Причиной институциональных ловушек часто оказывается эффект деструктивной институционализации: однажды возникнув, негативный социальный феномен растет, как снежный ком, закрепляясь в поведенческих стереотипах населения и обрастая группами влияния, заинтересованными в его сохранении. Характерным примером является алкогольная субкультура в России, оказывающая колоссальное влияние на российскую смертность. Антиалкогольная кампания времен перестройки привела к скачкообразному, хотя и кратковременному повышению продолжительности жизни, а возможно, послужила одним из факторов сохранения довольно высокого уровня рождаемости во второй половине 80-х гг. прошлого века. Однако эту кампанию пришлось быстро сворачивать: идти против устоявшихся представлений и структур, экономически заинтересованных в их воспроизводстве, не смог даже всесильный, казалось бы, ЦК КПСС.
Влияние прошлого. Взаимодействие институциональной структуры с внешними по отношению к ней (природными, социальными, экономическими, технологическими и др.) изменениями – это в известной степени взаимоотношения прошлого, кристаллизованного в институциональной структуре, и настоящего. Эффекты такого взаимодействия могут оказывать существенное воздействие на демографические процессы. Характерный пример – различия динамики продолжительности жизни в России и странах Латинской Америки.
Как для России, так и для латиноамериканских стран характерны чрезвычайно высокие уровни имущественного неравенства. В Бразилии доходы 10 % наиболее состоятельного населения превышали доходы 10 % наименее состоятельного населения в 85 раз, в Мексике – в 45 раз, в России – в 20 раз, тогда как во Франции – в 9 раз, в Швеции – в 6 раз.[400] Как в латиноамериканских странах, так и в России зафиксирована значительная социальная дифференциация смертности. Как в России, так и в странах Латинской Америки в конце ХХ в. осуществлялись неолиберальные экономические эксперименты.
Несмотря на это динамика продолжительности жизни в странах Латинской Америки отличается от российской в лучшую сторону. Повсюду в латиноамериканских регионах продолжительность жизни быстро росла, и лишь в Бразилии и Колумбии отмечены ее стагнация или снижение в некоторых возрастных группах мужчин трудоспособного возраста. Причины, на мой взгляд, следует искать в прошлом.
В странах Латинской Америки в годы проведения неолиберальной экономической политики уровень неравенства доходов оставался очень высоким, но существенно не менялся. Колоссальные масштабы социального неравенства привычны для Латинской Америки, где они совершенно открыто существуют уже несколько столетий и воспринимаются населением как данность. Советское общество было эгалитарным, уравнительные тенденции даже в последние его десятилетия оставались весьма сильными, а имущественные различия по возможности не выпячивались. Поэтому бросающееся в глаза социальное неравенство оказалось для россиян гораздо более сильным стрессом, чем для латиноамериканцев.[401]
Еще одним примером влияния прошлого, воплощенного в институциональных структурах, на современное демографическое развитие является Италия. В современной итальянской научной литературе встречаются как минимум две научные теории, связывающие сверхнизкую рождаемость в этой стране с ее прошлым.
Итальянский демограф Дж. Далла Зуанна полагает, что главным «виновником» исключительно низкой рождаемости в современной Италии парадоксальным образом оказывается «фамилизм» – неизменная приверженность итальянского общества семье и семейным ценностям. Взрослые дети не спешат покидать эмоционально теплый родительский дом (в условиях современной Италии он к тому же может быть и весьма вместительным), а в результате «упускают момент» и так и остаются бездетными – 23 % итальянских женщин 1966 года рождения к концу репродуктивного периода не имели ни одного ребенка. С другой стороны, сыновья, длительное время находящиеся под материнской опекой, создав собственную семью, не склонны брать на себя заботы по дому. Это чрезмерно увеличивает бытовую нагрузку на их жен и отрицательно сказывается на уровне рождаемости.[402]
Более сложную концепцию выстраивает Дж. Микеле, обративший внимание на то, что рождаемость сильнее всего упала в тех областях Испании, Италии и Греции, где в 30–40-е гг. XX в. наблюдались вооруженные гражданские конфликты. По его мнению, по окончании этих конфликтов возникла ситуация послевоенной аномии: поколения, создававшие семьи в этот период, уже не испытывали пиетета перед ценностями, которым следовали их родители. Выросшие в этой атмосфере дети, в свою очередь, легко отказались от «родительской модели» формирования семьи в тот момент, когда сами вступили в репродуктивный возраст.[403]
Бифуркации демографического развития. Взаимодействие прошлого, кристаллизованного в институциональных структурах, и настоящего является одной из причин бифуркаций, в результате которых траектории демографического развития регионов вдруг начинают расходиться. Теория демографического перехода хорошо объясняет только один тип таких бифуркаций – тот, при котором в одних странах (регионах) демографический переход (снижение смертности и/или рождаемости) уже начался, а в других еще нет. Между тем новейшие бифуркации демографического развития, как правило, не относятся к данному типу, вследствие чего их объяснение на основе теории демографического перехода оказывается невозможным. В то же время эти бифуркации вполне могут быть объяснены на основе институционального подхода.
