На столе все остыло, доедать не хотелось. Он расплатился, вышел и, перейдя Гиэри–стрит, вернулся на станцию. Арт и Рейчел не шли у него из головы. В общем отделе он отметился в журнале рабочего времени. За последние годы нести все свои заботы к Пэт стало его привычкой. Вот и сейчас он стоял перед ее рабочим местом. Но все, что там обычно лежало, было спрятано в ящики стола, прибранного и опустевшего. Пэт ушла домой.
Неужели уже так поздно?
Он направился в одно из помещений в глубине станции, разложил наброски и продолжил приводить их в порядок к вечерней передаче. Среди записей был и рекламный текст Полоумного Люка с прикрепленными к нему шестнадцатидюймовыми дисками радиороликов, присланными от Люка. Он поставил один из них на проигрыватель и включил первую дорожку.
Из акустической системы под проигрывателем раздалось:
— Хо–хо–хо–ха–ха–ха–хо–о–хи–хи–хи–хо–хо–хо–хо–о–о–о–о–о–о!
Джим закрыл уши руками.
— Итак, друзья, — объявил голос. — Все, как один, быстренько к Полоумному Люку! Во–первых, у него все по–честному — как нигде, а во–вторых, друзья мои, вы приобретете здесь автомобиль без сучка без задоринки, друзья, — в нем вы сможете сразу сесть за руль и смело выезжать на шоссе, и доехать, друзья мои, до самого Чи–ка–аго…
Он представил себе диктора из Канзас–Сити с широкой пустой улыбкой — с отвисшим подбородком и бессмысленно растянутыми губами. Искренняя интонация… Вера в полную чушь собачью. Ухмыляющаяся, пустая рожа из павильона смеха — несет бред и верит в него, несет и верит! Он протянул руку, чтобы поднять звукосниматель с пластинки.
— Ха–ха–ха, родненькие, — прорыдал голос, — это так, ха–ха: Полоумный Люк принимает старенькие о–хо–хо–нюшки и сразу же сажает вас в хи–хикушки, ха–ха!
«Ха–ха», — передразнил он про себя диктора, останавливая диск. Пальцы соскользнули, и звукосниматель проехался по мягкой пластмассовой поверхности; алмазная игла прорезала линию от наружного ободка к «яблоку». Ну вот. Диск был испорчен. Авария на производстве, сказал он про себя, слушая яростный грохот: игла продолжала терзать и кромсать этикетку, белые клочки ее посыпались на него и во все стороны.
Глава 3
Боб Посин был так рад заполучить в клиенты Полоумного Люка, что тем же вечером даром отдал одну ценную грампластинку фонотеки радиостанции «КОИФ», лежавшую у него дома.
— Я с удовольствием заплачу вам за нее десять баксов, — сказал Тони Вакуххи, сверяя номер на «яблоке» пластинки с листком бумаги, который он принес с собой. — Все равно не для себя беру, на кой мне эта классика! Это ведь для клиента. Все одно — продавать. В общем, нечестно как–то получается.
Тони зарабатывал на жизнь посредничеством, он был человеком светским, носил строгий деловой костюм, волосы зачесывал назад и смазывал бриолином, а синеющий подбородок припудривал. Делами Тони занимался по вечерам. Яркий блеск его хитиновых глаз притух и смягчился по случаю такого замечательного приобретения.
— Она досталась мне даром. Берите, — сказал Боб Посин и вложил пластинку в конверт, а затем в пакет.
Пластинка была пыльная и заезженная, ее проигрывали почти каждый воскресный вечер в программе на итальянском языке. Это была древняя запись «Che Gelida Manina»[34] в исполнении Джильи[35], фирмы «Виктор».
— Ну тогда лады, — согласился Вакуххи.
— Лады, — отозвался Боб Посин. У него было приподнятое настроение. — Как там Фисба?
— Ну и девчонка, скажу я вам! — ответил Тони.
Бобу Посину захотелось, чтобы в его торжестве участвовала и Фисба.
— Вы не знаете, что она делает сегодня вечером?
— Да поет она сегодня, в «Персиковой чаше»[36]. Хотите заехать? Можно к ней заглянуть. Правда, у меня дела, так что мне придется вас там оставить.
— Подождите, я рубашку сменю.
Он снял рубашку и извлек из комода чистую — розовую, с иголочки, ни разу не ношенную. Случай ведь особый.
Переодеваясь, он включил в гостиной радиолу «Магнавокс». Из динамиков полилась симфоническая музыка — шла музыкальная передача для ужинающих.
Тони Вакуххи, просматривавший журнал, взятый им с кофейного столика, сказал:
— Фисба записала тут пару пластинок для «Сандайэл», ну, этой фирмы на Коламбус. Смелые песенки, но не настолько, чтобы накликать неприятности — ну, вы меня понимаете. Может, принести их как–нибудь — для вашей программы популярной музыки?
— Спросите у Брискина, — ответил Боб, завязывая галстук.
