– Спасибо…
Девушка в ответ что-то произнесла, он даже видел движение ее чуть выпуклых губ, кажется, что-то успокаивающее и ободряющее. Но Бестужев, как ни напрягался, слов ее уже не различал. Милый девичий голос пропадал, уходил, как вода в песок, удалялся от его сознания, пока окончательно не исчез. Олег снова, теряя спасительную нить, проваливался в пустоту. Ему почему-то становилось трудно дышать, он хватал открытым ртом воздух и чувствовал неприятный острый запах лекарств вместе со странным смолянистым ароматом…
4
Бестужев пришел в себя внезапно, пошевелил слегка головой на подушке, как бы сбрасывая паутину беспамятства и вместе с ней тягучие остатки сна, открыл глаза. Обильным потоком хлынул утренний свет, словно кто-то раздвинул плотные шторы затемнения. Олег смотрел на окружающий мир, будто заново познавая его. Он видел, что лежит на кровати, что нога схвачена белым панцирем бинта. Этому не удивился, поскольку о ранении хорошо помнил.
Олег подумал, что надо расспросить о судьбе остальных ребят у Стефанакиса, который был рядом, или у Анатолия Волкова, он тоже был тогда в окопе, хотя и не отрывался от пулемета. В ровный ход простого логического размышления вдруг ворвался совершенно законный вопрос: а живы ли они, Поль и Анатолий? Вспомнился дым и огненные фонтаны от минных разрывов. Что стало с ребятами?
Олег стал осматривать госпитальную палату. Койка его стояла у окна, оно зашторено белыми занавесками, форточка схвачена тонкой сеткой. Рядом находилась тумбочка, на ней какие-то таблетки, он догадался, что они предназначены ему, а в литровой стеклянной банке пахучие темно-зеленые можжевеловые ветки. В палате стояли еще три койки, на них спали раненые, у каждого своя тумбочка, но букетов больше ни у кого не было. Ветки, следовательно, принесли ему лично. Это была опять загадочная новость. Кто их приносил? Стефанакис? Волков? А может быть, здесь объявился человек, знающий его, Олега Бестужева?
В памяти, как из тумана, всплыло лицо девушки с золотисто-каштановыми кудрями и ласковым взглядом. Кто она? Если здешняя медсестра, то все раненые для нее одинаковые, выделять кого-нибудь у нее нет резона. А если посторонняя? Но эту мысль он тут же отмел, поскольку не требовалось особого ума, чтобы понять, что в военный госпиталь посторонних не пускают. Да и откуда ей взяться здесь, в Афганистане? А среди знакомых, сколько Олег ни напрягал свою память, девушки с каштановыми волосами не было. Опять загадка.
Бестужев стал рассматривать своих соседей по палате. Напротив у стены спал смуглолицый остроносый парень, из-под одеяла выглядывала загипсованная нога. Около тумбочки стоял деревянный костыль. Олег сделал вывод, что раненый в ногу солдат пошел на поправку, он уже перешел в разряд ходячих. Второй раненый лежал лицом к стене, укрытый почти с головой одеялом. Сделать какие-либо предположения о нем Олег, естественно, не мог.
Но вот третий раненый невольно вызвал недоумение. Рядом с ним была установлена капельница, протянуты тонкие шланги. Это значит, что ранение весьма серьезное, если поддерживают таким образом жизнь в человеке. Но вот сам раненый был крохотного роста, почти ребенок. А тут еще он пошевелился, сдвинул одеяло, и на подушке черными змейками обозначились сплетенные косички. Девчонка?
Олег долго и внимательно рассматривал ее. В том, что на кровати лежит девчонка, не было сомнений. Оставалось только гадать: кто она? как попала в военный госпиталь? кто положил в мужскую палату? Правда, глядя на нее, Бестужев стал сомневаться и насчет госпиталя, что он – военный. Есть над чем думать. Сплошные вопросы, вопросы… И почти каждый – пока без ответа…
От такого обилия информации, да еще неясной, Бестужев быстро устал. Он смежил веки, полежал с закрытыми глазами, отдыхая от незнакомого госпитального мира. Боль в теле чувствовалась по-прежнему, но она уже стала привычной, как бы приглушенной.
Почувствовав себя лучше, Олег начал устраиваться на кровати удобнее, ощущая затекшие спину и ноги. Но на первую же попытку сменить позу раненая нога ответила новой волной боли, и Бестужев надолго притих, скрипя зубами и сдерживая стоны.
