— Спасибо, — бросил Боб, выбегая мимо них из лавки.
Бегом он вернулся домой. Запыхавшись, добрался до своего этажа и не сразу нащупал в карманах ключ.
Радиола «Магнавокс» была включена. Он принялся расхаживать взад–вперед по комнате, ожидая, когда закончится музыка. Во время заключительной части его нетерпение уже граничило с бешенством. Он пошел на кухню попить воды. В горле пересохло, жгло от потрясения. Он перебирал в уме всех, кому можно позвонить: Шарпштайн, Тед Хейнз, Патриция Грей, юрист станции — этот сейчас в отпуске, в Санта–Барбаре.
Наконец музыка смолкла. Он бросился обратно, в гостиную, и услышал хорошо поставленный голос Джима Брискина:
— Это был «Тиль Уленшпигель» Рихарда Штрауса в исполнении Кливлендского оркестра под управлением Артура Родзински. С долгоиграющего диска «Коламбия мастерворкс».
И пауза, с ума сойдешь, как он ее тянет.
— Думаю, почти каждый из вас успел за последнее время пообедать в «Домингос». Вы видели новое расположение столов, позволяющее созерцать во время трапезы пролив Золотые Ворота. Не могу, однако, не упомянуть… — и Брискин в своей обычной манере продолжил рассказ о ресторане.
Боб Посин поднял трубку телефона и набрал номер Патриции Грей.
— Привет. Ты слышала сегодня Брискина? — спросил он. — У тебя включено радио?
В эфире снова была музыка.
— Да, я слушала, — ответила Патриция.
— Ну и как?
— Я… слушала.
— Ты слышала?
По ее тону ничего невозможно было понять.
— Кажется, да.
— Рекламу Полоумного Люка слышала? — проорал он в трубку и чуть не оглох от отдавшегося эхом собственного голоса.
— Ах, это, — сказала она.
— Нет, ты слышала? Что это он себе позволяет? Или мне почудилось? Ведь он сказал это? Он сказал, что сыт по горло, что не собирается больше это читать, что ему надоело это читать!
Ему не удалось ничего из нее вытянуть. Боб с досадой швырнул трубку и снова принялся расхаживать перед приемником.
Но музыка все играла, и ему необходимо было позвонить кому–нибудь еще. Он опять набрал номер станции, никто не подошел и на этот раз. Он представил себе, как Джим Брискин сидит в зеленом вращающемся кресле за микрофоном со своими пластинками, проигрывателями, текстами, магнитофоном, никак не реагируя на мигание красной лампочки — индикатора телефона.
Стоя перед радиолой «Магнавокс», Посин понял, что ему не суждено ничего выяснить, он так и не будет знать наверняка, Брискин не ответит, звони он и жди хоть еще тысячу лет. По радио так и будет звучать музыка, имя Полоумного Люка так и не будет больше ни разу упомянуто, и Бобу останется лишь гадать, не причудилось ли ему. Он уже начинал сомневаться.
— Черт бы его побрал, — выругался он.
Когда Джим Брискин выключал на ночь аппаратуру, телефон на радиостанции «КОИФ» все еще звонил. Была уже полночь. На улице стало тише, многие неоновые вывески погасли.
Он спустился по лестнице, оставляя за собой один унылый этаж за другим, в вестибюль Маклолен–билдинга. Под мышкой он, как всегда, нес кипу пластинок, взятых на время в музыкальных магазинах, — завтра они вернутся на свои полки.
Выйдя на улицу, Джим глубоко вдохнул легкий прохладный ночной воздух. Он пошел было по тротуару к стоянке станции, но тут просигналили из стоявшего на обочине автомобиля. Открылась дверь, издалека послышался женский голос:
— Джим, это я.
Он направился к машине. На крыльях и капоте блестели капельки ночного тумана.
— Привет, — поздоровался он.
Патриция включила фары и запустила двигатель.
— Я тебя отвезу, — сказала она.
Она сидела, укутавшись в пальто из плотного материала, застегнутое и подоткнутое под ноги. Видно было, что она продрогла.
— У меня есть своя машина. Она на стоянке.
Джиму сейчас не хотелось никого видеть.
— Можем просто прокатиться.
— К чему это?
Он все–таки сел и положил пластинки рядом с собой, на холодную, как лед, обивку сиденья.
Патриция вырулила на проезжую часть и присоединилась к потоку автомобилей. Сверкали фары, неоновые вывески разных цветов и размеров. Вспыхивали и гасли слова.
— Я звонила на станцию, — наконец сказала она. — Ты не подходил к телефону.
— А зачем? Чтобы услышать чьи–то жалобы или заявки? У меня есть только те записи, которые я принес. Я ставлю то, что наметил.
