Мы комаров уже не застали. А муравьев видели. У лагеря-9 большие черные муравьи с философским спокойствием строили из пригнанных ветром хвоинок свой маленький конус-дом. Сантиметров на десять поднялся домишко. В тот вечер мы отступали, а муравьи продолжали держать позицию в шести метрах от лавы. «А может, они правы?» — сказала Аэлита Разина. Увы, через день муравьиного домика на земле уже не было.
А в день отлета мы видели редкое зрелище. Ожидая, когда появится вертолет, бродили в полузасыпанном, призрачно светлом лесу и вдруг услышали крик воронов. Взобравшись на холм, увидели птиц. Их было три. Они летали над лавой. Нет, они не охотились, они просто парили в потоках восходящего воздуха. В один конец пролетели километра четыре, вернулись, снова прошлись над лавой. Но этого им показалось мало.
Они направились прямо к вулкану и, что бы вы думали, стали парить вблизи извержения газов и пепла! Временами они исчезали в ошметках летевшего шлака. Но мы их видели снова. Не махая крыльями, птицы взмывали и опускались, ничуть не страшась извержения. Вороны наслаждались возможностью покупаться в быстрых струях восходящего кверху тепла… Это последнее, что мы видели, прощаясь с вулканом.
Фото автора. 20–23 сентября 1975 г.
Река и жизнь
«Она все еще хороша…»
Осень — пора подведения итогов походов и экспедиций. Была и у нас (в августе) экспедиция, деловой отчет о которой составлен, но чувствуем: кроме сигнала соответствующим ведомствам, нужен еще и общественный разговор.
На лодках мы прошли реку Воронеж. Проплыли по двум областям (Липецкой и Воронежской) от места, где две реки (Воронеж поневой и Воронеж лесной) сливаются, образуя равнинную реку, текущую в Дон. Река эта не большая, но и не маленькая. Река приметная в истории нашего государства. Река в некотором роде характерная, если иметь в виду нынешние проблемы водопользования — из Воронежа «пьет» сельское Черноземье, на реке стоят два крупных индустриальных центра — Воронеж и Липецк. На эту реку нас призывало и некое чувство родства. Один тут (в Липецкой области) вырос. Другой (в Воронежской области) тоже знает реку давно. Решили: нам легче будет увидеть неизбежные на реке перемены, понять проблемы, услышать, что говорят люди…
«Она все еще хороша…» — сказал о реке, беседуя с нами, житель села Кузминки Савелий Васильевич Ратников. После этого было сказано много тревожных и грустных слов. Однако нам кажется важным отметить: река все еще хороша, все еще радует человека.
Наш первый лагерь — у Дальнего. Проснулись — над водой молочный туман. Два пастуха, один с лодки, другой с берега, ловят плотву, чуть в стороне в воде стоит цапля, караулит лягушек. В деревеньке орут петухи. Старуха ведет на берег теленка. А над палатками — воздушный бой: сокол чеглок подстерег ласточку, но не сбил с первого раза, повторяет атаки — взмывает и падает вниз…
Вверх от Дальнего река показалась нам райским местом, непочатым, нетронутым человеком. Над водой, над цветами кувшинок висели стрекозы. Изумрудными челночками проносились над гладью плесов рыбаки-зимородки.
Дубовый лес плотной и страшноватой чащей обступал реку. «Жигулям» дорога сюда закрыта.
Моторным лодкам снизу кладут предел мели у Дальнего. Таким образом, лишь плоскодонки да наш надувной «Пеликан» могут тут плыть, полностью сочетаясь с покоем и первозданностью этих мест.
По берегам на дубах, на вязах и липах висят дуплянки, возле которых дежурят золотистые щурки — птицы необычайно красивые, но повсюду нелюбимые пчеловодами за то, что пчелы для них-лакомый корм. Дуплянки, вознесенные на деревья, — несомненная память времен, когда в эти места («на дикие земли») приходили охотники с севера, из Рязани. «Бортные ухожаи» (медосборные угодья вдоль русла Воронежа) были поделены между бортниками — добытчиками дикого меда, платившими в царские закрома за эти угодья пять пудов меда в год.
Несомненно, бортники, не довольствуясь естественными гнездами пчел, вешали на деревьях свои дуплянки. Прошло четыреста лет. В липецких деревнях есть, разумеется, пасеки с рамчатыми ульями. Но тут, у реки, в глухом месте, кто-то как в давние времена забирается на деревья и вешает эти дуплянки…
Хочется, чтобы липчане вняли совету сделать этот участок реки от Дальнего до Кривца ландшафтным заказником — оградили бы это место от возможного все-таки проникновения сюда автомобилей, моторных лодок, от любого строительства на берегу, от хозяйственной деятельности, от вырубок леса, наплыва людей, от всякой порчи этого драгоценного памятника природы. Сейчас это сделать еще не поздно.
