В четверг вечером, вернувшись с работы, Уилл застал Джулию беспокойно расхаживающей из угла в угол. Пропал Говард — уже несколько часов о нем не было ни слуху ни духу.
Вооружившись фонариком, Уилл отправился на поиски и в конце концов обнаружил отца в глухом переулке в полумиле от дома — тот пытался сдвинуть с места почерневшую от времени и сломанную кровать, которую нашел на обочине. Находка была совершенно неподъемной, но Говард наотрез отказывался возвращаться домой без нее.
— Людям невдомек, — пропыхтел Говард, — что это не кровать, а произведение искусства.
— Папа, ты сошел с ума, — вздохнул Уилл.
— Пусть так, — пробормотал Говард. — В нашем обществе всякого, кто к чему-то неравнодушен, считают безумцем.
— Наверное, безумцы, — возразил Уилл, — это те, кто неравнодушен к вещам, а не к людям.
Говард передохнул, поудобнее перехватил каркас кровати.
— К вещам? — переспросил он.
— Да, вроде кроватей! А как же твои близкие? Мама тебя ждет, места себе не находит.
Уилл согласился-таки помочь, и отец с сыном двинулись в путь со своей ношей, освещаемые тусклым сиянием фонарей, — старьевщики, сопровождаемые лишь стрекотом цикад в кронах деревьев.
— Я не безумен, — сказал отец немного спустя.
— Ты не в себе, — проронил Уилл и чуть не заплакал, едва с языка сорвались обидные слова. — Что тебе стоит снова стать самим собой?
Говард слабо улыбнулся:
— Не переживай, Уилл. Я не пропаду.
Они молчали до самого дома. Кровать Говард пристроил в подвале, рядом с другими своими находками. Разглядывая рухлядь, Уилл думал, что отец взял под свою защиту все ненужное, выброшенное, устаревшее, вышедшее из моды. Немудрено, что в подвале ему так уютно.
Джулия встретила их на крыльце, лицо ее выражало безмерное облегчение.
— Все хорошо? — спросила она.
— Папа нашел кровать, — объяснил Уилл.
— И не сомневайся, я в своем уме! — Говард свирепо глянул на Джулию и ушел спать.
Минна застала Уилла на кухне за столом; по всему было видно, что он расстроен.
— Нашел отца?
Уилл кивнул.
— Я понял, что не так с нашей семьей.
— Что? — спросила Минна.
— Мама не может жить без цели. А у отца никакой цели нет. Он посвятил жизнь бесполезным вещам. — Уилл на мгновение задумался. — В общем, ничего хорошего.
Рецепт у Минны нашелся тут же.
— Все очень просто. Поезжайте в Париж.
— В Париж? Зачем?
— Потому что Гертруда Стайн сказала: «Америка — моя страна, Париж — мой дом».
— И что?
— Просто ваш дом не здесь, — ответила Минна.
Минна и Доун
Первые школьные дни всегда богаты неожиданностями. Разглядывая новых одноклассниц — созревшие фигуры, блузки с вырезами, лица с умело наложенной косметикой, — Джулиус решил, что попал в рай. А девочки, взглянув на Маркуса — благородное лицо, темные кудри до плеч, выглядывающий из рукава протез, — все поголовно повлюблялись.
В выпускном классе Уилла английский вела миссис Бербелл — низенькая, суетливая уроженка Бруклина. Кэлвин передразнивал ее акцент, и учительница воздала должное его остроумию, за первую неделю четырежды отправив его в кабинет замдиректора. При всем том миссис Бербелл обладала добрым сердцем, и она призывала ребят всерьез задуматься о будущем, ведь после школы жизнь вовсе не заканчивается. Она попросила подготовить доклады на тему «Кем я буду в тридцать лет».
— Мисс Грекко, начнем с вас, — велела миссис Бербелл.
— В тридцать лет я буду хозяйкой парижского кафе, расположенного на левом берегу Сены, — начала Минна. — В моем кафе найдут приют писатели и художники со всей Европы. Оно станет прибежищем для странников, пристанью для мыслителей и мечтателей. Каждый поэт будет там дорогим гостем. Непризнанные авторы будут читать вслух свои работы. Композиторы и поэты будут находить друг друга. Я не мечтаю о богатстве, но хочу наполнить свою жизнь искусством, светлыми мыслями и красотой.
Замечания Минны о Париже больше не казались Уиллу странными. Он захлопал, и Минна улыбнулась. Но улыбка ее померкла, когда стало ясно, что аплодирует он один.
Следом за Минной выступала Доун Снедекер.
— В тридцать лет я буду защитницей гражданшких швобод. Буду помогать людям отштаивать права и шобирать подпиши в пользу чештных политиков.
С задней парты раздалось хихиканье, и Доун умолкла. Она побледнела, глаза сузились от ярости. Уилл оглянулся и увидел, как Кэлвин ухмыляется. Доун набычилась и гордо прошествовала на свое место.