Она молча выслушала эту короткую гневную тираду. Какое печальное лицо, подумал он. Застывшее.
— Что с тобой? — спросил Джим. — Зачем ты приехала?
— Я слушала, — сказала она. Теперь на него был устремлен немигающий взгляд ее влажных от слез глаз. — Я слышала, что ты сказал про рекламу Полоумного Люка. Наверно, долго репетировал, чтоб так сказать.
— Ничего я не репетировал. Начал читать, но — это выше моих сил.
— Понятно, — сказала она.
— Это — единственное, что мне оставалось. На заводах люди башмаки в станки швыряют.
— Ты решил поступить так же?
— Паршиво, наверное, вышло.
— Не паршиво. Я бы сказала, опасно. Летально, если тебе интересно мое мнение.
— Тебе ведь не хотелось, чтобы я читал эту чушь.
— Мне…
Она на секунду закрыла глаза.
— Смотри на дорогу, — сказал он.
— Не этого я от тебя ждала. Я хотела, чтобы ты нашел какой–нибудь разумный способ отказаться. Ну, теперь уже все равно.
— Да, — согласился он. — Все равно.
— Что собираешься делать?
— Новую работу найти нетрудно. У меня есть знакомства. Если до этого дойдет, могу переехать на Восточное побережье.
— Думаешь, туда молва не дойдет?
— Есть один ведущий, — сказал Джим, — у него сейчас получасовое телевизионное шоу — на всю страну, так он как–то в эфире сетевой радиостанции посоветовал слушателям вылить лосьон для рук «Джергенс» себе на волосы. Его так достало, что он едва смог довести передачу до конца. А программа была всего–то на пятнадцать минут.
— Что же ты все–таки будешь делать? Придумал что–нибудь?
— Поеду домой и лягу спать.
Она повернула направо и снова подъехала к фасаду Маклолен–билдинга.
— Послушай, возьми свою машину и поезжай за мной. Поедем к тебе или ко мне, выпьем, — предложила она.
— Боишься, начну кататься по полу?
— И, может быть, послушаем старые записи Менгельберга[39], — продолжала она, как будто он ничего не сказал.
— Какие записи Менгельберга? Это заезженное старье, на котором мы построили наш брак? — Он задумчиво, с грустью добавил: — Я считал, что почти все они достались тебе.
— Ты оставил себе «Прелюды»[40], — сказала она, — а ведь и ты, и я только их–то и хотели забрать себе на самом деле.
Он оставил себе еще и «Леонору» №З[41], но она не знала об этом. В дни, когда они мстительно делили собственность — в соответствии с Законом Калифорнии о разделе совместно нажитого имущества, — он наплел ей множество небылиц, и согласно одной из них пластинки этого альбома якобы треснули. Как–то на вечеринке она уселась в кресло, в котором лежала куча дисков, сказал он ей.
— Ладно, — согласился он, — почему бы и нет?
Он прошел к своей машине, завел ее и поехал вслед за кремово–голубым «Доджем» Пэт по Гиэри–стрит, мимо Ван–Несс и затем вверх, по дальнему склону холма.
Впереди мерцали красным задние габаритные фонари «Доджа» — широкие кольца, похожие на барабаны пинбольного автомата. Пэт не было видно, он следовал за огнями машины.
То туда, то сюда, подумал он. Куда она, туда и ой. Подъем, спуск. Так ребенок представляет себе верность. И стали они жить–поживать да добра наживать, вдвоем в домике, на склоне горы, их двое, дом–конфетка, и никто их там не найдет.
«Додж» остановился — предупреждающе вспыхнули его стоп–сигналы, и Джим вдруг понял, что не знает, в каком месте города находится. У «Доджа» включился поворотник, и Пэт повернула направо. Он поехал следом.
И чуть не проскочил мимо — ее сигнал он услышал в тот самый миг, когда понял, что она остановилась. Не так много раз бывал он в этом доме, подумал он. Это место, этот адрес вылетели у него из головы, как будто их и не существовало. Выкручивая шею, он дал задний ход. «Додж» стоял рядышком, и Джим теперь пятился, стараясь припарковаться на одной линии с ним. Красные габаритные фонари ослепили его. Сколько огней: поворотники, стоп–сигналы, белые фонари заднего хода, — у него закружилась голова. Броские цвета хромированных спален на колесах. С ковриками, проигрывателями. Он погасил фары, закрыл окна и вышел.
Пока он запирал двери, Пэт стояла дрожа, со скрещенными на груди руками.
Когда они поднимались по широким бетонным ступенькам многоквартирного дома, она обронила:
— Туман.
Дверь из стекла и бронзы была заперта. Пэт не сразу нашла ключ. Внутри, в коридоре, не было слышно ни звука. Двери по обеим сторонам были закрыты.
