но не иметь возможности повернуть голову!
Она успела быстро написать два послания: одно – для кузена, второе – для леди Кессиди. На самом деле для дяди, но писать ему через леди Кессиди почему-то было не так страшно. Это были не долгие, пространные письма, которые Флоренс порой отправляла бывшим подругам по пансиону, просто короткие весточки, что с ней все хорошо и что она обязательно, всенепременнейше напишет, когда окажется за городом, в Дивейлу. Там у Флоренс будет достаточно времени и на письма, и на сон, и на созерцание парка в тумане.
Сентябрь заканчивался. Вместе с ним уходило лето, а вместе с летом та, другая, прежняя жизнь.
От тряски в карете у Флоренс разболелась голова. Она грустно смотрела в окно, за которым, размытый дождем, проплывал сначала город, а потом печальные ландшафты пригорода, фабричные постройки, старые мосты, бескрайние поля и сиротливо облетевшие сады.
Они приехали в Дивейлу уже в сумерках: на небе клубились темные тучи, ветер подвывал где-то в вышине и шелестел кронами деревьев, с которых уже начали осыпаться листья. Закат догорал на западе, как отблеск пожара. На подъездной аллее зажглись фонари, тускло-голубые, как далекие звездочки.
Дождь только что закончился, было холодно и тихо. Здесь, вдалеке от шумного центра Августы, тишина казалась оглушающей.
Флоренс смутно помнила, как вышла из кареты, как приняла поздравления слуг – их стало больше с прошлого приезда, как вытерпела ужин в огромной столовой. Стол здесь был таким длинным, что она с трудом различала лицо мужа, сидевшего на другом краю, а мистер Феджин, который опять сидел рядом с лордом Найтингейлом, но в тени, вообще казался размытой тенью.
Новая спальня Флоренс была просторной, холодной и словно бы вымокшей насквозь. Чистые простыни казались влажными. Промозглость кое-как разгоняло тепло от камина, перед которым Флоренс сушила волосы, проклиная себя за желание принять после дороги ванну. Теперь она рисковала подхватить воспаление легких и умереть от лихорадки, как несчастная леди из страшного романа о волшебстве, который Флоренс читала весь сентябрь, пряча, по примеру Матильды, в обложку из-под «Святой Агнесс». Правда, в том романе леди умерла за несколько дней до свадьбы, но это не спасло ее от замужества.
Когда волосы чуть просохли и опасность заболеть миновала, Флоренс решила исследовать комнаты, в которых ей предстояло жить. В ее собственной – о святые защитники! – гостиной на стенах горели рожки, свет их был таким же тускло-голубым, как у фонарей в саду. Если прислониться к оконному стеклу, можно было разглядеть во тьме и эти фонари, и аллею, и мрачные очертания сада.
Гостиная была милой и почти пустой. Прежняя хозяйка, та женщина, которая когда-то обставляла это жилище, выбрала для мебели нежно-голубой шелк с золотым узором. На полу лежали мягкие ковры, потолок украшала лишь скромная лепнина. Флоренс чувствовала, как жар камина проникает сюда: одна из стен была достаточно теплой, чтобы греться рядом, и именно возле этой стены стояли удобный диванчик и низкий столик.
Взгляд Флоренс зацепился за маленькую дверь, удачно вписанную в ритм настенных панелей. Скорее всего, там прятался какой-нибудь коридор для прислуги. Флоренс потянула на себя ручку двери…
И оказалась на балкончике, от которого спускалась деревянная лестница.
Пахло табачным дымом и виски, пылью, кожей, чем-то еще. Флоренс чихнула.
– Кто здесь? – спросили ее.
Флоренс высунулась из-за перил. Внизу, в кресле рядом с письменным столом, сидел мистер Феджин. Поза его была раскованной и спокойной, как у Бенджи, когда тот отдыхал после ночных кутежей. Мистер Феджин держал в руке бокал, на треть заполненный бренди. Бутылка стояла на столе рядом.
– Ах, леди Флоренс, – сказал он, не думая вставать, как должен был бы сделать при ее появлении. – Обнаружили тайный ход в кабинет мужа?
Флоренс моргнула и плотнее запахнула на груди полы халата. Было неловко, словно она застала мистера Феджина за чем-то неподобающим.
– Обычно тайная дверь соединяет спальни, – продолжил мистер Феджин, задумчиво рассматривая бокал на просвет. – Но отец лорда Найтингейла слишком любил поработать по ночам, поэтому в покои жены проникал из этой прекрасной комнаты.
Его рука с бокалом описала полукруг.
– А что вы здесь делаете? – спросила Флоренс, сделав вид, что не заметила ехидной интонации в голосе мистера Феджина.
