его потерял, а потом случайно нашел.
— Вы не поняли меня. Я потерял не вещь. Я потерял… как бы вам это объяснить? — голос задумался. — Я потерял не материальный предмет. Вы понимаете меня?
— Я прекрасно вас понял: вы потеряли цель. Так я и спросил вас: где вы ее хранили?
Голос около минуты молчал.
— Теперь я понял вас. Вы хотели спросить, в каком месте, то есть уголке сознания находилась моя цель?
— Что-то вроде того, — подтвердил он.
— Но разве могу я это знать? Мозг — очень сложная штука. Разве вы знаете, где находится ваше вдохновение?
— Знаю, — ответил он. — По крайней мере, мне точно известно, что там лежит рядом.
— Да? — удивился голос.
— А как же вы думали? Так должно быть у всех, если они… — он хотел сказать «нормальные», но сказал: — Если они думающие люди.
— Вы думаете, что я недумающий? — тревожно спросил голос.
Он ответил:
— Я этого не говорил. Вот, послушайте: у меня рядом с вдохновением лежат эмоции — малые и большие. Я покопался среди них, вытащил самую сильную — глядь, а под ней вдохновение валяется без дела.
Голос молчал.
— Вы замолчали. Почему? — спросил он.
Голос ответил:
— Пытаюсь определиться с сопутствующими цели предметами.
— Что-нибудь нашли?
— Кажется, да…
— И что же, если не секрет?
— Вот, рядом со средствами, трудолюбием, настойчивостью…
— Да, так вы и без меня до цели доберетесь, — ответил он.
— Да, — согласился голос.
— Значит, теперь всё в порядке? — спросил он.
— Я думаю, да, — еще с некоторыми сомнениями ответил голос.
— Тогда до свидания, — сказал он. — Только не спрашивайте себя зачем.
— Обещаю, — сказал голос и добавил: — Спасибо.
Он положил трубку и взглянул на часы. Ночная беседа длилась ровно десять минут. Он снова вспомнил эту странную фразу: «Не стоит торопиться, когда не видно света», — и подумал, что надо ее чуть изменить: «Не стоит торопиться, когда в конце не видно света».
— А что дальше? — спросил он сам себя и ответил: — Дальше надо сменить бланк лицензии. Во что бы то ни стало добить этот поганый центр!
* * *
А там он ползал по-пластунски с отделением таких же будущих погранцов, и каждый раз сержант заставлял их выровнять цепь, если кто-то вырывался вперед и застывал в пожухлой траве по команде «стой!».
Ему надоело каждый раз подползать вперед на метр-полтора, чтобы быть вровень с передним. При очередном ползанье он рванул вперед и застыл метрах в двух впереди всех остальных. Идея его была проста: нечего было кому-то показывать свою прыть. Пусть теперь выравниваются по нему.
Но сержант не оценил его замысла и скомандовал:
— Рядовой такой-то, выровняться по-пластунски!
Пришлось, тихо поругивая себя, ползти назад к остальным.
Эти «маневры» назывались тактическими занятиями. Когда им объявили в первый раз, что у них будут тактические занятия, он подумал:
«Это хорошо: в классе посидеть за картой местности».
Но он ошибся. Тактика оказалась полевой. Пришлось бегать, ползать, окапываться, занимать рубежи, надевать противогаз и специальную одежду химической защиты. Муторной вещью оказалась эта тактика, и к тому же грязной.
Строевая подготовка — еще ничего: топай, ногу тяни, повороты правильно исполняй и строй соблюдай. Это гораздо легче, чем ползать и окапываться. А самым любимым занятием оказалась стрельба. Он сразу усвоил: стрелять надобно как следует. Для начала им дали стрельнуть из карабина. Он с первого выстрела угодил в ростовую мишень. Ему это понравилось, и навык спокойного, плавного движения указательного пальца правой руки ему пригодился на весь срок службы. В дальнейшем на заставе за стрельбу у него одни отличные оценки получались. Некоторые товарищи считали, что его оружие лучше пристреляно, чем свое, и брали его автомат на стрельбище, как бы «напрокат». За это из благодарности его оружие иногда чистили, а он отдыхал.
А сейчас он полз и думал: «Сколько надо проползти, чтобы стать настоящим солдатом?»
Кто-то из его сотоварищей был другого мнения — считал, что это занятие совершенно бесполезное, потому как, если случится настоящее дело и пули вокруг свистеть будут, поневоле сам, как змея, не поднимая головы, ползать начнешь. Сержант придерживался других установок и тренировал молодежь почти каждый день.
После первых трех выстрелов из карабина им довелось пострелять из автомата. Это совсем другая стрельба. Учили их стрелять короткими очередями — не более двух патронов. Объяснили, что вторая пуля из-за этой штуки — «деривации» — в цель не летит, и получалось, что учили экономной стрельбе. Не все это принимали, считали дурью отсекать спусковым крючком два выстрела, когда можно автомат поставить в режим одиночной стрельбы. Только потом он сам додумал, что в реальном бою некогда думать о переключателе режимов. Там кто первый — тот и победитель.
На заставе стреляли много и по-разному. Ночью тренировались с подсветкой при помощи ракеты и с ночным прицелом.
Днем по разным мишеням стреляли, в том числе по движущимся. Так что после трех лет службы стреляльщик из него получился отличный. После такой практики он с большим недоверием посматривал на кинобоевики, где «асы» стрельбы без прицеливания попадали в мух или еще в какие-то мелкие предметы. Не очень-то этому верилось.
А на втором году службы его автоматом уже никто, кроме него, не пользовался. Молодежь стрелять неплохо научилась, а новые салаги ни у «дедов», ни у «фазанов» автоматы на стрельбище не просили — стеснялись, наверное.
Автомат наш считался одним из лучших в мировом масштабе: безотказный, простой в обращении и стрелял отлично. Ходить с ним на службу было приятно: чувствуешь себя с оружием значительной личностью — и серьезность с ответственностью у вчерашних пацанов появляются. Еще он, автомат, и смелости прибавлял, когда в ночную темень по тропе движешься: видимость паршивая, чуть где хрустнет — останавливаешься, прислушиваешься, какое-то напряжение возникает нервное. А когда автомат рядом, страхи исчезают. Автомат — оружие серьезное, и отношение к нему должно быть уважительное. Это он усвоил с первого знакомства с этим изделием: не любит оружие балаболов разных, которых потом, гораздо позже, вокруг автомата развелось видимо-невидимо. Стреляют как попало и куда попало — одна видимость и никакой серьезности.
А сейчас он учился окапываться, лежа окопчик рыл саперной лопаткой. Дерн отковырял кое-как, заглубился на штык, не больше, огляделся — остальные в том же темпе в земле роются. Сержант по цепочке прохаживается, наблюдает и подсказывает, как действовать надо.
Он дерн вперед уложил аккуратно, щель для стрельбы организовал. Сержант похвалил: молодец, мол, рядовой такой-то! А рядовой чуть было в ответ не крикнул лежа: «Служу, мол…» — но