Миссис Бербелл отправила Кэлвина и еще троих ребят в кабинет замдиректора, но Доун наотрез отказалась закончить доклад.
От Минны не укрылось, что Уилл места себе не находит от жалости.
На большой перемене Уилл подошел к Доун, когда та не спеша ела йогурт. Доун недоверчиво подняла брови.
— Доун, я просто хотел сказать, что мне очень понравился твой доклад.
Солнце играло в ее волосах золотыми искорками. На щеках девушки проступил румянец, и Уилл улыбнулся, не сообразив, что это признак гнева. К воротнику Доун был приколот значок «Долой угнетение».
— Ш чего бы это? Ты ведь рашишт?
— Я не расист.
— Твои дружки — рашишты.
Уилл был возмущен до глубины души.
— Всю жизнь мне приходится уживаться с теми, кто мыслит не так, как я. Так что важнее — что я думаю или с кем разговариваю?
— Важны дела, — хмыкнула Доун, — а не твои шлова.
Она встала, бросила баночку из-под йогурта в мусорное ведро, вытерла кончики пальцев салфеткой, скрутила ее узлом.
— Послушай, Доун…
Провожая ее взглядом, Уилл почувствовал, что за ним самим наблюдают. Он обернулся: Минна спряталась за «Американцем» Генри Джеймса.
— Где этот чертов Кэлвин? — спросил Эдди.
— Просил передать, что заболел, — объяснил Уилл.
В тот вечер Джулиус одолжил у него велосипед, и Уилл шел две мили до «Датч Ойл» пешком, по солнечной дорожке среди тополей на Пай-Холлоу-роуд.
— Что с ним, черт возьми, стряслось? Угу? — допытывался Эдди.
Кэлвин жаловался на головную боль — наверное, с похмелья. В прошлую пятницу он стащил из лаборатории еще литр спирта. Коктейлей в стаканчиках для анализов хватило на все выходные.
Когда Уилл возвращался с работы, тьма за автостоянкой казалась непроглядной, как глубины пруда возле заброшенной каменоломни, где плавали близнецы. Уилл притормозил, оставив позади фонари, и дал глазам привыкнуть к кромешному мраку. Вскоре он различил горизонт и звездное небо, услышал стрекот сверчков — будто рукоплещет публика на огромном невидимом стадионе, — а летучие мыши выписывали в вышине причудливые петли и спирали.
Через четверть мили Уилл почувствовал под ногами рельсы и разглядел впереди очертания знака железнодорожного переезда. Он прислушивался к собственным шагам и пугался, когда мимо проносилась машина, — свет фар слепил глаза, а рев мотора нарушал тишину ночи.
Минна встретила его мрачным взглядом.
— Где ты пропадал?
— Шел пешком, — объяснил Уилл.
Минна захлопнула книгу и ускользнула к себе. Она ни за что бы не призналась, что вечерами поджидает Уилла с работы, а на переменах ходит за ним по пятам. Ей нравились странные наброски в его тетрадях, нравилось, как он сдвигает брови, когда рисует. Минна представляла Уилла одиноким художником — как те, о ком она читала в книгах.
После того как Кэлвин из-за головной боли не пришел на работу в третий раз, терпение Эдди лопнуло.
— Уилл, никому из твоих знакомых не нужна работа?
Следующим вечером Уилл привел Роя Биддла. Говорила же Доун, что дела важнее слов! Теперь-то она все поймет.
Уилл показал Рою, как чистить туалеты, а ему самому доверили работу Кэлвина.
— Что же будет, когда Кэлвин вернется? — обеспокоенно спросил он у Эдди.
— Кэлвин уволен, — отрезал тот. — И неважно, есть у него уважительные причины или нет. Без него здесь чище!
По дороге из школы Уилл заслышал за спиной шаги. Обернувшись, он так и замер под пристальным взглядом карих глаз.
— Домой? — спросил он.
— Oui,[36] — послышалось в ответ.
С минуту они шли молча.
— Так ты серьезно? Про Париж?
— Конечно, серьезно.
— Значит, все, что ты говорила в классе, это правда?
Минна обиделась.
— Разумеется, правда. Найду работу в кафе, а потом и сама стану хозяйкой кафе. Или открою книжный магазин, как Сильвия Бич,[37] и буду устраивать званые вечера, а бедные художники станут расплачиваться картинами. Через несколько лет им цены не будет.
— Но почему именно Париж?
— Мой отец парижанин.
— Твой отец? Стив Грекко?
— Нет, за Стива мама вышла замуж десять лет назад. — При упоминании этого имени Минна вздрогнула. — А мой папа был француз. Он умер, не успев жениться на маме. У меня такие же глаза, как у него. Больше ни у кого в семье таких нет.