– Я? Отдыхаю после сложного дня, миледи, – сказал он. – И составляю компанию лорду Герберту в его отдыхе.
Скрипнула дверь. Шаги раздались так тихо, что Флоренс не сразу расслышала их. Лорд Герберт, все еще не сменивший дорожный костюм на что-то более удобное, появился в поле зрения Флоренс и обернулся к ней.
– Что-то случилось, моя дорогая? – спросил он. – Вам не спится?
– Нет, я… я просто осматривалась, – пробормотала Флоренс.
– Вам нравится ваша комната? Кажется, мы в прошлый раз обсуждали, не стоит ли в ней что-то поменять…
– Да, я…
Флоренс помнила это.
– Я пока осматривалась, – повторила она с вежливой улыбкой. – Комнаты чудесные. Простите, что помешала.
– Ах, что вы, моя дорогая. – Лорд Герберт немного неуклюже сел за стол и позвонил в колокольчик, который стоял на краю. – Если решите, что вас не устраивает цвет мебели или яркость люстр, просто скажите. Кстати, завтра должны прийти настраивать фортепиано. Вы же играете, насколько я помню?
Конечно, Флоренс играла, как любая девочка из пансиона. Плохо, бестолково и без какого-либо вдохновения.
– В библиотеке есть какие-то ноты, но я обязательно прикажу выслать вам новые, когда буду в городе. – Лорд Герберт принял у подошедшего слуги чашку с чем-то горячим.
Флоренс снова почувствовала запах фенхеля и лемонграсса.
– Завтра я уеду, сразу после обеда, – сказал лорд Герберт, обращаясь к жене и словно бы не к ней. – Побудете здесь неделю без меня, осмотритесь и обживетесь. А пока идите спать, дорогая. Насколько я помню, у вас сегодня болела голова.
Впервые в жизни Флоренс получила свободу делать то, что захочется. В определенных пределах, но тем не менее. Она осталась одна в огромном поместье, если не считать слуг. В ее распоряжении была библиотека – куда богаче, чем у дядюшки, волшебный парк и приятная, пусть и холодная погода. Прозрачный воздух, яркая листва, поздние ягоды шиповника, тихие тропы и утренний туман, на который Флоренс смотрела с балкона бального зала.
У нее было множество комнат, по которым разрешалось бродить. Кроме кабинета и комнат мужа – их Флоренс почему-то воспринимала как место, запретное для праздных визитов.
Первым делом Флоренс написала несколько обстоятельных писем. Длинное и сердечное – Бенджамину. Не менее длинное, полное вопросов и рассуждений о новой роли – леди Кессиди, с просьбой передать нежные приветы кузинам и наведываться в гости, когда она окончательно обустроится. Два коротких и формальных – дяде и отцу Сэмюэлю. И еще парочку – подругам из пансиона. Она все лето не писала им, а сейчас, когда все решилось и когда у нее появилось время, решила исправиться.
Потом она переговорила со строгой экономкой и дворецким, которого лорд Найтингейл называл не иначе как Уилсоном. Этот сухопарый человек средних лет смотрел на нее свысока.
– Я понимаю, что вам не терпится войти в роль хозяйки, миледи, – сказал он. – Но вы пытаетесь заглотить кусок, который стоило бы есть по частям. Милорд просил меня помогать вам и содействовать, – добавил он мягче. – Но, при всем уважении, я пока готов доверить вам только выбор сорта тюльпанов, который мы посадим весной.
Флоренс нахмурилась.
– Я обучалась домоводству, мистер Уилсон, – сказала она, постаравшись придать голосу строгость.
– Не сомневаюсь, что вы получили образование, достойное девушки вашего круга. – Уилсон поклонился. – Но Дивейлу – большое поместье, и вникать в процессы, которыми оно живет, нужно постепенно. Побудьте пока гостьей, – добавил он тоном доброго дядюшки, который отговаривает крошку-племянницу трогать ружье, висящее на стене. – А через пару недель, когда вы осмотритесь получше, мы с миссис Форстоун обязательно проведем для вас экскурсию как для хозяйки дома.
Флоренс, конечно, обиделась: это был настоящий щелчок по носу, вежливое указание на место, которое ей надлежит занять. Но она его заняла, с головой нырнув в книги по искусству, садоводству и истории Логресса.
И в собственный дневник, который хранила в ящике нового, куда более просторного комода.
Флакон с пилюлями занял свое место на туалетном столике, рядом с зеркалом – тяжелым, в резной лакированной оправе. Все отражалось в нем так четко, что Флоренс оно казалось дверью в другой мир.
Зеркало, конечно, не было новым – тоже принадлежало кому-то из прошлых леди Найтингейл и, скорее всего, видело времена отца королевы Альбертины. Отражение в нем почему-то получалось теплым, словно
