— Но я люблю тебя, а не его! — почти выкрикнула Лариса и вскинула голову. На ее покрасневшем заплаканном личике застыла гримаса боли и отчаяния. У меня от жалости сжалось сердце. — Он хороший, он мне нравится. Но в моей душе — ты! Застрял, как заноза, понимаешь? А какие у меня с тобой перспективы?
— Никаких! — ответил я за Ларису и рассудительно прибавил: — Он и я — две большие разницы. Он будет твоим законным супругом. А я — только временное явление в твоей жизни.
Поднявшись со стула, я подошел к любимой и присел на корточки прямо перед ней. Ладонью отер с ее щек капельки серебристой влаги. Лариса молчала, уставившись в занавешенное окно.
— Как же ты обо всем этом узнал? — спросила она по прошествии нескольких минут, немного успокоившись.
Я тяжело вздохнул.
— Узнал и все. Разве это так важно?.. Кто он?
— Мужчина из соседнего подъезда…
— Это тот Валерий, который поменял тебе замки на двери?
— Да, — еле слышно прошептала Лариса.
Я умолк, понимая, что больше говорить не о чем. Погладил Ларисины колени и сел на прежнее место. Она впервые за вечер прямо взглянула мне в глаза:
— Не молчи! Ради Бога, Ваня, не молчи! Что же мне делать?
Я развел руками.
— Решай сама. Скажу лишь, что мне очень жалко с тобой расставаться. Но я не вправе тебя удерживать. Я не могу тебе дать того счастья, которое может дать он, этот Валерий. Советую как друг: выходи за него замуж.
Почувствовав, что глаза мои увлажняются, я склонился над столом и начал разминать сигарету.
— Ты плачешь, Ваня…
— Нет.
Лариса подошла и нежно, но осторожно и неуверенно — не так, как прежде, — погладила меня по голове.
— Как же мне быть? Как, а, Ванечка? — вопрос прозвучал таким трагическим тоном, что я невольно поднял на нее глаза. Она рыдала без слез, до черноты закусив губы.
Я закурил. Подымив минуту, смял окурок в пепельнице и обнял Ларису за стан.
— Он разведенный?
— Уже два года, как развелся с женой.
— Жаль! — молвил я напряженно и с досадой. — Лучше бы этот Валерий был вдовцом.
— Почему, Ваня?
— Хороших мужей жены не бросают.
— Он сам ее бросил. Она гуляла, постоянно изменяла…
— Ну да, и гуляла, и пила. А он управлялся по дому, растил детей, вкалывал, как проклятый. Ночей не досыпал. Знаем мы эти байки!
— Нет, она действительно ему изменяла! — с пафосом возразила Лариса. — Я ее знаю.
— Ну, если это так, — я старался не смотреть ей в глаза, — то, думаю, тебе нужно попытаться построить с ним жизнь. Может, у вас все прекрасно получится…
— Я Валерия раньше как-то мало замечала, — она задумчиво теребила пряди моих волос. — Конечно, знала, что Валерий живет в нашем доме, и видела, что человек он положительный, но особого внимания не обращала. А тут… Пришел и сделал предложение.
— Ну, я полагаю, у вас состоялся не только разговор, — промолвил я равнодушным тоном. — Оно и понятно. Вы ведь не мальчик и девочка…
Лариса дернулась, будто ее ударили по лицу, и вмиг отпрянула от меня. Но не проронила ни слова. Молча опустилась на стул и, повесив голову, скорбно застыла.
Я подошел, поцеловал ее в мокрый лоб и поплелся в прихожую одеваться. Натянув пальто и обув туфли, заглянул на кухню. Лариса сидела в той же позе и безутешно плакала. Плечи ее вздрагивали, по лицу, искаженному страданиями, струями текли крупные капли. Я повернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
На лестничной клетке остановился и повернулся, чтобы в последний раз взглянуть на пестревшую медными шляпками гвоздиков темно-вишневую дерматиновую обивку и сиреневую кнопку звонка. Я знал, что больше уже никогда не переступлю порог этой квартиры, ставшей для меня за последние два года почти родной.
Я вышел на улицу. Холодный воздух, как неожиданная печаль, ударил меня в грудь и пронзил ее насквозь. Корчась от боли, я поднял голову: в окнах квартиры женщины, которую я только что навсегда потерял, ярко горел свет. «Прощай, милая! — прошептал я с горечью. — Пусть в твоей душе, как в этих окнах, будет светло!»
Не знаю, какого рожна повела меня тоска на железнодорожный вокзал. Наверное, просто в таком состоянии я не мог пойти домой.
Я долго бродил по перрону, сидел в зале ожидания, отирался у касс. В конце концов, ноги вынесли меня на опустевшую привокзальную площадь. Подойдя к длинному ряду киосков, я остановился, чтобы прикурить сигарету. В голове не было никаких мыслей, в душе — никаких желаний. Я стоял и курил. И вдруг увидел бомжа. Неопределенного возраста, заросший и грязный, он переминался с ноги на ногу в паре метров от меня и трясся от холода. Кроме рваного свитера и изношенных брюк, на нем ничего не было.
— Иди, погрейся в здании вокзала, — посоветовал я ему, протягивая сигарету. — Иначе замерзнешь.
Он приблизился, осторожно взял ее одеревеневшими пальцами и с трудом донес до рта.
— Уже пробовал — менты выгоняют! — голос у мужика был хриплым, простуженным.
Я бросил на него взгляд, полный сочувствия.
— А чего ты раздетый? Одеть нечего?
— Была у меня куртка, — сказал он с сожалением, прикрывая руками бока от ветра. — Но сегодня неизвестно откуда появились трое бродяг. Выгнали меня из моего пристанища у теплотрассы, да еще и раздели…
— А где же твои друзья? — я поднес зажигалку к кончику его сигареты. — Или ты сам по себе?
Он прикурил, затянулся, сплюнул на снег.
— Были со мной две бабы. Но их там оставили…
Я снял куртку, затем теплый пиджак от костюма-тройки. Куртку напялил обратно, а пиджак, вынув из кармана служебное удостоверение, подал мужику:
— Держи, браток!
— Но это же такая вещь! — он жалко затряс головой, и мне показалось, что голос его тоже дрогнул.
— Не выпендривайся! — дружелюбно улыбнулся я. — Замерзнешь ведь, к такой-то матери.
Бомж надел поверх свитера мой пиджак, поежился. Я накинул ему на шею и свой мохеровый шарф.
— Теплее?
— Благодарю, добрый человек! — с чувством произнес он и вновь затряс головой, жадно затягиваясь сигаретным дымом.
— Постой здесь, — попросил я. — Схожу, куплю бутылку и чего-нибудь загрызть.
— Бутылку водки? — заворожено переспросил мужик, наверное, не веря своим ушам.
— Конечно, водки! — подтвердил я и поплелся в здание вокзала — там работали буфеты.
Мы «раздавили» поллитровку прямо у киосков. Потом вторую, третью… О чем-то говорили, спорили, кажется, плакали. Помню, что пили еще. Что было дальше — покрыто мраком. В памяти остался лишь такой эпизод: я покупаю в кассе билет. На какой поезд, до какой станции — теперь один Бог ведает. И завожу мужика в вагон…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
