– Что я – больной что ли? Узнает какой-нибудь сапёр родной транспорт и «ага»! Так что с юга город объедем.
Ребята как раз оседлали свой мотоцикл и дали отмашку остальным грузиться по машинам. Подойдя к своей машине, я обратил внимание на Трошина, который сидел, вольготно раскинувшись на заднем сидении, и с непонятной гримасой разглядывавшего проходившие мимо немецкие колонны. Забравшись на водительское место, я бросил ему через плечо:
– Бухгалтер, лицо попроще сделай! Он вздрогнул и вопросительно посмотрел на меня.
– С такой физиономией, как у тебя хорошо в штыковую ходить, а не по тылам диверсиями заниматься. Тут один из проходивших мимо солдат крикнул мне что-то по-немецки…
«Так, «камерад», «гибен мир», «сигаретте», «кригс-камерад». Сигареты стреляет, что ли?» – подумал я, и уж совсем было собрался бросить немцу пачку трофейных, в которой оставалось штуки четыре сигареты, как вспомнил, что у немцев подобная щедрость не принята. Вытащив одну сигарету, я показал её пехотинцу и сделал приглашающий жест рукой. Немец метнулся из колонны, как раз в тот момент, когда я запустил мотор, так что сигарету он взял у меня из руки на ходу.
– Битте, камрад! – пробурчал я, надеясь, что за шумом мотора мой жуткий акцент не вызовет особых подозрений.
Но, как видимо мысль о русских диверсантах, одетых как немцы и разъезжающих на немецкой машине в глубоком тылу не пришла в голову этому немецком ефрейтору, поэтому он просто улыбнулся мне и, крикнув «Данке, геноссе!», зашагал дальше. «Ух, пронесло!» – подумал я, втыкая передачу.
– Ну, ты и силён, Антон, – странным каркающим голосом сказал Трошин. – Я бы так не смог…
– А что ты о наших нелегалах скажешь, что по двадцать лет в Германии живут? Учись, майор, или нам не по пути!
* * *
«Трюк с мигалкой», вполне удался – даже регулировщики, прислушавшись к крикам Тотена о том, что, дескать, маневренная группа едет ловить нехороших русских диверсантов, давали нам «зелёную улицу». Перед самым Заславлем мы повернули на север и, доехав до Прудянской Слободы, вырвались «на волю в пампасы», то есть принялись кататься по просёлкам и тропинкам, продвигаясь всё дальше на запад. Около часа дня в районе местечка с романтическим названием Швали, мы перевалили через железную дорогу Радошковичи – Заславль – Минск, и, оставив на железке пару «сочных» подарков, повернули на юго-запад.
Около трёх дня колонна встала на днёвку в небольшой роще у деревеньки Моньки. Народ высыпал из машин.
– Да уж, десять часов без гидроусилителя и автомата могут и убить! – сказал Ваня-Казак, потягиваясь.
Я был с ним целиком и полностью согласен, поскольку моя левая, раненая, нога еле меня держала после всех этих упражнений с тугим сцеплением, так что мне пришлось со стоном сесть на землю, в ожидании командирских ЦэУ. Фермер оценил вымотанность личного состава и дал команду отдыхать, поставив старшими над дозорами Дока и Бухгалтера. Когда из кузова вылез «подконвойный» танкист, то он был придан Несвидову, занятому организацией питания. Лиду пока тоже определили на кухню. Ещё раз оглядев бравое, но уставшее воинство Фермер обратился к нам:
– Ближайшие сутки будем отдыхать! Спать, есть, новичков тренировать. И думать, как дальше жить будем. А то мне не нравиться, что четыре дня мы как усраные зайцы по лесам носимся, и работаем только «на шару». Водителям разрешаю «отбиться» на один час, пока обед не будет готов.
– Так у нас не водителей из «Котов» – только Док и Тотен, остальные рулили… – ответил командиру Люк.
– Вот всем и спать!
– А ты сам? – спросил я у Саши.
– И я – тоже!
– Командир, а можно я Емеле обед готовить помогу? – спросил Казачина.
– Какому, на хрен, Емеле? – не понял Фермер.
– Ну, Несвидову, сержанту. Он же Емельян…
– От же ж, при таком имени и позывного не надо… – почесал затылок наш командир. – А помогать не разрешаю! Отбиться всем! – и он начал доставать из рюкзака «пенку» и спальник.
Расстелив всё это под ближайшим деревом, Саша демонстративно возлёг на коврик и сказал своё любимое присловье:
– Кто последний спать ложиться – тот дурак, и гасит свет! – после чего накинул на голову шарф-сетку и заснул.
* * *
Просыпался я тяжело, так, что даже пришлось Тотену применить секретный прием «кружка воды на голову». Потирая глаза, никак не желавшие открываться, я сел:
– Алик, ну что за пещерное варварство, лить живому человеку воду на голову? Вот, сейчас я проснусь… и, кому-то придётся побегать по кустам!
– Ничего личного! Я просто выполнял приказ! Она сама ко мне пришла! – скороговоркой выпалил Тотен, отскакивая в сторону. – И вообще! Ты жрать хочешь?
– Хочу. Чем там нас травить будут? – спросил я, вставая. Но, к немалому моему изумлению, тело, а, точнее, левая нога отказалась мне повиноваться, и я грохнулся на землю.
– Твою в бога, в душу… – обиженно сказал я, глядя на предавшую меня конечность. С лица Алика сползла глумливая ухмылка:
– Тох, что такое?
– Не слушается что-то.
– Я Дока сейчас позову…
– Не надо, похоже, я ногу просто отлежал… – и я сделал ещё одну попытку встать.
И снова безуспешно. Нога была как деревянная, а при попытке перенести вес на неё, бедро простреливала острая боль.
– Да что же это за фигня такая!
– Тош, посиди на попе ровно, а? Я Дока сейчас приведу. И не спорь! Пожалуйста… – и Алик побежал за Серёгой.
Через пару минут около меня суетился Док, бесцеремонно приказавший мне стянуть штаны.
– Да, друг мой… Радуйся, что мы Бороду с собой не взяли, а то он бы тебе рану вылечил… – протянул Серёжа, аккуратно ощупывая моё бедро.
Надо сказать, что шутка про раненую ногу родилась у нас в команде после просмотра фильма про испанских миротворцев в Боснии. Там один из героев, не имея возможности (а, может и желания) спасти из-под обстрела раненую в ногу подругу-солдата, просто задушил её. Мы в своё время просто обалдели от такого «общеевропейского гуманитарного подхода» и вот уже много лет, участливо спрашиваем пострадавшего сокомандника: «Что, в ногу ранили?»
– Что-то серьёзное, Док? – поинтересовался подошедший командир.
– Если честно, то да. Воспаление. Пока – не сильное. И нагноение.
– Да как так? – удивился я. – Сам же рану обрабатывал, а ты смотрел и сказал, что всё в порядке.
– Сказал. Но я же не знал, что тебе потом десять часов сцепление топтать придётся. Знал бы, что так получится – сам бы вместо тебя за руль сел.
– Так делать-то что будешь? – спросил Фермер.
– Чистить, что же ещё. Командир, посторожи этого хромоногого, пока я за инструментом схожу.
– Конечно!
Пока Серёга ходил за «Ужасно Большой Полевой Аптечкой», больше напоминающей чемодан средних размеров, Фермер достал свою «командирско-премиальную» фляжку и протянул её мне.
– Глотни! Я сделал большой глоток коньяку.
– Ещё.
– Сань, да тут меньше половины осталось…
– Пей, я сказал!
Ещё глоток. В голове приятно зашумело. «Ох, чёрт! Меня же сейчас развезёт!» – подумал я, вспомнив при этом, что нормально ел я часов пятнадцать назад.
– Сань, ты меня споить хо-ошеш? – заплетающимся языком спросил я командира.
– Ага! Давай ещё глоточек за победу над Германией!
В результате, к приходу Дока я не то что «экзистенциальный» сказать не мог, а и, пожалуй, «метрополитен» для меня стало слишком сложным словом.
– О, я гляжу, пациент готов! – радостно сказал Док, принюхавшись. – Но, для страховки – ещё и таблеточку примите, уважаемый, – добавил он, протягивая мне таблетку.
– Што ето?
– Цикуто-цианид – что же ещё! Шучу. Кетанов. Запьёшь? – и он снова протянул мне командирскую фляжку.
– А… Ик… га.
Что конкретно делал Серёга с моей ногой, я не помню. Было больно. Потом – ещё больнее. Потом мне стало тепло и хорошо, и я заснул.
* * *
Проснулся я, когда вокруг было уже темно, от непреодолимого желания сходить в туалет. С трудом поднявшись на ноги из-за гудящей головы и тошноты, я сделал пару шагов по направлению к ближайшим кустам и только тут обратил внимание, что нога не болит! Рана легонько ныла, но нога не подламывалась. Ещё бы и голова не болела…
– Как самочувствие, Антон? – окликнул меня кто-то.
– А? Кто это?
– Это я, Вячеслав.
– Трошин?
– Да.
– Слав, не в службу, а в дружбу водички не принесёшь? Пить хочется, аж жуть!
Пока Бухгалтер ходил за водой, я сделал все свои дела и вернулся к спальному месту. Тут и Трошин водички принёс. Выхлебав котелок холодной, вкуснейшей воды, я ощутил жуткий голод.
– Слав, а пожрать ничего нет? Трошин хлопнул себя по лбу:
– Тебе же две порции оставили! Сейчас принесу, посиди пока.
