Он уходит в конец коридора, стучит в двери. А я захожу к себе. Сундуки аккуратно выстроены в линию. Только успеваю усесться в кресло, как почтительно стучат. Это Горн.
— Ваша светлость, я привёл госпожу.
— Пусть зайдёт. А мне — кофе.
— Сию минуту, ваша светлость.
Дверь раскрывается, входит океанка.
— Вы что-то хотели, господин эрц?
Киваю на сундуки:
— Прикинь, подойдёт?
Она нехотя подходит к ним, чуть заметно морщится, но послушно открывает первую крышку, и… Её глаза расширяются в изумлении. О, женщины! Вы все одинаковы, на Земле ли, в любом другом мире…
— Это… Мне?
Она оглядывается с такой… Милой недоверчиво-настороженной улыбкой… Улыбаюсь в ответ:
— Ты примерь-примерь, а то подгонять придётся.
Девушка зарывается внутрь сундука, выхватывает первое попавшееся платье, прикладывает к себе. Вроде ничего. Хватается за пуговицы, вдруг замирает, заливаясь краской. Я киваю на двери:
— Да иди к себе, надень. А там посмотрим.
Она пулей выскакивает из кабинета, и я слышу быстрые шаги. Несколько минут ожидания, и Хьяма вновь передо мной. Хм… Угадал! Длинное светлое платье сидит на ней, как влитое. Будто шили на фигуру океанки. Она женским чутьём улавливает, что мне понравилось, чуть надувает нижнюю губу в лукавой усмешке.
— Бери другое.
— Ваша светлость, если они всего от одного мастера, то, думаю, другие мерять не обязательно.
— В принципе, верно. Будет тебе чем заняться на досуге. Смотри остальное.
Открывается вторая крышка, и краска стыда заливает её лицо. Выпрямляется, и почему то шёпотом спрашивает:
— А это… Тоже показывать? Как сидит?
Смеюсь, потому что там нижнее, или как говорят здесь — женское исподнее.
— Знаешь, я предпочитаю, чтобы на женщинах вообще ничего не было. Но это, как раз, мне показывать не нужно. Смотри третий сундук, и я позову ребят, чтобы перенесли одежду к тебе в комнату…
Хьяма открывает крышку, гладит великолепную ткань пальто. Затем набрасывает на себя. Оно сидит просто идеально.
— А обувь?
Аккуратно снимает обновку, кладёт на крышку, затем вертит в руке сапожки. Что-то с ней не то. Лицо какое-то задумчивое и грустное одновременно. Сбрасывает тапочки, вставляет ножку в сапожок. Застёгивает пуговки. Топает, примеряясь.
— Всё, как на меня сшито, ваша светлость… Но чем я буду расплачиваться за это?
Машу рукой:
— Мне ничего не надо. Считай это подарком. Она недоверчиво смотрит на меня. потом на сундуки:
— Вы не обманываете?
Даже голос изменился. Точнее, его тон.
— А какой в этом смысл?
Девушка опускает голову, затем буквально выдавливает из себя:
— Мне никто никогда ничего не дарил…
— Значит, я буду первым. Ладно. Можешь возвращаться. Я сейчас слуг пришлю.
Она на мгновение вскидывает голову, я вижу блестящие от слёз глаза, затем убегает. Разбередил же я душу девчонке. А кто знал?..
— Ваша светлость, обед накрывать?
— Разумеется.
Это Горн.
— И пришли ко мне ребят — пусть перенесут сундуки к Хьяме.
— Будет исполнено, ваша светлость.
Поднимаюсь с кресла, подхожу к окну. За окном — равнодушный полумёртвый город. Осторожный стук, поворачиваюсь:
— Перенесите их в угловую комнату. К госпоже Хьяме.