Под закрытыми веками плясали ярко-сиреневые огоньки, укладываясь в концентрические круги. Они словно танцевали, стремясь сложиться в рисунок, и будто из озорства не делая этого окончательно. Через эту призрачно-зыбкую игру огоньков Олег различил слабо улыбающееся лицо Маринки. Волосы словно в порыве отброшены назад, блестящие чувственные губы полуоткрыты, обнажая жемчуг зубов. Бестужев плотнее сжал веки, стараясь этим усилием прогнать видение, но оно стойко держалось. Вслед за этим живучим образом вдруг ясно и отчетливо припомнилась вся его недавняя столичная жизнь, все московские приключения. Тоской и глухим страхом подвело живот, по рукам в пальцы ударило холодом. Легкой зудящей болью отозвались шрамы от ножевых ранений на ноге и в левом межреберье…
По звонку соседей примчалась «скорая» из центра Склифосовского, расположенного в соседнем переулке. Слава богу, что помощь была так своевременна.
Узнав, что его призывают в армию, Маринка так и не пришла к нему в больницу, хотя он лежал совсем рядом от ее дома, всего в нескольких шагах…
Вспомнились совместные визиты бабушки и матери, как ни странно, но горе сплотило их. Фрукты и соки, которыми он делился с двумя ребятами-соседями по палате. Один из них, Паша Федоров, взапой крутил магнитофонные кассеты с записями песен эстрадных ансамблей «Примус», «Браво», «Кино», «Зоопарк». Пришел в голову и прилипший тогда под тяжкое, нудное настроение тянущий мотив песни «Аквариума».
Какие нервные лица, быть беде!
Я помню было небо, я не помню где.
Мы встретимся снова, мы скажем: «Привет!»
В этом есть что-то не то…
Но рок-н-ролл мертв, а я еще нет.
Те, что нас любят, смотрят нам вслед…
Быстро в памяти пронеслись встречи с Торшиным, когда он уже мог передвигаться по корпусу самостоятельно: «Ничего доказать невозможно… Ведется расследование… Установлено наблюдение…». Потом визиты следователя, задавшего сотни, тысячи надоедливых вопросов, его сбивчивые ответы и страх перед перспективой оказаться на скамье подсудимых. После – волнение среди студентов факультета: с этого года прямо из вуза будут призывать в армию! И вскоре повестка – направление в воздушно-десантные войска…
5
Сколько он проспал, Олег не помнил, а вернее, не знал: в палате не было часов. Проснулся он от разнообразных звуков. В утренней тишине отчетливо звучали голоса войны. Где-то рядом возле госпиталя пролегала дорога и слышался натужный рокот моторов, проходили колонны различной боевой техники. Заглушая их, доносился властный гул самолетов, взлетавших и садившихся неподалеку на аэродроме, и прерывистое воркование вертолетов, круживших в небе на небольшой высоте. Перекрывая все иные голоса, врывался протяжный гром артиллерийской канонады, он раскатисто и неуемно погромыхивал где-то далеко.
Не успел Олег разобраться в этих звуках, как открылась дверь в палату и послышался веселый, как показалось ему, знакомый женский голос:
– Доброе утро, мальчики! Как спалось? Температура нам все расскажет. Держите-ка градусники!
В палату вошла она, девушка с золотисто-каштановыми волосами. Белый отутюженный халат мягко облегал ее стройную фигуру. Глаза излучали ласковый свет. Олегу было приятно, что он не ошибся, узнал ее по голосу, и он тихо ответил на приветствие:
– Утро доброе!..
– О! Мой братишка! Пришел наконец в себя! – медицинская сестра подошла к Бестужеву. – Как себя чувствуешь?
Олег, не скрывая удивления, несколько секунд молча рассматривал ее. Обращение «братишка» само по себе настраивало на доверительную тональность.
– Нормально, – тихо ответил Олег.
– Как спалось?
– Нормально, – снова повторил он.
– Это уже хорошо, когда все нормально, – ласково сказала она, вставляя ему под мышку градусник. – Теперь проверим температурку, братишка.
Градусник был льдисто холоден, а ее мягкие пальцы, наоборот, источали благодатную теплоту. Олегу хотелось, чтобы ее рука подольше задержалась на его плече. Едва медсестра попыталась уйти, он попросил:
– Пить… Воды…
– Это можно, – ответила она. – Но сначала надо принять лекарство, а потом запьем водичкой.
Олег выпил из мензурки неприятную горькую микстуру и с радостью, крупными глотками осушил почти полный стакан теплой кипяченой воды. Он чувствовал, как жидкость приятно растекается внутри. Передохнув, он тут же явственно ощутил сосущий изнутри голод. Смущаясь нетерпения и не сводя своих глаз с приятного лица медицинской сестры, произнес:
– Поесть бы… чего-нибудь!..
– О! Мой братишка! Аппетит – признак выздоровления! – она улыбнулась, и ее лицо стало еще приветливее, теплее и красивее. – Сейчас что-нибудь придумаем, братишка.
