чтобы я убегала, она не думала о себе. Она пыталась спасти меня. Как я могу поступить иначе?
Я почувствовала, как к ушам скатились холодные слезы, и поежилась.
Все правильно.
Если я отпущу тебя, это будет нечестно по отношению к другим душам.
Мы все делаем правильно.
Но от этого не менее больно.
Я взяла себя в руки, переоделась в свежую футболку и шорты и забралась под одеяло. Грудь все еще болела, горло сдавливали невидимые сильные пальцы. Слезы все еще текли.
Но ничего.
Все нормально.
* * *
Утром мы с Ноем притворились, что все хорошо и прошлого разговора не было. Мы не говорили о моей смерти. Мы не говорили о том, что Дориан ушел. Мы не говорили о любви. Мы не говорили ни о чем.
Утром все стало как прежде: вернулись запахи (свежеиспеченных оладий, теплого топленого молока, апельсинового варенья с карамелью), вернулось прежнее расположение Ноя. О мою ногу потерся Киса-Миса, пытаясь обвить хвостом лодыжку.
– Я вычитал новый рецепт, который хочу попробовать, – сказал Ной ничего не значащим тоном, и я ответила:
– Я не знаю, как поздно вернусь.
– Сегодня же суббота. – Ной обернулся и внимательно посмотрел на меня, словно спрашивая, не перепутала ли я дни недели.
Пятница длилась слишком долго, целую вечность, но ты же не думаешь, что я забыла, что…
– Я знаю, но у меня дела. – Ной так и продолжил пялиться, поэтому мне пришлось пояснить: – Кира пришла в себя, и я хочу выяснить, кто на нее напал.
– Ты думаешь, что это ты.
Ной ошарашил меня своим внезапным утверждением так, что я отшатнулась. Но через секунду, взяв себя в руки, сказала:
– Не имеет значения, что я думаю. Важно то, что видела Кира.
В собственном голосе я услышала предупреждение, чтобы Ной не вздумал заговаривать о вчерашнем. Но он это предупреждение не уловил. Может быть, потому, что стоял ко мне спиной и больше обращал внимание на сковороду, чем на меня.
– В понедельник будут похороны.
Я застыла с сумкой в руках. Тяжело и громко сглотнула.
Ну зачем он опять хлестко бьет меня словами?
Он добавил:
– Особняк лишился своего призрачного хозяина.
В эту секунду Ной напомнил мне обычного человека, который переживает боль утраты, он напомнил мне саму себя. Я ведь тоже не хотела думать о Джорджи, но чем больше стремилась о ней не думать, тем больше о ней думала.
До того, как Ной скажет еще какие-нибудь ядовитые для нас обоих слова, я сжала лямку сумки и протопала к входной двери. Я как Ной. Я отгородилась от него и отгородила его от себя. Но на самом деле проблема осталась все там же – отгородиться от правды так и не удалось.
Когда я хлопнула входной дверью и повернула ключ в замке, дом застонал в ответ, нависая надо мной бледными стенами с мелкими трещинками, взирая на меня темными окнами. Дом скорбел вместе с нами, потому что знал: сейчас он лишился своего хозяина, но совсем скоро погрузится в абсолютное одиночество – в его стенах не останется никого.
* * *
Как Ной и предсказывал, в больнице поднялась суматоха – персонал узнал о смерти Дориана, и Альма отказывалась давать разрешение на вскрытие. «Он был болен», – повторяла она. В ушах стоял гул, в котором слышался стук моего сердца. Медленное тук, тук, тук среди голосов, слившихся друг с другом.
Я шла по коридору – люди шумели, что-то спрашивали у меня… Я не отвечала. Поднимаясь по лестнице, я столкнулась с Крэйгом и повторила ему те же слова: «Профессор Харрингтон был очень болен».
– Профессор Харрингтон был болен.
– Его дни были сочтены.
– Да, он знал, что вскоре умрет, но не хотел никому говорить, чтобы не беспокоить.
– Нет, вскрытие проводить не нужно.
– Да, Альма его жена, раз она так говорит.
Ни один из моих ответов не шел от сердца – все шло из головы. Я не позволяла вспомнить, что Дориана нет, – не хотела погружаться в склизкое болото тоски, падать в собственную черную дыру, которая сжирала все хорошее.
– Да, похороны будут в понедельник.
– Не нужно шумихи, пусть будут лишь студенты и коллеги. Никакой прессы.
Мое сердцебиение замедлилось, и вот уже один удар сердца на десять шагов. На двадцать. Мысленно я вернулась в далекий 2014 год, когда погиб отец, и мне пришлось так же отвечать на вопросы соседей, его друзей, маминых друзей, коллег по службе, просто незнакомцев…
Когда я была на этаже, где находились палаты Киры и Аспена, во мне мелькнула стыдливая мысль: «Хоть бы не повстречать Альму». Не хочу видеть ее заплаканное лицо с опухшими веками и красным носом; не хочу слышать ее крики, слова. Она потеряла Дориана и может подумать, что вскоре ей придется лишиться и Аспена. Глядя на нее, я не хочу вспоминать, что Патриция стоит на пороге смерти и Альме придется остаться в полном одиночестве. Не хочу вспоминать о своей смерти.
Я пыталась убежать от болота тоски, но чем сильнее старалась, тем сильнее погружалась в нее. Лодыжки, бедра, шея. Я тяжело задышала.
Толкнув дверь в палату Киры, я застыла. На меня воззрились три пары глаз: высокий тощий мужчина в костюме, офицер Аманда Крестовски и Кира с вытаращенными от испуга глазами. Она выглядела так, будто ее застали за чем-то компрометирующим.
– Что ты здесь делаешь? – выпалила она. – Почему ты не с Дорианом?!
Почему я не с Дорианом? – хотелось переспросить мне. – Потому что он мертв.
Но я ничего не сказала, глядя на офицера Крестовски, лицо которой ожесточилось при упоминании имени Дориана.
– Я зайду чуть позже, – пробормотала я и собиралась выйти, но худой мужчина в костюме предупредил попытку побега:
– Нет. Мы и с вами хотели побеседовать.
Ну так вызовите меня в участок, как вы это обычно делаете!
– Хорошо, – сказала я и прошла вглубь палаты, прикрыв за собой дверь. Остановившись у окна, я выглянула на парк, попытавшись отогнать от себя ощущение, будто очутилась в ловушке.
– Меня зовут детектив Нильссон. Это офицер Крестовски.
Я кивнула, пожав ему руку:
– Кая Айрленд. Со мной уже разговаривали.
– И все же, – не стал отступать детектив Нильссон, – что случилось тем вечером?
– Я ведь рассказывала, – встряла Кира недовольным тоном. – Кая здесь ни при чем.
Я с трудом сдержалась, чтобы не покоситься в ее сторону. Прочистив горло, я заново начала описывать произошедшее:
– Я услышала крики. Поднялась на лифте на эт…
– Откуда вы знали, на какой этаж вам нужно?
Почему он говорит так, будто я была в подвале, а она – на десятом этаже?
Замешкавшись, я осторожно ответила:
– Кричала Кира. А она могла быть только в палате Аспена. Перед дверью столпились пациенты. Никого подозрительного. Кира лежала на полу…
– Ты поднялась на лифте? – опять перебила Кира. В этот раз я пригвоздила ее взглядом, мысленно приказывая замолчать, и она в ответ скорчила рожу. Про себя я отметила, что выглядит она просто прекрасно, если не брать во внимание бледность кожи.
– Никого