— А то она бы и лично подъехала, — предложил Вакуххи. — Вы это практикуете? Вообще, ей бы на телевидение попасть. Вот это было бы дело, а?
— Нам бы всем туда попасть не мешало, — с чувством отозвался Посин. — Вот где настоящие деньги! Почему люди больше не слушают в барах живую музыку? Да по той же причине, по которой и мы сидим на своей независимой АМ–радиостанции не солоно хлебавши. Публика ведь как — включит себе «Я люблю Люси»[37] и довольна, что еще нужно этой тупой толпе? Подумайте только: иногда восемьдесят миллионов человек разом сидят и поглощают эту муть, лишь бы сбежать от реальности. Не хочу держать дома телевизор.
Музыка на радио смолкла.
— Увертюра «Ромео и Джульетта» в исполнении Лондонского филармонического оркестра под управлением Эдуарда ван Бейнума, — профессиональным голосом диктора объявил Джим Брискин. Последовала пауза.
— Понимаю вас, — сказал Тони Вакуххи. — Все, как один…
— Тише, — остановил его Посин, приглаживая волосы.
Из радиоприемника снова послышался голос Джима Брискина:
— Купив сегодня автомобиль у Полоумного Люка, вы получите отличную машину. Безупречное качество на долгие годы!
«Молодец, — подумал Боб Посин. — Хорошо у него получается».
— Полоумный Люк гарантирует, — твердо, четко и выразительно продолжал Брискин. — Отличную! Безупречное! Гарантирует! — и вдруг он задумчиво произнес: — Нет, больше не могу. Я читал это весь день, хватит.
Он произнес это, как бы разговаривая сам с собой.
— А теперь послушаем симфоническую поэму Рихарда Штрауса «Тиль Уленшпигель».
Тони Вакуххи нервно хохотнул:
— Вот так номер.
Снова зазвучала симфоническая музыка. Посин почувствовал сначала тепло, а потом и настоящий жар в затылке. Кожу у него на голове как будто припекло утюгом. Между тем он продолжал поправлять галстук и приглаживать волосы. Он не верил своим ушам.
— Ушам своим не верю, — вымолвил он. — Как он сказал? «Он больше не может»?!
— Не знаю, — смущенно сказал Вакуххи, почуяв, что произошло что–то скверное.
— Как это не знаете? Вы ведь слышали! Что он сказал? Он ведь сказал, что с него хватит, разве нет?
— Ну да, что–то вроде того, — пробормотал Вакуххи.
Посин надел пальто.
— Мне нужно идти.
— Так в «Персиковую чашу» не поедете, когда…
— Нет, я не поеду в «Персиковую чашу». — Боб вытолкал Тони Вакуххи с его пластинкой из квартиры и захлопнул дверь. — Как вам это понравится! — воскликнул он.
В холле Тони отстал от него на несколько шагов, а он все причитал:
— Как вам это понравится! Нет, вы только представьте себе!
На улице он расстался с Тони Вакуххи и пошел, сам не зная куда.
— Невероятно, — сказал он сам себе. — Вы только подумайте! Как можно во всеуслышание такое заявить?
Он зашел в телефонную будку в дальнем углу соседней аптеки и набрал номер станции. Как и следовало ожидать, никто не ответил. Вечерами ведущий работал на пульте один, без звукорежиссера. Бесполезно было пытаться дозвониться до Брискина вечером.
В гараже под многоквартирным домом стояла машина Посина. Он решил поехать на станцию. Выйдя из аптеки, он пошел обратно.
Из открытой двери продуктовой лавки доносились звуки радио. Владелец с женой слушали за прилавком маримбу[38]. Боб Посин остановился у входа и пронзительно крикнул:
— Эй! Можно у вас радио послушать? Мне нужно кое–что узнать, это важно.
Старики–владельцы уставились на него.
— Ситуация чрезвычайная, — сказал он, входя в магазин и направляясь мимо колбас и мешков с горошком к прилавку.
Там стоял маленький приемничек «Эмерсон» с деревянным корпусом и выпускной антенной. Боб покрутил ручку и нашел «КОИФ». Владелец с женой, оба в шерстяных куртках, с оскорбленным видом ретировались, оставив его наедине с приемником. Они сделали вид, что у них есть другие дела. Им все равно.
«Все музыка и музыка, — подумал он. — Черт бы ее побрал».
— Спасибо, — бросил Боб, выбегая мимо них из лавки.
Бегом он вернулся домой. Запыхавшись, добрался до своего этажа и не сразу нащупал в карманах ключ.
Радиола «Магнавокс» была включена. Он принялся расхаживать взад–вперед по комнате, ожидая, когда закончится музыка. Во время заключительной части его нетерпение уже граничило с бешенством. Он пошел на кухню попить воды. В горле пересохло, жгло от потрясения. Он перебирал в уме всех, кому можно позвонить: Шарпштайн, Тед Хейнз, Патриция Грей, юрист станции — этот сейчас в отпуске, в Санта–Барбаре.
