оперативникам, чтобы те допросили, разобрались, как, мол, и при каких обстоятельствах попал в плен? Как бежал…»
Но страх Евгения был напрасен. Кожин приказал ординарцу накормить его, помочь переодеться, а потом снова привести сюда.
Через полчаса Евгений, уже уверенный, что здесь о нем ничего не знают, сидел в комнате и рассказывал свою историю. Он подробно говорил о том, как его ранило в саду, недалеко от каменного моста, и как он отстал от бойцов отряда, и что до сих пор он не знает, пробились те из города или погибли все до одного. Потом начал рассказывать, как он очнулся уже у немцев, как допрашивали, били, водили на расстрел и как ему в конце концов удалось бежать и спасти этого несчастного мальчика.
— Вот и все. Хотите верьте, хотите нет… — тяжело вздохнув, закончил Хмелев.
Воронов и Кожин молчали, думали над словами бойца.
А Хмелев ждал, когда наконец они заговорят, хоть что-нибудь скажут ему. Особенно хотелось узнать, что о нем думает Кожин. Ведь они жили в одной станице, когда-то дружили, сидели за одной партой.
Но заговорил не он, а Воронов.
— Мне только одно непонятно, товарищ Хмелев, как все-таки вам удалось перейти линию фронта? — спросил Воронов. — Ведь весь берег занят немецкими войсками.
«Товарищ Хмелев»… Он и на заводе ко мне почему-то обращался официально». И от такого обращения Евгений почувствовал себя неуютно.
— Честно говоря, я и сам не знаю, как это получилось. Буран, наверное, помог. Как выбрались из оврага, сразу же бросились к лесу. Хотели к партизанам пробраться…
— От кого вы узнали о партизанах?
— От Олега. Он утверждает, что в Горелом лесу — партизаны. Потом решили, что к ним нам не добраться. Куда ни двинемся — везде немцы. Повернули назад. Олег привел меня на окраину города, в семью своего товарища. Кажется, они на рыбалке с ним подружились. Мальчишка этот сбегал за Наташей Ермаковой…
Услышав эти слова, Александр хотел тут же спросить: «Ну и как она? Как живет, как чувствует себя?» Но, перехватив косой взгляд Хмелева, промолчал.
— Минут через десять-двенадцать она прибежала… — продолжал свой рассказ Евгений. — Стала расспрашивать, как нам удалось бежать, что мы намереваемся делать. Узнав о том, что мы хотим перейти линию фронта, спросила, где именно мы собираемся перейти. Зачем это нужно было ей, я так и не понял. Сынишка хозяина сказал, по какой дороге он поведет нас. Она распрощалась с нами и ушла. Минут через пятнадцать и мы двинулись в путь. Товарищ Олега дворами и темными переулками довел нас до какого-то оврага и показал, в какую сторону нам следует идти. Мы простились с ним и спустились в овраг. Он вывел нас почти к самому берегу. И тут… нас заметили и открыли по нас огонь. Остальное вы знаете… Я до сих пор не могу понять, кто мог сообщить немцам о нашем побеге, о той дороге, по которой мы шли…
Пока Хмелев отвечал на вопросы Воронова, Кожин молча наблюдал за ним. Видя исхудавшее лицо, следы побоев на лице, руках, шее и слушая, как искренне рассказывал о себе Хмелев (он даже не утаил того, что в первом бою ему было очень страшно), Кожин склонен был поверить, что Евгений в плену вел себя достойно. Особенно ему понравилось, что он даже под дулами винтовок, когда до смерти оставались секунды, думал не только о себе, но и о другом, совершенно незнакомом ему мальчике… Прежде его столкнул в овраг и только потом сам спрыгнул. А мог ведь сам и не успеть.
