(До сих пор не могу понять, что это мне взбрело тогда в голову утверждать подобное.)
— Согласие на что, добрый фермер Джон? На то, чтобы ваши отцы перерезали глотки друг другу?
— Нет, конечно же, не на это, сэр, не на то, чему я все равно не верю. Он согласился на любовь между мной и Лорной, и ваше известие не разрушит эту любовь до тех пор, пока, кроме ваших слов, не появятся и другие свидетельства. И даже если они появятся — что из того? Наш союз нерушим, пока Лорна думает так, как я, а я — так, как Лорна!
При этих словах Лорна чуть коснулась меня, словно хотела сказать: «Ты прав, дорогой. А ну скажи ему еще что-нибудь в том же духе». Но я промолчал. Я знал: многословие только повредит делу.
Матушка выжидательно посмотрела на меня. То, что сказал Каунселлор, так поразило ее, что она уже была не в состоянии сказать что-то сама. И как раз в этот момент в глазах Каунселлора вспыхнул вдруг великий гнев, и вся его выдержка оказалась бессильной потушить запылавший огонь.
— Джон Ридд! — воскликнул он, вытянув перед собой руку,— да ты понимаешь ли, кого берешь себе в жены? Вы тут, что, привыкли жениться на аристократках?
— Что касается привычек, ваша милость,— спокойно заметил я,— с той поры, как Дуны поселились в Эксмуре, нас уже ничем не удивишь. Стянуть кошелек, прирезать чужую овцу,— до прихода Дунов это считалось у нас самым тяжким преступлением, и те бедняки, что его совершили, были повешены. Но с той поры, как Дуны пришли на нашу землю, мы привыкли ко всему.
— Ах ты, мошенник! — взорвался Каунселлор, и глаза его налились кровью от ярости.— Ты, подлый крестьянин, тварь низкопородная, ты еще смеешь обсуждать и осуждать нас, благородных людей! И я еще трачу время на беседу с этой деревенщиной!
— Если вы, ваша милость, соизволите выслушать меня, — промолвил я самым смиренным тоном, на какой только был способен, потому что не хотел говорить грубостей в присутствии Лорны, — то я вам вот что скажу: я убежден, что если наши отцы взаправду так ненавидели друг друга, и никто не одержал победы, и борьба их закончилась взаимным поражением, значит, мы тем более должны быть умнее их, и пусть в нашем поколении воцарят любовь и добрая воля...
— Лорна Дун,— сурово промолвил Каунселлор, — не стой рядом с отпрыском того, что убил твоего отца. Скажи — скажи немедленно и при всех,— неужели ты считаешь, что убийство — это столь приятное, милое и славное дело, за которое и осуждать-то — грех?
— Нет, тысячу раз — нет! — страстно воскликнула Лорна, не подчинившись дядюшке и не отнимая от меня своей руки.— Пускай — пускай, пребывая столько лет среди своих не в меру кротких родственников, я привыкла ко всякому насилию, я еще не настолько отучилась отличать правду от лжи, чтобы воспринять ваши слова с тем же легким сердцем, с каким вы их произнесли. Вы полагаете, что ваша новость послужит счастливым основанием для нашего будущего союза. Я так не считаю, более того, я вообще не верю ни одному вашему слову. Девять десятых из того, что говорилось и говорится в Долине Дунов,— ложь. Вы же сами постоянно твердите о том, что между правдой и ложью — разница небольшая. Не хочу обижать нас, дядюшка, но, повторяю, я вам не верю. Сумей вы даже доказать свою правоту, это все равно ничего бы не значило: если мой Джон на мне женится, я буду принадлежать ему навеки.
Окончив столь длинную речь, Лорна в бессилии упала мне на руки, с легкостью подхватившие долгожданную ношу.
Воцарилось молчание. И вдруг...
— Старый негодяй! — вскипела моя кроткая матушка, потрясая кулаком перед носом Каунселлора.— Что толку в нашем дворянстве, ежели вы себе такое позволяете! Уму непостижимо! У вас на языке только те слова, что ранят, а тех слов, что исцеляют, вы просто не знаете. Вот я сейчас возьму бутылку и разобью ее о вашу проклятую голову! Какой прок от таких вот Каунселлоров?
Моя дорогая матушка изрыгала проклятия, не помня себя от гнева, а Каунселлор, подавшись на несколько шагов назад, выглядел несколько опечаленным, что, при его закоренелом бесстыдстве, было довольно странно.
— Любимая моя, девочка моя дорогая,— обратилась матушка к Лорне таким тоном, какого я, проживи я хоть до ста лет, никогда не забуду.— Крошка моя, да врет он все, ей-Богу, врет! Ты и Джон, вы созданы друг для друга, а ежели что и лежит между вами, так пропади оно пропадом! Ну взгляни на меня, овечка моя маленькая, взгляни и скажи хоть что-нибудь! Посмотри: вон он, твой Джон, вот она я, а что до Каунселлора, так пусть его дьявол с собой утащит!
