На этом суд отложил слушание дела.
За последующие три недели дело Робинсонов привело Суд по бракоразводным и семейным делам в еще большее смятение. Когда Кокберн, Крессуэлл и Уайтман вернулись к нему в понедельник 21 июня, Кокберн сказал, что пятеро из шести судей, назначенных заседать в этом суде, пришли к заключению, что не могут вывести Эдварда Лейна из иска. Судьей, заявившим особое мнение по делу, был пожилой Уильям Уайтман, доказывавший, что в формулировке закона нет ничего, что мешало бы им так поступить. Кокберн, выразив сожаление по поводу выступления Уайтмана против большинства, объявил, что дело будет слушаться, как планировалось. И пригласил барристеров подвести итоги.
Поскольку судьи согласились, что дела против Эдварда нет, Форситу выступать не требовалось. Филлимор от имени Изабеллы повторил свой довод насчет того, что содержание дневника — выдумка. Он выдвинул предположение, что его клиентка «считала, будто пишет своего рода роман, в котором, как очевидно полагала она, описываемые ею сцены образовали подходящую кульминацию». Чемберс, от имени Генри, суммировал дело, указав, что хотя дневник «несомненно, написан — как иногда пишут женщины — высокопарным стилем, он является совершенно точным отчетом о вещах, имевших место. Мой ученый друг попытался принизить его, цитируя пассажи, посвященные мистеру Тому, а затем поместив мистера Тома на свидетельское место для отрицания корректности этих отрывков. Но мистер Том их не отрицает. Он лишь говорит, что они являлись преувеличенными описаниями действительно произошедшего». Чемберс добавил, что в 1854 году миссис Робинсон было не пятьдесят лет, а сорок один год.
Кокберн сказал, что судьи вынесут вердикт в течение двух недель.
Двенадцать дней спустя, в субботу 3 июля, толпа элегантно одетых дам набилась в зал суда, чтобы услышать приговор по делу Робинсонов, но вскоре их постигло разочарование. Кокберн объявил, что изменил свое решение. Подобно Уайтману, он и другие судьи теперь считают, что доктора Лейна нужно вывести из иска, чтобы он мог выступить в качестве свидетеля. Сверх того, они узнали, что вскоре в парламент представят билль о поправках к Закону о разводе, в котором будет условие, разрешающее выводить соответчика из дела, подобного этому. Кокберн решил снова отложить слушания, чтобы дождаться принятия билля.
Судьи продолжили рассматривать другие прошения. В понедельник 14 июня, в первый день заседаний по делу Робинсонов, суд заслушал прошение миссис Уорд о разводе с ее пьющим жестоким мужем на основании нарушения супружеской верности, жестокости и оставления. Согласно показаниям их квартирной хозяйки, она была «тихой, трудолюбивой женщиной», которая после многих лет «дурного обращения», казалось, «вполне согласна» с тем, что муж ее оставил. Полиция подтвердила, что мистер Уорд бил свою жену. Но Крессуэлл заметил, что если миссис Уорд довольна была уходом мужа, суд может отказать ей в разводе. «Акт оставления, — уточнил он, — должен быть совершен против воли жены». Развод не мог предоставляться по взаимному согласию, не мог он оправдываться и одной несчастностью жены. Формулируя новый закон[114], законодательная власть постаралась избежать примера Франции, которая в 1792 году санкционировала развод на основании несовместимости, в результате чего в последующее десятилетие один из каждых восьми французских браков был расторгнут, почти три четверти из них по прошениям жен. Тем не менее Крессуэлл нашел способ предоставить миссис Уорд свободу. В среду 16 июня, после выступления Джона Тома по делу Робинсонов, Крессуэлл постановил, что она «несомненно, получала право на развод на основании прелюбодеяния и жестокости, даже если в отношении оставления и были какие-то сомнения». Благодаря правилам нового закона она получала право сохранить любую собственность, которую впоследствии приобретет.
Брак Уордов был одним из девяти, расторгнутых в тот день — скорость принятия решений, вызвавшая вопросы в палате лордов. Действуя слишком медленно, судьи продляли, в понимании общества, жизнь нравственно испорченному союзу; действуя слишком быстро, они, похоже, разрушали на глазах у публики институт брака.
21 июня, после третьего перерыва в слушаниях по делу Робинсонов, Крессуэлл объявил свой вердикт по иску, изначально рассматривавшемуся в течение четырех дней в мае: «Кертис против Кертиса», прошение жены о судебном разлучении на основании жестокости. Поскольку это было прошение о разлучении, а не о разводе, Крессуэлл мог судить его один. Как и в деле Робинсонов, решение суда опиралось на интерпретацию документа, написанного женщиной.
Фрэнсис и Джон Кертис, подобно Генри и Изабелле Робинсон, составили неравный брак, и Крессуэлл указал на несоответствие в социальном статусе пары как на ключ к их разладу. Отец Фанни был барристером Линкольнс-инна, того же инна, к которому принадлежали отец и дед Изабеллы, тогда как муж, как и Генри, являлся инженером-строителем. Джон Кертис не нравился родителям Фанни. Вечером накануне свадьбы Джон в течение четырех часов ссорился с будущим свекром по поводу приданого Фанни. На приемах в доме родителей жены Джон чувствовал, что с ним обращаются как с «низшим». Фанни признала, что ее мать и отец часто отзывались о работе ее мужа как об «инженерной чепухе», хотя, по ее словам, говорилось это не с целью обидеть.
Джон становился все более нестабильным, пережив в 1850 году приступ «мозговой лихорадки» и высказывая крайние религиозные взгляды. В своем прошении о разлучении Фанни обвиняла его в том, что он также проявлял беспощадность по отношению к ней и к детям — например, сказала она, часто бил своего сына «с большой жестокостью, нанося сильные и рассчитанные удары по лицу, голове и ушам».
Когда дело слушалось в мае, в числе свидетелей Джона Кертиса был Форбс Уинслоу, показавший, что Джон полностью оправился от приступа мозговой лихорадки. Для опровержения обвинения в жестокости Джон предъявил письмо Фанни к ее матери, написанное, когда семья жила в Нью-Йорке в 1852 году.
В письме описывался день, когда Джон приехал домой и застал своих детей играющими с двумя девочками, четырех и шести лет, дочерьми соседа, под присмотром служанки. Джон принялся ругать Фанни за общение их детей с посторонними — «все несчастья его жизни», сказал он ей, «явились результатом безнравственных привычек, усвоенных от других детей». Хотя она извинилась, он все сильнее возбуждался по поводу того, что станется с его детьми, разговаривая — по мнению Фанни — в «отвратительной» и «безнравственной» манере. Она сделала резкое замечание в отношении его ментального здоровья — «Решительно, если ты продолжишь в том же духе, я вынуждена буду поместить моих детей под опеку правительства» — и тут же пожалела об этом. Разъяренный Джон запретил ей видеться с детьми, оскорбил ее перед ними и девушкой-служанкой, которой приказал подавать завтрак, прежде чем она обслужит его жену. Кроме того, он порвал и сжег журналы Фанни, запретив ей приносить в дом книги и журналы, не показав их сначала ему.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
