в пути ещё, а многие сочинения, долженствующие состоять из 20 и 40 томов, явились неполные”.
Из денег на транспортировку (203 ящика) по 80 копеек за ящик ушло купцу Савве Дьяконову, чей галиот “Св. Николай”, “прочный строением и снастью”, благополучно перевёз коллекцию в Петербург. На увязку и укладку, на аренду и таможню, и команде ушло остальное. Первое время собрание братьев Залуских размещалось во дворце покойного князя Потёмкина. Здание для коллекции только предстояло построить. Когда библиотека открылась, её по инерции называли “Варшавской”.
Во время январского визита Александр задержался в отделе рукописей, и было отчего. Здесь хранились древние Евангелия и книги восточных миниатюр. Коллекция древностей образовалась не менее замысловатым образом и принадлежала сперва Петру Петровичу Дубровскому. Киевлянин из небогатого дворянского рода – за годы службы в Париже он сумел скупить и скопить сотни и сотни европейских, восточных и славянских рукописей, а также уникальных автографов. Большую часть коллекции Дубровского составили манускрипты из парижских аббатств, разорённых в дни Французской революции. Любой коллекционер мечтал бы о таком подарке судьбы. Говорили, Дубровский подбирал архивные связки прямо во рву Бастилии. Парижский библиотекарь Мармье, видевший коллекцию в Петербурге, сообщал, что было в ней “…120 томов in folio писем наших королей и принцев, 150 томов разных знаменитых людей, один том писем Морица к Генриху IV и множество писем разных министров и французских посланников” – и даже детские диктанты Людовика XVI (“Почтение должно оказываться королям, они делают то, что им нравится”).
В Англии Дубровскому предлагали за коллекцию 7000 гиней. Он отказался, и в 1800 году библиотека морем прибыла в столицу. Какое-то время владелец хранил её дома, однако вскоре встал неизбежный для коллекционера вопрос о будущем собрания. За тридцать лет на службе Пётр Петрович так и не обзавёлся семьёй и не имел наследников. Единственной его страстью оставалось коллекционерство. Но как жить одинокому немолодому человеку с таким сокровищем? И уже в 1805 году – при содействии графа Строганова, словно тенью обозначенного за многими библиотечными событиями, – император Александр выкупает собрание. По его распоряжению в библиотеке создано Депо рукописей, и Дубровский назначается его хранителем с уплатой 3000 рублей пожизненной пенсии в качестве процентов с капитала, обозначенного к выкупу рукописей. А также с выплатой жалованья и предоставлением казённой квартиры – как, впрочем, и Крылову, и Гнедичу, и всем сотрудникам.
Однако работа Дубровского в библиотеке не была слишком долгой; весной 1812 года Оленин неожиданно увольняет его. Причины конфликта остаются неизвестными, но по обмолвкам и намёкам можно предположить, что Дубровский в должности хранителя продолжал коллекционерские “операции” с рукописями – как если бы они по-прежнему оставались в его собственности. Проверить “движение” единиц хранения не представлялось возможным – собрание было большим и запутанным, и Дубровский пользовался этим. Так или иначе, 24 апреля 1812 года место хранителя занял его бывший помощник, художник архитектуры и “домочадец” Оленина – Александр Ермолаев.
А на освободившуюся вакансию Оленин, наконец, пригласил Батюшкова.
Любое частное собрание всегда порождает слухи и домыслы. Говорили, что из Франции Дубровский вывез не только переписку королей и просветителей, но ещё и древнерусские книги, а именно рунические. Якобы они были выкуплены им в аббатстве Сен-Венсан и составляли библиотеку королевы Анны Русской – дочери Ярослава Мудрого и жены короля Франции Генриха I. Вывезенная из Киева, библиотека Анны, помимо христианских книг, якобы содержала дохристианские рукописи: описания истории и языческих обрядов Древней Руси (на досках). В Депо эти рукописи почему-то не попали, но якобы всплыли у Александра Сулакадзева, потомка имеретинских дворян и такого же, как Дубровский, маниакального коллекционера. У него-то Державин якобы и читал “велесовы книги”, и даже сочинил “Новогородского волхва Злогора” – языческую балладу на основе этих “книг”. Однако доказательств существования “дощечек” до сих пор обнаружено не было. Современные исследователи склонны считать их подделкой, а Сулакадзева – первым в истории российского собирательства фальсификатором и фантазёром.
Батюшков приезжает в Петербург в феврале 1812 года. Он просит слать ему письма на адрес дома Шведской церкви в Конюшенной улице, но уже к лету меняет адрес. “Я не писал к тебе, – пишет он сестре Александре в июне, – потому что переезжал на новую квартиру, и живу теперь в доме Балабина…” “Квартира моя очень хороша, – добавляет он, – я купил мебелей и цветов и теперь живу барином”.
Квартира у Балабина обошлась ему в 400 рублей за год и с “парковочном местом” – конюшней. Он просит сестру купить и доставить ему “не ране первого пути” коренную лошадь вместе с кучером (“зимой по снегу нет сил ходить с моим здоровьем”). В июне армия Наполеона вторгнется в Россию, а Батюшков надолго обустраивается. Он просит сестру прислать ему “дюжину чулок для сапог” и “носовые платки потоне”. В конце письма рукой Гнедича приписано, что “Мы с Константином живём ближайше”. Действительно, Батюшков и Гнедич теперь не только сослуживцы, но и соседи. Человек, о дружеском общении с которым так долго тосковал в деревне Батюшков, теперь живёт от него буквально через стенку.
Дом Балабина, в который заселился Батюшков, примыкал к соколовскому корпусу библиотеки по Садовой улице. Из-за канцелярской путаницы он не принадлежал библиотеке. Вывести участок из ведения Императорского Кабинета (из царской собственности) – вывести для нужд библиотеки – просил императора перед смертью ещё Строганов. Но высочайшее согласие по недосмотру оформлено не было. По бумагам участок оставался в ведении Кабинета. Вскоре его пожаловали генералу Кологривову, а тот перепродал генерал-лейтенанту Балабину. Это мелкое чиновничье недоразумение привело к довольно серьёзным последствиям, демонстрирующим в том числе отношение в России к частной собственности. Не имея возможности “обойти” частное владение – захватить или “отжать”, как это сделали бы сегодня, – Карл Иванович Росси был вынужден изменить весь план застройки и развивать парадный фасад со стороны Александринской (Аничковой) площади – а не по Садовой, как планировалось.
Компания библиотекарей, в которую попадает Константин Николаевич, разношёрстна и весьма колоритна, и представляет собой особую “секту”. Друг его Гнедич (двадцать восемь лет) вот уже год служит помощником библиотекаря по греческим рукописям. Он занимается составлением каталога. По совместительству Николай Иванович служит в Департаменте просвещения, что с пожизненной пенсией “на Гомера” составляет неплохой годовой доход. Теперь он может позволить себе и модные платья, и дорогую утварь. Гнедич тяготится только дневными дежурствами и вынужден в жару проводить время на воздухе, измеряя библиотечный двор шагами. На вопрос случайного приятеля – не дежурный ли ты сегодня, Гнедич? тот указывает на красную повязку и горестно произносит:
