— Тронешь меня — и я выстрелю, — сказал я. — Руки за голову, и к стене. Медленно.
Ладно, это были не очень добрые слова, согласен.
— Думаешь, что убьешь меня этим? — усмехнулся он.
— Что ты, нет, конечно, — ответил я. — Но проделаю в тебе вот такую дырку. Это довольно больно. А пока ты будешь приходить в себя, добавлю еще штук пять, для гарантии.
— Ты не сделаешь этого здесь… — неуверенно сказал он, делая шаг назад. — Рамона убьет тебя.
— Полагаешь? — спросил я. — А мне так не кажется. Я ей пока нужнее, чем ты. Так что гораздо вероятнее, что она убьет тебя. Дурость наказуема.
— Без своей пукалки ты бы не был таким крутым, — сказал Мартынов, очень медленно, как я и просил, отступая к стене. И руки на затылок положил, молодец какой.
— Может быть, — признал я. — Но у меня есть эта пукалка.
— Однажды у тебя ее не будет, — пообещал он. — И вот тогда…
— Иди вперед, — оборвал его я. — Будешь дорогу показывать.
Будет мне тут еще всякая шпана грозить.
Он оскалился, но послушно двинулся вперед.
Спустившись по мраморной лестнице, скользкой, как рыбья чешуя, мы прошли по длинному коридору. Он — впереди, я — за ним, не убирая пистолета. Мартынов ни разу не обернулся, но я знал, что он направленный на него ствол затылком чувствует. И ему очень от этого неприятно. Конечно, одной пулей его не убить, даже если в голову попадешь. Просто он уже знал, что я умею делать больно. А боли он боялся.
Спустя пару минут Мартынов остановился возле дубовой двери.
— Тебе сюда, — сказал он.
— Отлично, — отозвался я. — Заходи, я за тобой.
На самом деле все это было далеко не отлично. Но так часто говорят, когда больше нечего сказать.
Здесь везде была кровь.
Это выглядело так, как будто кто-то ее руками по стенам размазывал. Совсем недавно. Старая кровь больше напоминает ржавчину. Если ты не знаешь, что это на самом деле, ты не испугаешься, а вампирам нравится пугать. Они думают, чти это весело. Наверное, у меня просто чувства юмора нет.
Она стояла посреди всего этого на коленях. И длинными, медленными движениями гладила по голове хрупкого белокурого парня, лежащего ничком на полу. У нее волосы были цвета соли с перцем, и руки как у доброй бабушки — чуть полноватые и в родинках. При жизни кожа Рамоны Сангре была темной, но после смерти выцвела и приобрела желтоватый оттенок. На вид ей было лет шестьдесят или чуть больше.
Вампиры не стареют.
И это значило, что Рамону обратили уже после того, как ее волосы начали седеть. Любопытно.
Мартынов подался вперед, и она тут же вскинула руку, останавливая его.
— Это и есть тот самый некромант? — спросила Рамона. Ее голос ложился мне на плечи кашемировым кружевом.
— Да, мама, — прошептал Мартынов. Он смотрел на нее как на икону. Рамона Сангре поднялась в одно плавное движение. Оно начиналось от ступней и заканчивалось подбородком. Так цветы растут, если снять это на видео и ускорить. Люди так не двигаются.
— Анечка, позаботься о Мише, — сказала она. — Мне не хотелось бы, чтобы он умер. Он хороший мальчик.
Миниатюрная женщина тут же скользнула к лежащему на полу парню и перевернула его. О нем действительно следовало позаботиться. Шея у парня была разорвана. От такой раны ждешь, что кровь из нее будет бить фонтаном, но тут этого не было. Аккуратно обсосанные края. На пол упала всего пара капель. Анечка подобрала их пальцем, слизнула и склонилась над Мишей, приложив запястье к его губам.
Его кадык судорожно дернулся.
Женщина вздрогнула и закрыла глаза, позволив ему пить.
Я отвернулся. Может быть, я и узколобый придурок, но мне не нравилось на это смотреть. Нимфа не человек. Светловолосый давно им не был. Рамона только что разорвала ему горло — поздний завтрак или, может быть, бизнес-ланч. Он бы умер прямо тут, если бы какой-нибудь вампир не позволил ему питаться от себя. А теперь он встанет уже следующей ночью, будет ходить и говорить, как это делают живые.
Хреновое оправдание.
Он и так умер, просто по вампирам это не всегда заметно.
Краем глаза я заметил парня с ржавыми волосами. На нем была темно-зеленая рубашка и джинсы, так сильно вылинявшие, что казались белыми. Он подпирал стену, с интересом рассматривая меня. Может быть, мне следовало кивнуть ему, но я не стал.
Если ему надо, пусть сам и здоровается.
— Я так рада, что ты нашел время навестить меня. — Рамона улыбнулась, и это было как кремовое пирожное. Она выглядела потрясающе безобидной. Только вязания в руках не хватало. Какого-нибудь носка полосатого или шарфа.
— У вас промоутеры очень настырные, — отозвался я.
— Считаешь себя остроумным? — Она усмехнулась. — Мне не говорили, что ты клоун.
— Ну это не основная моя работа, — сказал я.
На ее щеках играл румянец, такой естественный, что на мгновение я усомнился в том, кто передо мной. Рамона Сангре протянула ко мне руку. Я отступил назад и уперся спиной в дверь. Не хотелось мне, чтобы она меня касалась. Вот просто не хотелось — и все.
— Что-то не так? — огорченно спросила она. — Я была невежлива с тобой? Ты боишься меня?
Передо мной стоял вампир настолько древний, что дух захватывало. Ощущение было такое, как если бы я в пропасть заглянул. И ни черта там не увидел, кроме тьмы. Сила Рамоны растекалась по комнате, как вода. Она качала, и шептала, и скользила, как солнечный луч по стеклу, рождая тысячи солнечных зайчиков.
— Ты ведь понял — я забочусь о своих детях. — Рамона очень медленно подняла правую руку, как будто хотела погладить меня по голове, но вдруг передумала. — Это плохие дети, не нужные никому, кроме меня. Даже самим себе, Кир. Дети, не знающие безопасности, у которых есть только я. Я отнимаю жизнь, но я и возвращаю ее. Мне хотелось, чтобы ты увидел это, прежде чем мы начнем говорить о делах.
Милосердие.
Вот что это было. Вот что она пыталась мне показать. А я-то, дурак, не понял. Значит, именно так оно должно выглядеть.
— Я тебе не нравлюсь, — продолжила Рамона. — Могу тебя понять. Мужчинам нравятся слабые женщины, рядом с которыми так легко быть сильными. С которыми так легко жить, требуя, но не договариваясь. От которых так легко получать, что хочешь. Но так не всегда бывает. И ты достаточно взрослый, чтобы знать, что в этом нет трагедии.
У нее вокруг глаз морщинки разбегались. Гусиные лапки, вот как это называется. Они у всех появляются, кто много улыбается.
На меня нахлынул запах воды. Медленной, теплой воды, прячущейся под ковром из ряски и широких листьев кувшинки. И я входил в эту воду, закрыв глаза, касаясь ладонями поверхности.
— Доверие, — мягко сказала Рамона. — Вот чего тебе не хватает. У каждого должен быть кто-то, кому он мог бы доверять. Но ты хорошо понимаешь, как опасно доверять слабым. Они никогда не бывают надежными партнерами. Не в их власти сохранить лояльность, когда надвигается страх.
Она была права.
Я просто кожей это чувствовал — насколько она была права. Я действительно не умел доверять. Меня слишком качественно отучили делать это. Этот шрам внутри меня все еще болел.
— Вот зачем нужна сила. — Она все-таки коснулась моего лица, и это не было неприятно. Теплая, мягкая рука. — Она рождает доверие между теми, у кого могут быть общие цели. Очень серьезные цели, достичь которых можно только вместе.
Ее голос обволакивал и усыплял. Рамона говорила искренне. Так искренне, что у меня внутри вздрогнуло. И слезы на глаза навернулись. Я в последний раз плакал в ту ночь, когда Вероника пыталась меня убить.
Она приблизила свое лицо к моему, точно желала коснуться меня губами.
У нее изо рта пахло кровью. Мой желудок подскочил к горлу, мышцы скрутило и голова сделалась тяжелой, как чугунное ядро.
— Иди на фиг, — выдавил я. — И мудацкие вампирские фокусы в жопу себе засунь!
И тут же ощутил, как Рамона отпрянула от меня. Не физически. Как будто что-то невидимое, обнимавшее мое сердце, скользнуло наружу. Я и сейчас знал, что она права. Я не умею доверять. Но теперь меня это вполне устраивало.
Ее пальцы, перебиравшие мои волосы, замерли. Рука бессильно упала. Губы сложились в удивленное «о».
Она больше ничего не сделала, что я мог бы заметить. Но все изменилось. Атмосфера раскалилась за долю секунды. Достаточно было плюнуть, чтобы пошел пар. Мартынов скользнул мне за спину, и я схватился за пистолет.
Точнее, за тот карман, где раньше был пистолет.
— Ты посмел оскорбить маму. — Вампир прошипел это прямо мне в ухо, заломив за спину обе руки. Больно, между прочим. — В ее собственном доме. Ты об этом пожалеешь.
Неубедительно. Очень неприятно, но все равно неубедительно. Вряд ли я когда-нибудь пожалею о том, что не дал вампиру вывернуть меня наизнанку. Даже если этот вампир меня однажды убьет из-за того, что не смог подчинить.
— Это так честно, — я усмехнулся, — говорить о доверии, обрабатывая меня с помощью вампирских заманух. Как того дохлого парня на полу. Решила сменить диету?