Одна из них – расхождение в траекториях рождаемости в странах Западной Европы, с одной стороны, и Италии – с другой (подробнее см. главы 1 и 2). Необычайно сильное (до уровня 1,2–1,3) снижение рождаемости в Италии, как уже отмечалось, объясняется особой ролью брака и семьи в итальянском обществе, в значительной степени блокирующей внебрачную рождаемость. В странах Северной и Западной Европы, где семейные связи не играют столь значительной роли в общественной жизни, а отношение к юридическому браку и внебрачным сожительствам почти одинаково, рост внебрачной рождаемости в значительной мере компенсировал снижение числа детей, рожденных в браке. Ввиду этого уровень рождаемости в странах Северной и Западной Европы (в среднем 1,6–1,7 ребенка на женщину) оказался заметно выше, чем в Италии.
Другая бифуркация – расхождение траекторий рождаемости в Западной Европе и США, где уровень рождаемости составляет 2,0–2,1 ребенка в среднем на женщину (у белых американок нелатиноамериканского происхождения, соответственно, 1,8–1,9).
Для современных США характерен ряд институциональных особенностей, отличающих американское общество от европейских. Они включают консервативные установки значительной части населения; большую по сравнению с Западной Европой религиозность; наличие мощных в финансовом отношении и политически влиятельных организаций, поддерживающих консервативные и христианские ценности; юридические акты, явно идущие вразрез с либеральным подходом к сексуальным отношениям и репродуктивному поведению. Ряд юридических актов, принятых в США в последние годы, явно противоречит западноевропейским представлениям о репродуктивных правах.
В США, в отличие от Западной Европы, молодежные движения 1960-х гг. вызвали ответное наступление консерваторов. Как показали последующие события, оно опиралось на мощную социальную и финансовую основу. «В эпоху Рейгана, – отмечает в этой связи П. Рахшимир, – консервативная идеология и практика во многом трансформировали страну. Возрос престиж традиционных идеалов предпринимательства, трудолюбия, семейных добродетелей… Конечно, США и Западная Европа стоят на общей почве западной цивилизации, у них общие фундаментальные ценности. Тем не менее, разлад между ними, в отличие от прошлых времен, проник в заповедные ценностные пласты».[404] Эти ценностные различия отразились не только на репродуктивном законодательстве, но и на демографическом поведении.
Еще одной бифуркацией демографического развития, связанной с особенностями институциональных структур различных стран, стало повышение продолжительности жизни в странах, ранее входивших в СССР или советский блок, при продолжающейся ее стагнации в других (подробнее см. главы 3 и 9). Быстрее и с меньшими потерями из кризиса – как социально-экономического, так и в области продолжительности жизни – вышли страны, в которых характер социально-экономических преобразований соответствовал умонастроениям большинства населения; институты охраны правопорядка и здравоохранения легче поддавались реформированию; алкогольная субкультура оказывала меньшее влияние на экономическую, политическую и повседневную жизнь.
Институциональная структура и формирование демографической политики. Естественно задаться вопросом о причинах, по которым демографическая политика в различных регионах мира, в том числе и тех, где характер демографических проблем был весьма сходен, имела столь существенные различия. Поиски ответа на этот вопрос приводят к выводу, что такие отличия в значительной степени определялись институциональной структурой сложившихся в них обществ. Важную роль при этом играли:
