– Где Желлул? – прогремел он, и все его тело подпрыгнуло от злости. – Где эта тупая скотина Желлул?
Желлул пробрался сквозь толпу и встал перед хозяином. Он оторопел и не знал, куда девать руки.
– Где тебя носило в тот момент, когда убивали Хосе?
Желлул не сводил глаз с кончиков своих башмаков. Андре рукояткой плети поднял ему голову.
– Что здесь произошло, урод? Я же говорил тебе не отлучаться ни под каким предлогом.
– У меня заболел отец.
– А когда он был здоров? Почему ты не сказал мне, что собираешься сходить в свою халупу? Хосе не пришел бы тебя заменить и был бы сейчас жив… да и потом, почему беда случилась именно в ту ночь, когда тебя здесь не было? Отвечай!
Желлул понурил голову, и Андре пришлось опять кончиком плети поднять ему подбородок.
– В глаза смотри, когда я с тобой говорю… Какой подонок зарезал Хосе?.. Ты, должно быть, его знаешь, да?.. Вы с ним сговорились, и ты смылся в свои трущобы. Чтобы сдать Хосе своему сообщнику, да? А себе обеспечить алиби, шакал вонючий… Смотри на меня, тебе говорят. В конце концов, его мог убить и ты. Ты ведь давно затаил на нас злобу. Или я ошибаюсь, мерзкая тварь? Что ты пялишься в землю? Вон он, Хосе! – закричал Андре, показывая на лежащее на пороге тело. – Это ведь ты его убил. Хосе не позволил бы незнакомцу застигнуть его врасплох. Он подпускал к себе только одного парня, потому что доверял ему. Покажи руки.
Андре проверил ладони и одежду Желлула, пытаясь найти хоть крохотное пятнышко крови, обыскал его, ничего не нашел и принялся избивать плетью.
– Думаешь, всех перехитрил? Убил Хосе, вернулся домой, переоделся и снова примчался сюда! Руку даю на отсечение, что именно так оно и было. Я тебя знаю.
В ярости от собственных слов, ослепленный горем, Андре сбил Желлула на землю и стал осыпать ударами. Во время этой сцены никто и пальцем не пошевелил. Боль Андре казалась слишком сильной, чтобы ее оспаривать. Я вернулся домой, разрываясь между двумя чувствами – гневом и возмущением. Душа заходилась от унижения и стыда, мне было больно вдвойне – и от убийства Хосе, и от пытки, которой подвергли Желлула. Так бывает всегда, уговаривал я себя, чтобы отогнать мрачные мысли: когда беду никто не может объяснить, всегда ищут виновного, а Желлул на месте событий оказался просто идеальным козлом отпущения.
Желлула арестовали, заковали в наручники и отвели в участок. Прошел слух, что он во всем признался и что это убийство не было связано с сотрясавшими страну конвульсиями. Но какая разница! Смерть нанесла удар, и кто мог гарантировать, что это не последняя ее жертва? Фермеры укрепили ряды своей милиции, и время от времени, в перерывах между завываниями шакала, в ночи раздавались выстрелы. На следующий день ходили разговоры о том, что в городок не пустили каких-то подозрительных лиц; устроили облаву на незваных гостей, будто на дичь; помешали злоумышленникам устроить очередной пожар. Утром по дороге в Лурмель я увидел на обочине нескольких вооруженных фермеров. Они что-то возбужденно обсуждали. У их ног лежало окровавленное тело молодого, одетого в обноски мусульманина. Его выставили напоказ, как охотничий трофей, рядом, в виде улики, валялось старое, допотопное ружье.
Несколько недель спустя ко мне в аптеку явился тщедушный, болезненного вида мальчишка и попросил выйти с ним на улицу. Через дорогу на тротуаре, в окружении растерянной ребятни, стояла заплаканная женщина.
– Это мать Желлула, – объяснил мальчишка.
Женщина метнулась ко мне и бросилась в ноги. Я не понимал, что она пытается мне сказать. Ее слова тонули в рыданиях, а отчаянные жесты сбивали меня с толку. Я попросил ее пройти в аптеку, чтобы успокоить и уловить хоть какой-то смысл в ее бормотании. Она говорила быстро и сбивчиво, все время путалась и, не закончив очередной фразы, умолкала, будто погружаясь в транс. На щеках виднелись глубокие царапины – в знак большой беды она разодрала ногтями все лицо. Наконец, выбившись из сил, мать Желлула согласилась выпить предложенной мной воды, упала на скамью и принялась рассказывать о несчастьях, свалившихся на ее семью, о болезни безрукого мужа, о молитвах, которые она обращала ко всем без исключения святым, затем вновь упала в ноги, умоляя спасти Желлула.
