— Ничего, сейчас добьем, — утешает его приятель. Он делает еще дырку. Попадает. Жгут ослабевает. Фэн бессильно откидывается на спинку стула и замирает.
Гнилой безразлично наблюдает за этим истязанием и замечает:
— Дрянь раствор, проще вмазаться кипяченой водой. Давай.
Он быстро перехватывает руку Косяка жгутом.
Почти не глядя наносит удар иглой и сразу берет контроль. Косяк с вожделением смотрит, как уверенно движется шток. Уходит кубик, второй… голова Косяка опускается на грудь. Он на глазах становится мягким, бесформенным. Гнилой бросает шприц на стол. Закуривает сигарету.
— Теперь рассказывай, зачем пришел?
Но их отвлекает Аля. Она на четвереньках подтягивается к столу. Ни на кого не глядя, просит:
— Сделай мне два стандарта.
Гнилой вопросительно смотрит на Иголочкина. Тот отрицательно кивает головой.
— Иди, полежи, рано еще, — советует ей Гнилой.
Аля валится спиной к тахте иг затихает. Лев долго наблюдает за ней. Убеждается, что она впала в транс, и без дальнейших общих фраз сообщает:
— Плохи твои дела, Гнилой. Сам себе нашел приключение. Кто только надоумил тебя соваться в политику… — Иголочкин замолкает. Выдерживает на себе цепкий взгляд почувствовавшего опасность хищника. Льву становится как-то не по себе. — Ладно, не напрягайся. Но вникни буквально в мои слова. Я через свои концы узнал, что ты попал во всероссийский розыск. Так-то. Нечего было во время штурма Белого дома шарашить по американскому посольству.
— Вранье! — истерично кричит Гнилой, подергиваясь всем телом. Руками он начинает отбивать по столу замысловатые такты. Похож на впавшего в транс барабанщика. — Никто ничего не докажет! Не было меня там. Стрелять мне не из чего. Американам я войну не объявлял!
Иголочкин ждет, когда Гнилой успокоится и будет в состоянии слушать дальше.
— Что-то слишком крутым становишься, — косится на него звериным глазом Гнилой. — Кончай пороть херню. Минздрав предупреждает — опасно для твоего здоровья…
Иголочкин не особо боится угроз бывшего друга. Ему важно прижать его фактами к стене, но не перегибать палку. Иначе Гнилой от растерянности может надолго «заторчать». И толку от него тогда не добьешься. Поэтому Лева продолжает с участливым согласием:
— Мне бы и в голову не пришло тебя в чем-нибудь подозревать. Но примерно в двенадцать часов четвертого октября кто-то открыл огонь из карабина с крыши дома на Новинском бульваре. Сначала стреляли в ОМОН, перекрывший Девятинский переулок, а потом не то сдуру, не то шальной пулей накрыли одного из двух морских пехотинцев, глазевших на происходящее с балкона американского посольства.
— Правильно сделали. Нечего было фотографировать на память национальную трагедию, — просто и с достоинством заявляет Гнилой. — Только меня на той крыше не было.
Иголочкин снисходительно улыбается. Достает из кармана несколько цветных фотографий. На них мелко, но отчетливо виден Гнилой, бегущий по крыше с карабином в руке. Гнилой перегибается через стол, выхватывает фотографии из рук Левы, лихорадочно разглядывает.
— Чего меня снимали? Нас там было несколько человек. Может, и крыша совсем в другом месте?
— Брось гнать тюльку. Тоже мне, через жопу соловей. Американцы снимали кинокамерой от начала до конца. Теперь вот передали нашим. Требуют найти виновных. Сам понимаешь, им не откажут. Показательное задержание устроят. С телевидением. А уж потом по всей строгости…
— Заложить решил?! — Гнилой перемахнул через стол и впился в горло Иголочкина. Из разбитого наркомана, страдающего без «дури», он на глазах преобразился в жестокого, сильного зверя с затравленным и безжалостным взглядом. Лева на всякий случай засовывает руку под пиджак. Нащупывает пристегнутый к ремню пистолет. Впрочем, с этой игрушкой шутки плохи. Гнилой наверняка хранит здесь оружие. А убивать его никак не входит в планы бывшего оперуполномоченного.
— Чего на меня орешь? — обиженно спрашивает он. — Мне что? Американца жалко, что ли? Не за тем пришел. Есть вариант выкрутиться.
Блеснувший яростью взгляд Гнилого медленно затухает. Плечи опускаются, руки не способны совладать с дрожью. На губах выступает коричневая слюна. Некоторое время он смотрит перед собой. Со стороны кажется, что ослеп. Его одеревеневшие губы произнесли чужим плаксивым голосом:
— Набери в машину раствор, я должен вмазать… Прошу, что-то совсем дурственно.
Рука его бессильно тянется к пузырьку с белым осадком. Убедившись, что раствора не осталось, хочет отшвырнуть пузырек, но лишь опрокидывает его.
Иголочкин привстает и на всякий случай забирает со стола мутный шприц с налепившимися на него крошками и чаинками. Прикуривает сигарету, передает ее Гнилому.
— Напрягись и дослушай.
В ответ Гнилой вяло кивает.
— Тебе необходимо отсюда убраться. Отсидеться где-нибудь в провинции. Лучше всего в Приднестровье. Для этого тебе нужны деньги и наркотики. Получишь все в лучшем виде. И продать сможешь, и для собственной души останется.
— Опять кого-нибудь учить? — без всякого интереса спрашивает Гнилой.
Лева театрально вздыхает:
— Такого клиента одна могила исправит.
Гнилой неожиданно резко встает и снова становится натянутым, как струна. Презрительно смотрит на Иголочкина. Говорит внятно, с расстановкой:
— У-би-вать не бу-ду.
— Будешь. Куда денешься.
— Ментов наведешь?
— Зачем? Любой участковый и без моей помощи тебя тормознет, — Лева демонстративно оглядывает комнату. — Накрыть этот шалман, все равно что два пальца об асфальт.
Гнилой тяжело садится. Его злость исчезает так же быстро, как и возникает.
— Заложишь… — повторяет тихо и смиренно.
— В общем, поширяйся пару деньков и завязывай. Время не терпит, — деловито начинает Иголочкин. — Уж очень твой клиент мешает. Оружие есть?
— Есть. Когда платить будешь?
— Когда заработаешь…
Гнилой с трудом встает из-за стола, спотыкается о привалившуюся к тахте Алю. Неверной походкой направляется в коридор. Лева слышит, как он мочится в раковину. Девчонка, потревоженная им, тупо смотрит на Льва. Взгляд выплескивает накопившееся страдание.
— Ты, как там тебя, хватит мучить, мне плохо. Вкати пару стандартов циклодола.
— Тебя дома ждут, — строго звучит ответ.
— Скотина… Никого Гнилой убивать не будет… Он не задвинутый…
Иголочкин опускается на корточки рядом с ней. Ему не по себе от мысли, что девчонка врубилась в их разговор. При этом оглядывается по сторонам. Неужели другие тоже? Но размякшие тела Фэна, Косяка и остальных не подают признаков жизни.
— Боишься? — злорадно, но бессильно спрашивает Аля. — Не бойся. Они классно отъехали.
Льву противно разговаривать с этой малолетней старушкой. Он не может смотреть на облеванный толстый вонючий свитер и на зеленовато-бледное безжизненное лицо с запекшейся кровью на губах и подбородке. Под тусклыми водянистыми глазами синие круги, иссеченные мелкими морщинками. Со всех сторон на щеки и на лоб налипают короткие, цвета прелой соломы волосы. Трудно верить в ее реальное существование. Льву кажется, что она вот-вот закроет глаза, и душа белым облачком дыма вылетит из ее измученного неразвитого тела. И она вздумала его пугать? Малолетка! Завтра ее необходимо отсюда изъять. Вразумить Макса, чтобы запер на ключ и никуда не выпускал, пока не пройдет ломка. Подержит ее несколько дней на снотворном, а потом любые бредни улетучатся из ее головы.
Возвращается Гнилой. Выглядит несколько бодрее своей подружки. Голова мокрая. Должно быть, держал ее под струей ледяной воды.
— Давай, — не глядя на Льва, приказывает он.
Аля хватает Гнилого за ногу. Не дает ему двинуться дальше. Его рука гладит ее свалявшиеся волосы. Аля прижимается щекой к его почерневшим от грязи джинсам и начинает безудержно плакать. Никто не успокаивает ее. В тишине слышны только всхлипы. За окном становится черным-черно. В стеклах отражается тусклый абажур. Жуткая бесформенная минута растягивается. Никто из них не в силах прервать ее мрачную тягучесть. Гнилой не выдерживает. Показывает на Алю:
— Дать ей? Давай приготовлю на двоих.
— Здесь готовый. В ампулах. — Лев протягивает две штуки. Гнилой резко хватает, словно боится подвоха. Перешагивает через все еще плачущую Алю. Возбуждение охватывает его. Глаза горят внутренним энергичным огнем.
— Ко мне! — приказывает он девчонке. Та подползает на четвереньках. Гнилой щелчком сшибает головку ампулы, набирает шприц. Говорит зачем-то Иголочкину: — Алька здесь под присмотром. Без меня быстро скурвится. Каждый норовит в койку затащить. А с нами полная свобода. Никто не претендует. Живет, как Бог на душу положит. Попробуй — обидь. Оклемаюсь и замочу навсегда… Ты меня знаешь… Давай ремень! — это уже относится к Але.
