Шелдона, ночь с Дереком, объяснение с матерью (та, конечно, сразу помчалась разбираться к своему бывшему дружку, но не нашла его), увиденный поцелуй. Все слилось в один липкий комок, вызывающий настоящее удушье. Не хотелось пугать мать панической атакой, но и к новому походу к доктору Макфарлану – у Эмберли язык не поворачивался сказать «отцу» – она не готова.
Она пыталась погрузиться в учебу, но на фоне страниц, испещренных словами и формулами, появлялось ухмыляющееся лицо Шелдона. Эмберли вздрагивала и приходила в себя несколько долгих минут, словно опять медленно отогревалась, освобождаясь от холода, сковавшего тело, выстудившего душу. Поэтому, увидев его почти воочию, на скамье подсудимых в игре, она тупо пялилась в экран, не слыша, что там вещает клювастый обвинитель.
Вообще-то заходить в игру Эмберли не собиралась, и ноутбук она открыла исключительно для того, чтобы найти материал для домашнего задания: развернула окно браузера, а тот вместо страницы поисковика выдал заставку с весами.
Странно. Неужели забыла закрыть игру в прошлый раз? Или… или…
Но пока она размышляла, появился зал суда и обвиняемый на скамье – Шелдон. Точно такой, как представлялся, – с сальной ухмылкой, с масляным мутно-пьяным взглядом.
Хватит. Хватит! Эмберли больше не желала ни видеть его, ни слышать. И, ни капли не сомневаясь, ни секунды не думая, она набрала вместо приговора: «Таких, как он, не должно быть». Нигде: ни в виртуале, ни в реале. Захлопнула ноутбук, затолкала его под кровать, а сама пересела к столу, за компьютер. Но и его включила с опаской: а вдруг и тут появятся те самые весы и камни на их чашах, черные-белые – добро и зло. Что перевесит?
Почему-то чаще перевешивало зло.
Эмберли прекрасно понимала, что вряд ли случившееся повторится, и все равно оставалась тревожной. Ночами она просыпалась по несколько раз, прислушивалась: действительно ли тихо в доме? Действительно ли нет в нем никого, кроме нее и матери? Может, ночное безмолвие всего лишь обман? Она даже утащила из багажника Таниной машины монтировку, припрятала у себя в комнате так, чтобы не бросалась в глаза, но все-таки была под рукой, на всякий случай.
Глупо? Смешно? Ну и что! Зато гораздо спокойнее.
Вот и опять. Посторонний звук прорвался сквозь сон, Эмберли его совершенно точно расслышала. То ли треск, то ли скрип – протяжный такой, давящий на подсознание. Она села в кровати, сглотнула, сердце встревоженно трепыхалось, а дышалось поверхностно и трудно.
В доме опять царила безмятежная тишина. Но разве ляжешь теперь, разве сможешь заснуть? Эмберли слезла с постели, достала монтировку, удобно сжала ее в руке.
Страшно. А еще стыдно от того, что она дергается от каждого шороха, что как дура стоит с железякой у дверей собственной комнаты и боится выйти. И все же она обязательно выйдет! Не успокоится, пока не убедится: все в полном порядке, никого постороннего в доме нет.
Что это? Эмберли вздрогнула. Опять! Или скрип, или шорох, или шарканье, словно кто-то бродит внизу.
Вполне возможно, это Таня решила наведаться в кухню посреди ночи. С ней такое бывает. Но даже если это она, все равно нужно спуститься и удостовериться.
Стараясь делать это абсолютно бесшумно, Эмберли приоткрыла дверь и в который раз прислушалась: ничего. Но все-таки выскользнула из комнаты, подкралась к краю лестницы и… едва не полетела вниз, оступившись. Потому что опять шорох, стук и дребезжание стекла. Теперь она отчетливо расслышала эти звуки.
Пойти разбудить мать? Или вначале хотя бы мельком увидеть, что там, кто. Тем более мать может быть не дома, а на работе, если еще не слишком поздно. И значит, Эмберли снова одна?
Ну и ладно, у нее же монтировка в руке. Ей она и ударит. Запросто ударит! Особенно, если получится приблизиться незаметно.
Мышцы напряжены, сама Эмберли словно сжатая до предела пружина, взведенный курок – только дай повод, и сработает.
Она медленно и неслышно спускалась, держась поближе к стене, легонько задевая ее плечом. Свет от наружных фонарей проникал в окна, разбавлял черные краски ночи. Открытый холл хорошо просматривался, да и кухня тоже. И мест, где можно было бы спрятаться, здесь нет. Разве что притаиться за спинкой дивана, за кухонным столом-островом или зарыться в одежду, висящую на вешалке? Только кто будет играть в эти глупые детские прятки – не за этим же влезают в дом.
Эмберли сделала шаг, повернула голову и едва не подскочила, услышав тонкий свист, а потом короткий стук и позвякивание стекла. Сердце ухнуло вниз, взгляд заметался по сторонам, а вместе с ним и мысли.
Свист-то здесь при чем? А при том! Эмберли подобное уже много раз слышала.
Сильный порывистый ветер врывался в замочную скважину, находил лазейки в щелях оконной рамы, сотрясал в ней подвижную створку – отсюда стук и дребезжание. Дом не новый, сооруженный из дешевых материалов, а до ремонта у матери руки не доходят, да и денег жалко. Надо будет сказать ей про окна, чтобы укрепила рамы. Если они такие ненадежные, их и снаружи открыть легко.
Боже, все объяснялось так просто. А Эмберли… Эмберли напридумывала, накрутила себя. Неужели теперь до конца жизни так и будет мерещиться, словно кто-то посторонний вламывается в дом?
Сковывавшее ее напряжение мгновенно исчезло, уступив место слабости. Монтировка выскользнула из пальцев и глухо ударилась об пол, коленки стали ватными и задрожали. Эмберли ухватилась за то, что оказалось под рукой, – за верхнюю одежду на вешалке. А точнее, за куртку Дерека. Девушка ткнулась в нее лбом, зажмурилась, постояла так с секунду, а потом отодвинулась, сдернула куртку с вешалки и накинула себе на плечи. И сразу стало спокойнее, надежнее и легче, как всегда бывает рядом с Дереком.
Перестав сопротивляться собственным желаниям, Эмберли мягко сползла по стенке и оказалась на полу. Она запахнула плотнее куртку, обхватила колени руками, привалилась боком к подставке для обуви и спрятала подбородок в воротник.
Как же она устала! Устала от всего: от раздирающих душу и сознание сомнений, от чувства вины, от тревоги, от страха, от бесконечного напряжения. Она и так издергалась из-за этой чертовой игры, а тут еще и урод Шелдон. Все из-за него! Все-все!
Бессильно соскользнувшая на пол рука нащупала монтировку. Ворвись Шелдон сейчас, Эмберли не задумываясь пустила бы ее в ход. Напала бы сама, ударяла, не жалея, куда придется: по ухмыляющейся роже, по голове, пырнула бы в шею. Один раз, другой. Пока тот не понял бы, не осознал, пока не убрался бы ко всем чертям. Подальше! И насовсем!
Глаза закрывались, усталость наваливалась все сильнее – выдавливала из мира, накрывала абсолютными тишиной и темнотой.
Очнулась Эмберли