Я изумился матушкиным словам, потому что все это было так непохоже на нее, и как я ни любил ее до сих, я полюбил ее еще больше, когда она вышла из себя. В эту минуту в комнату вбежала Анни, за нею Лиззи, и вес получилось так, словно шестое чувство подсказало им, что именно сейчас они нужны тут более всего. Каунселлор, бессердечный разбойник, был все же из знатного рода, и потому, почувствовав неуместность своего дальнейшего пребывания в комнате, вышел из нее, пригласив меня следовать за ним. Я с готовностью направился к выходу: когда вокруг так много женщин, честное слово, мне становится как-то не по себе.
Мы расположились на кухне. Я налил Каунселлору крепкого виски, разбавленного теплой водой, и подал сигару нашего бравого Тома Фаггуса, и все это потому, что Дун, сидевший передо мной, был как-никак нашим гостем и имел полное право рассчитывать на то, что его примут под этим кровом именно как гостя.
Он закурил и завел разговор о женщинах вообще, заявив, что природа начисто отказала им в здравом смысле
— Самое ужасное то,— сказал он, пуская колечки и потолок,— что всякий раз, когда ты пытаешься втолковать женщине что-то разумное, она тут же впадает в гнев. Нет уж, сынок, ожидать разумения от нее, неразумной, неразумно уже само по себе.
— Не знаю, сэр, — ответил я, — но весь мой опыт ограничивается общением лишь с матушкой да сестрами.
— Не скромничай, сынок,— лукаво усмехнулся Каунселлор, потягивая из стакана.— А впрочем, если ты понял мать и сестер, ты раскусил тысячи и тысячи таких, как они. А теперь к делу, Джон,— сказал он, допив второй стакан.— Если не обращать внимания на кое-какие пустяки, то в целом семейство у вас замечательное. Посуди сам: ведь вы спокойно могли сдать меня солдатам, а вместо этого ты сейчас вовсю стараешься напоить меня допьяна.
— Плохо стараюсь, сэр,— заметил я,— давайте я вам еще налью стаканчик. Видите ли, не так уж часто к нашему огоньку присаживается такой вот высокородный джентльмен. Вы уж простите, что нынче вечером моя сестра Анни не смогла прислуживать вам за столом.
— Сынок,— ответил Каунселлор, становясь поближе к огню, чтобы я мог убедиться в том, что он совершенно трезв,— а ведь я нынче вечером собирался напасть на вашу ферму. Спросишь, почему не напал? А потому, сынок, что вы спутали мне все карты. Не тем, что, скажем, перехитрили меня,— какие уж тут хитрости с вашей стороны?— и не тем, что я полюбил вас — какая уж тут любовь с моей стороны? — а тем, что вы попросту, без выкрутас приняли меня как человека, которому можно верить, приняли радушно, угостив добрым вином и табаком. Давненько не было у меня столь приятного вечера.
— Ваша милость,— сказал я,— мне так приятна ваша похвала, что я и не знаю, как вам на нее ответить. Поверьте, сэр, первым и главным залогом крепкого сна в этом доме является сознание того, что гость, побывавший у нас, остался доволен.
— Тогда, Джон, вы заслужили на эту ночь крепкий здоровый сон, потому что ублаготворить меня не так-то просто. И хотя ныне семья наша занимает не столь высокое положение, как прежде, я все-таки еще в достаточной степени джентльмен, чтобы испытывать удовольствие тогда, когда добрые люди пытаются мне его доставить.
Глава 38
Каунселлор колдует над сметаной
В эту ночь Каунселлор то ли в самом деле не смог вернуться домой без провожатого (выпил-то он все же изрядно), то ли сделал вид, что не может, но так или иначе, он остался у нас ночевать, и мы предоставили ему одну из самых лучших кроватей в нашем доме. Я, со своей стороны, никак не мог понять, то ли он действительно почувствовал какую-то симпатию к нашему семейству, то ли повел тонкую игру, чтобы обвести нас вокруг пальца. Не сразу дошел до меня также истинный смысл того, что рассказала мне Лорна на следующее утро. А рассказала она вот что. Ночью она проснулась от странного шума: ей показалось, будто кто-то ходит по ее комнате около комода и гардероба. Когда она села на кровать и прислушалась, шум тут же прекратился. Решив, что это, должно быть, возятся мыши, она не придала случаю особого значения, легла и снова уснула.
После завтрака Каунселлор отправился с Анни в молочную, чтобы своими глазами увидеть, как мы делаем нашу знаменитую сметану, которой он перед этим отведал целую миску. Болтая о том о сем, Каунселлор как бы между прочим заявил, что осуждает тех, кто наговаривает лишнего на Тома Фаггуса, и Анни, почувствовав расположение к собеседнику, решила, что Каунселлор не только милый обходительный джентльмен, но и еще весьма справедливый человек.