– Он здесь ни при чем. В нашей деревне вам это любой скажет. В ночь, когда убили христианина, Желлул был с нами. Клянусь! Я ходила к мэру, в полицию, к судье, но меня не пожелала выслушать ни одна живая душа. Ты наша последняя надежда. Ты в хороших отношениях с месье Андре. Он тебя послушается. Мой сын не убийца. У отца в тот вечер случился приступ, и я послала племянника за Желлулом. Это несправедливо. Ему ни за что ни про что отрубят голову.
Мальчишка, пришедший ко мне, и был тот самый племянник. Он подтвердил, что все сказанное матерью правда, что Желлул никогда не носил с собой ножа и любил Хосе.
Я не понимал, что в этой ситуации можно сделать, но пообещал им честно передать Андре их слова. Когда они ушли, я не ощутил в душе особой уверенности и решил пустить все на самотек. Мне было хорошо известно, что решение суда обжалованию не подлежит и что Андре не станет меня слушать. После смерти Хосе он постоянно ярился и за малейшую провинность сурово наказывал работавших в поле арабов. Ночь выдалась тревожная. Мне снились тошнотворные кошмары, я несколько раз вставал и зажигал лампу на тумбочке у кровати. От несчастий, поразивших эту бедную женщину и ее детей, я чувствовал себя разбитым и слабым. В голове звенели ее стенания и неразборчивые крики. На следующий день у меня не было сил работать в аптеке. Взвешивая все за и против, я был склонен ни во что не вмешиваться и плохо представлял, как буду оправдывать Желлула перед Андре, которого в последнее время нельзя было узнать от переполнявших его желчи и ненависти. Разве не он оттолкнул меня на кладбище, когда я подошел сказать ему несколько слов утешения во время похорон Хосе? Разве не он процедил сквозь зубы, что все арабы неблагодарные трусы, явно чтобы меня задеть? Зачем он произнес эти слова на христианском кладбище, где я был единственным мусульманином, как не с целью причинить мне боль?
Через два дня я, удивляясь самому себе, припарковал машину на большом дворе фермы Хайме Хименеса Сосы. Андре дома не было. Я попросил передать его отцу, что хочу с ним поговорить. Слуга попросил меня подождать в автомобиле и пошел узнать, пожелает ли тот меня принять. Через несколько минут он вернулся и проводил меня на холм, возвышавшийся над равниной. Хайме Хименес Соса возвратился с конной прогулки и только-только протянул конюху поводья своей лошади. Он на мгновение задержал на мне взгляд, заинтригованный моим визитом, затем хлопнул коня по крупу и направился в мою сторону.
– Чем могу тебе помочь, Жонас? – быстро бросил он мне. – Вина ты не пьешь, да и сезон сбора винограда еще не наступил.
К нему подбежал слуга, чтобы забрать колониальный шлем и хлыст. Но не успел даже приблизиться, как Хайме презрительным жестом велел ему убираться прочь.
Он прошел мимо, не остановившись и не протянув руки.
Я двинулся следом.
– Так в чем твоя проблема, Жонас?
– Это не так просто объяснить.
– Тогда говори без обиняков и переходи прямо к делу.
– Подгоняя, вы не облегчите мою задачу.
Он чуть сбавил шаг, взялся рукой за шлем и повернулся ко мне:
– Слушаю тебя.
– Я по поводу Желлула.
Хайме подпрыгнул на месте. Челюсти его судорожно сжались. Он сорвал с головы шлем и стал вытирать платком лоб.
– Ты меня огорчаешь, молодой человек, – сказал он. – Ты ведь из другого теста! У тебя есть свое место, и ты чувствуешь себя в нем хорошо.
– Наверняка произошло недоразумение.
– Что ты говоришь? Какое же?
– Может случиться так, что Желлул ни в чем не виноват.
– Кому-нибудь другому рассказывай! Арабы работают на нашу семью вот уже несколько поколений, и я прекрасно знаю, что они собой представляют. Все поголовно ядовитые змеи… Эта гадюка во всем призналась, его приговорили, и я лично прослежу за тем, чтобы его голова скатилась в корзину.
Он подошел ко мне, взял за локоть и предложил немного пройтись.
– Дело очень серьезное, Жонас. Это не какая-то там перебранка, а самая настоящая война. Страна объята бунтом, и сейчас не время пытаться спасти и козла, и капусту. Нужно нанести мощный праведный удар. Примиренчество совершенно недопустимо. Эти безумные душегубы должны понять, что мы не сдадимся. И каждому мерзавцу, который окажется у нас в руках, придется заплатить за других…
– Ко мне приходила его семья…
– Жонас, бедный мой Жонас, – перебил он меня, – ты сам не знаешь, что говоришь. Ты хорошо воспитанный, честный и умный парень. Не лезь во все эти злодейские истории, в них запутаться – раз плюнуть.
Моя настойчивость его раздражала. Он был раздосадован необходимостью опускаться до разговора со слугой, недостойным претендовать на будущее, потому как ему с лихвой хватит и настоящего, каким бы иллюзорным оно ни казалось. На его лице отразилась нерешительность, он выпустил мой локоть, спрятал в карман платок и кивком предложил следовать за ним.
