– Кто делал операцию? – спросила Валентина.
– Сам Юрий Александрович. Сказал, что теперь выживет. А у меня руки трясутся.
– Куда положили?
– В палату к твоему братцу-десантничку. Четвертую койку втиснули. Две капельницы девчурке подвесили.
В раскрытом окне, занавешенном марлей, показалась голова солдата-посыльного:
– Товарищ старший лейтенант! По всему городку разыскиваю! Срочный вылет! Вертолет уже загружают!
Елизаров, отодвинув чашечку с блюдцем, быстро встал и потянулся за своей фуражкой.
– Извините, служба. – И у самого порога обернулся, улыбнулся Валентине: – Сестренка, а чай допьем попозже, как вернусь!
Когда за летчиком захлопнулась дверь, Надежда налила чашечку, отхлебнула с наслаждением пару глотков, смакуя клубничное варенье. Потом повернулась к Валентине:
– Поздравляю!
– С чем? – спросила та, наливая и себе чай.
– С началом, – произнесла Надежда, многозначительно подняв брови.
– С каким началом? Ты о чем?
– С обыкновенным. Не прикидывайся, Валюша. И начинается у нас всегда самым заурядным способом.
– Ну, знаешь… Говори да не заговаривайся! – вспыхнула Водолагина.
– Тише, девочка! Не пускай пузыри, – Надежда сбросила туфли, уселась на кровать с ногами. – Полгодика наблюдала за тобой, когда же ты, наконец, выбор сделаешь, на ком остановишься. У тебя губа не дура, глаз наметан. Полагала, на сержанте остановишься, братишкой нарекла. Но он совсем не то. Выбрала что надо, скажу откровенно. Потому и поздравляю!
– Трепло ты, Надька! – тихо и беззлобно сказала Валентина.
– Сама знаю, что не святая. Все мы не святые, и ты не лучше каждой из нас. Ни капельки не лучше! Хотя форсу напустила, дымовую завесу развела, дескать, я недоступная, как крепость. – Надежда говорила злые слова с улыбочкой и самым ласковым тоном. – А мужики за тобой и потянулись, потянулись. Знаешь, как тебя девчонки-связистки прозвали? Магнитом. Ты и есть натуральный магнит. К тебе все мужики липнут.
– Ты, как мне кажется, тоже вниманием не обижена, – попыталась сбить словесный натиск подруги Валентина.
– Не обо мне речь, – коротко отрезала та.
– Почему же? Можно и о тебе. Если не ошибаюсь, Юрий Александрович, наш бог военно-полевой хирургии, только тебе одной доверяет и операционную, и свою квартиру. Кроме тебя, из наших женщин никто к нему на чай не ходит.
– Да, я вхожа в его семью. Мы старые друзья. Хорошо знаю и жену его Любу, Любовь Тимофеевну, она – терапевт, и дочку Танечку. Жена скоро должна, кстати, приехать сюда. Так что мои шансы тут, как понимаешь, почти никакие, – Надежда допила чай, отодвинула пустую чашечку. – А в главном ты права, он мне нравится и как врач, и как человек. Но я, к сожалению, не в его вкусе. Как не во вкусе и старшего лейтенанта Елизарова.
– А это для меня новость! – Валентина тоже сбросила туфли и уселась на своей кровати, поджав под себя ноги. – Не предполагала!
– Неужели ты наивно можешь думать, что до твоего приезда на старшего лейтенанта никто здесь не обращал внимания? Ошибаешься! Такие, как он, в большой цене, потому что он личность неординарная. Таких в гарнизоне немного, все на примете. В гарнизоне офицеров много, но каждый второй женат, имеет семью в Союзе, а тут хвостом вертит чуть ли не перед каждой юбкой. А этот совсем не такой. Ты первая, к кому он пришел, да еще с таким букетом.
– Ты говоришь так, словно завидуешь.
– А я и на самом деле завидую, – откровенно призналась Надежда. – Думаю, что не только я одна.
– Стерва ты, Надька, – чуть ли не ласковым голосом произнесла Валентина.
– Каждая женщина стерва, только не признается в этом.
– Можешь забрать его вместе с потрохами! – Валентина зевнула, потянулась. – Спать жуть хочется!
– Забрала бы, да только в таком деле нет моей власти, от меня это совсем не зависит, – Надежда легла на спину, вытянула ноги. – Кстати, я навела справки на твоего братишку-десантника. Сведения проверенные! Москвич, студент Московского университета, факультет журналистики. Холост. И еще, между прочим, чемпион Москвы, мастер спорта.
– Вот уж не думала! Ничего чемпионского в его внешности не заметила.
– В личном деле, голубушка, зазря никаких записей не производят, – Надежда помолчала, а потом добавила: – Между прочим, к сведению, здесь еще есть чемпион, хотя внешность, как ты говоришь, совсем не чемпионская. У десантников служит лейтенант Чепайтис. Он чемпион Литвы по боксу. Чистый прибалт, нордический тип: высокий, белокурый, серые глаза. Только руки у него почему-то холодные.
– А ты откуда знаешь такие подробности? – многозначительно спросила Валентина.
– Лежал у нас в госпитале в прошлом году. Огнестрельное ранение в грудь, правая верхушка легкого. Излечился он очень быстро, рана зажила буквально на глазах. Юрий Александрович тогда о нем сказал, что у литовского чемпиона большая жизненная энергия. Кстати, главный хирург сегодня после вечернего обхода и о твоем братишке-десантнике такие же слова произнес, насчет большой жизненной энергии. Кризис, сказал, у него миновал, организм железный, такую страшную нагрузку выдержал. Теперь на поправку быстро пойдет.
3
Очнулся сержант Бестужев от дикой боли, которая огневыми волнами накатывалась и расползалась по всей ноге. Он хрипло и тяжело вздохнул, выдавливая из себя томящийся звук, и, словно бы со стороны, услышал свой стон, захлебывающийся и протяжно глубокий. Он лежал с закрытыми глазами, веки, словно налитые свинцом, отяжелели и слиплись. Олег и не пытался их разнять, посмотреть на мир. Он лишь попытался пошевелиться. Но малейшее движение тут же удесятерило жгучую боль, и именно от нее, от охватывающей огнем боли, в его туманном сознании остро высветилась мысль: он – живой!..
Олег лежал, боясь пошевелиться. Всей кожей он ощущал, как липнут к телу спеленавшие его бинты, и смутно понимал, как серьезно и жестоко изранен. И вся боль, которая волнами накрывала его с ног до головы, конечно же, от этого. Олег подавил готовый сорваться с губ новый стон и тяжело вздохнул, вбирая в себя воздух. Но вместе с ним в ноздри ворвался тошнотно-приторный дух загустевшей крови, остро пахнущих лекарств и еще чего-то больничного. От этого спрессованного госпитального запаха он снова чуть было не лишился сознания. Его стала окутывать какая-то голубая дымка, делавшая тело невесомым, и он даже чувствовал, как будто бы куда-то летит с головокружительной скоростью. И в том полете он как бы уцепился за тоненькую нитку, она трепетала, грозила в любой момент предательски оборваться, но он не выпускал ее, а наоборот, потихоньку притягивал к себе. А чем больше тянул, тем она становилась крепче и прочнее, превращаясь в плотную веревку, похожую на ту, какой был связан с тем душманом, свалившимся в пропасть и тянувшим его за собой…
Олег с запоздалым, остро вспыхнувшим страхом вспомнил те жуткие мгновения, когда сползал к краю пропасти, отчаянно цепляясь за кусты, как наконец веревка спасительно оборвалась. И как потом, совсем недавно, пытался в окопе перевязать сам себя… Он почувствовал, что на лбу выступила испарина, бисеринка пота скользнула с виска вниз по щеке. Олег попробовал пошевелить одеревеневшим шершавым языком в пересохшем рту и с усилием выдохнул:
– Пить…
…Вторично Олег очнулся, ясно ощущая своим лицом прикосновение чьей-то мягкой нежной руки и прохладно-влажной марли. Потом почувствовал, как к его губам приставили гладкое стекло мензурки, как разняли запекшиеся сухие губы, и в рот тоненькой струйкой потекла пахучая жидкость, обжигая небо и гортань полынной горечью лекарства. Он насильно глотал ту горечь мелкими, судорожно торопливыми глотками. И когда отняли от губ мензурку, еще глотнул раза три-четыре впустую, потом облизал пересохшие губы.
С усилием приоткрыв веки, сержант на миг увидел маленькую женскую руку и у запястья голубую прожилку, а потом склонившуюся над ним незнакомую девушку. Лицо у нее было с густым загаром, довольно приятное, даже красивое, слегка курносое – чисто русское девичье лицо. На голове тюрбаном белая накидка, прикрывавшая копну густых золотисто-каштановых кудрей. И такая глубокая, ласковая доброта светилась в ее карих глазах, что Олегу стало легче на сердце, даже боль чуть-чуть отступила.
От светлой радости, что он – живой, что не оставлен своими товарищами, что его спасают хорошие медики, ему очень хотелось сейчас же выразить свою человеческую признательность. Но он ее высказать не мог, не находил в себе сил, чтобы отыскать нужные слова и произнести их этой, ставшей близкой ему, незнакомой девушке. У него только приятно и сладко защемило сердце, и он слабо раздвинул спекшиеся губы в улыбку. Чуть слышно выдохнул только одно слово:
– Спасибо…
Девушка в ответ что-то произнесла, он даже видел движение ее чуть выпуклых губ, кажется, что-то успокаивающее и ободряющее. Но Бестужев, как ни напрягался, слов ее уже не различал. Милый девичий голос пропадал, уходил, как вода в песок, удалялся от его сознания, пока окончательно не исчез. Олег снова, теряя спасительную нить, проваливался в пустоту. Ему почему-то становилось трудно дышать, он хватал открытым ртом воздух и чувствовал неприятный острый запах лекарств вместе со странным смолянистым ароматом…