И все, что мы видели вниз по реке, убеждает в необходимости и срочности этого акта.
— Выбираясь из леса, река повсюду тощает. Обширные, полноводные и бездонные, кажется, плесы превращаются вдруг в неширокий и неглубокий поток, вьющийся по лугам. Река и тут хороша. Камыш, осока, рогоз ресницами обрамляют прихотливую ленту воды. Тут видишь: река обжита. Копенки сена на берегу. Брод-переезд. Коровы. Гуси. Бабы с бельем на мостках. Мальчишки с удочками. На буграх цепочки приземистых изб. А левый берег — открытая даль. Уцелевшие от потравы скотом дубки и ветлы сиротливыми островками темнеют в пойме и делают ее чем-то похожей на саванну в Африке. А далее — желтизна: поля пшеницы, подсолнухов, проса. Вихри пыли.
И много неба.
Тиха река Воронеж.
В этих местах особо чувствуешь живительную необходимость воды на земле. Видишь, как все живое укрепляется возле воды. Село Карамышево с силуэтом заброшенной церкви лежало у нас то прямо по курсу, то сзади, то сбоку, то опять впереди. Река, петляя, отдавала свою благодать рассыпанным по равнине домам, рощицам, водопоям, гусиным затонам, мокрым лужкам, синевшей в пойме капусте, зарослям камыша. Радуясь этим извивам воды, мы вспоминали ретивых любителей «выпрямлять реки». Почти всегда спрямить реку — это значит обворовать землю…
Несколько раз мы видели превращение лесной реки в реку степную и опять в текущую лесом. Контрасты дают пищу чувствам.
И хорошо было после залитых светом пространств вместе с рекою опять нырнуть под полог лесов. Правый высокий берег почти везде покрыт дубняком. Это тот самый дорогой корабельный лес, на котором царь Петр остановил взгляд, выбирая место для первой российской верфи. Валили тут лес и позже на разные нужды. Подымали, к примеру, Воронеж из пепла после войны. И это, конечно, не было для реки благом. Но там, где оставлен реке шатер из деревьев, она сразу преображается — плесы, хорошая глубина, признаки дикой жизни по сторонам.
Левый берег, как правило, низок. Растут тут черный ольшаник, осина, ивы, черемуха, а на песчаных сухих возвышениях — сосны. Нам показали низину, где будто бы плотник-царь заблудился, приехав сюда на охоту. Таких болотистых мест по Воронежу сейчас мало. («Все сохнет почему-то, все сохнет…» — лесник из села Излягоще.) И все же вспоминаем участок (далеко выше Липецка), где показалось: плывем Амазонкой. Топкие берега, упавшие в воду деревья, пахучие заросли водных растений, дразнящие крики птиц. Казалось, вот-вот под дюралевым днищем всплывет крокодил…
Ближе к Воронежу правый берег становится выше и круче. Вверх от воды тянутся тропы людей, террасы многолетних прогонов скота.
Гуси по вечерам строем, неторопливо, как альпинисты, одолевают возвышенность. Иногда крутизна кудрявится лесом — дубы, вязы, дикие груши. А лысую гору частенько венчает кирпичная ветхая колокольня или кряжистый дуб, помнящий время строительства кораблей.
В трех-четырех местах берег к воде обрывается глиняным скосом. Почти стена глины. Плывешь, плывешь — далеко видно красноватый обвал земли…
Где-то возле Рамони чувствуешь набухание реки. Течение становится еле заметным и потом совсем пропадает. Вода подернута ряской, как в старом озере. У села Чертовицкого река покидает привычные берега, реки уже нет — разлив воды, похожий на половодье. Летают чайки. Пучки травы выдают мелководья. Для лодок обозначен фарватер. Это место рекой уже не зовут. Это «море», образованное плотиной.
Считать ли благом эти «моря» — дело спорное.
Бесспорно одно, это была неизбежность: отощавшая река не могла уже напоить бывшую колыбель флота — огромный индустриальный Воронеж.
На Чудовском кордоне нас встретила заплаканная женщина. Утирая фартуком слезы, она сказала:
— Волки…
Оказалось, только что в километре от дома на лесном выгуле волки зарезали двух телят.
В Дальнем егерь, которому мы рассказали про этот случай, не удивился.
— Их тут с десяток…
Загибая пальцы, егерь перечислил урон от волков. Получилось: двенадцать телят, восемь овец, пять лосей, три оленя и две косули. За лето. И это лишь то, что ему, егерю, удалось обнаружить.