Парни подхватывают неуклюжие кожаные ящики, утаскивают по одному. Можно идти, пожалуй, и есть. Только перед глазами всё время картины, которые я видел на рынке… Мельтешат… Как же мне мерзко на душе… Рассказывать, какую реакцию вызвала Хьяма у баронессы, появившись за обедом, не буду. Достаточно сказать, что мамочка бледнела, краснела, шла нервными пятнами, бросая злые взгляды на меня и, как она думала, соперницу. И началось негласное соревнование за главенство в гареме. Одна, как ей думалось, могла взять верх опытом в постели: как-никак, уже знала мужчину и даже родила. Как цинично высказался один мой полузабытый знакомый в далёкой юности — в распахнутые ворота легче ломиться. Вторая хотела одержать верх красотой и молодостью. Только вот мне от этого не было ни холодно, ни жарко, потому самое главного, что они могли использовать в этой незримой драке, моей постели, они избегали, как огня. Ну, ладно, баронесса. Эта вообще пуританка, как метко подмечено, из тех, у кого процесс происходит в полной темноте. Под глухим одеялом. И в ночной суконной рубашке с отверстием для соития. А вторая — ну, она, как я понял, ещё девушка в физическом смысле, несмотря на возраст, достаточный для моего мира, и перестарок для этого. Самое смешное, что ни одна, ни втора не видели в самом акте никакого удовольствия, и воспринимали его как тяжкую и мерзкую обязанность, которую придётся выполнять. Так что я пока молчал, терпел, несмотря на наши посиделки вечерами за планшетом, и начинал медленно звереть. По нескольким причинам. Из-за того бардака, что творился вокруг. Несмотря на все мои попытки повлиять на Петра, он не мог ничего поделать. Триумвират увлечённо делил власть в стране, забыв обо всём. Главное, что они сыты. А на остальных наплевать. Даже в армии начала ощущаться нехватка продовольствия. Юркие личности непонятного происхождения непонятным образом подгребали под себя все жиденькие продовольственные потоки, стекающиеся в столицу. Рабочие кварталы медленно, но уверенно вымирали, и уже недалёк был день, когда должно было полыхнуть. Причём так, что всё происходящее до этого показалось бы детскими шалостями. А верхушка новой власти казалась слепой и глухой. На Рарога давили со всех сторон, требуя невозможного. Но парень оказался с твёрдым характером, не поддаваясь ни на какой нажим, железной рукой наводя дисциплину. Он последовал моим рекомендациям и привлёк на службу ветеранов полиции, быстро продвинувшихся наверх по вертикали структуры и начавших какие-то собственные игры за спиной покровителя. Это меня сильно настораживало. К тому же в столице появилось множество разного сброда со всех концов бывшей Империи, и теперь на улицу вечером было опасно выходить. Раз кого-то убили прямо на глазах женщин, смотревших на это из окна. Меня дома не было в тот момент, и какую мне пришлось пережить истерику в момент возвращения, лучше не вспоминать. Это событие то ли что-то перевернуло в мозгах обоих дам, то ли просто лопнули какие то сдерживающие нервы, но теперь они вели себя подобно ревнивым жёнам. Когда я уходил, они буквально носились по дому, не находя себе места от беспокойства. Когда возвращался — окидывали ревнивыми взглядами, в тайне обнюхивали одежду, пытаясь уловить запах чужих духов, искали чужие волосы на ткани пальто, правда, допросов с пристрастием не устраивали. Единственное. Больше того — на этой теме дамочки спелись и подружились! Это вообще было для меня шоком. Соперничество ушло на второй план. Вперёд выступило стремление любыми путями удержать их мужчину. Общего мужчину, между прочим. Как они меня поделили за моей спиной, я не знал. И не хотел знать. Потому что мне было не до них. Наш 'Либерти' уже должен был прибыть в Рангер, но ему пришлось совершать неожиданный крюк, потому что радары корабля засекли гигантский флот, двигающийся к берегам Паневропы. Я хотел было сообщить об этом Петру, но мне строго настрого запретили это делать, чтобы не вызвать ненужных вопросов. Океания, совершив провалившуюся попытку переворота и подчинения себе Русии, не успокоилась, и теперь решила прибегнуть к прямому вмешательству. Теперь пробраться к берегам страны морем можно было только с Севера. Потому что враг блокировал практически всё восточное побережье Паневропы. Либо воздушным путём на юге. Но тут наши возможности были ограничены… Серый всё больше склонялся к тому, чтобы плюнуть на всё и вывезти меня из стремительно гибнущей страны. Впрочем, я и сам всё больше думал на эту тему последнее время. Грядущей мясорубки я, лично, не боялся. Местным вряд ли удастся меня убить. Но вот что пострадают те, кто вошёл в мою жизнь и к кому я привык, как бы приняв их в свой круг — их было жаль. Кругленькая, крепкая как кабачок, пухленькая Золка. Полная, добродушная Сола. Два похожих друг на друга, словно братья, крепких коренастых парнишек, Стана и Кира. Величественного и сурового с виду. Но очень доброго на самом деле, Горна. Маленького кудрявого чуда по имени Юница, строгую маму Аору, и красавицу Хьяму. Я к ним привык. И бросать их на произвол судьбы… Это будет предательством. Если не сказать больше. Да и Пётр… Они не заслуживали подобного…
— Метрополия вызывает Брума.
— Брум на связи. Слушаю.
..Если сам Серый у микрофона, то дела явно… Гхм…
— Мы внимательно изучили последнюю информацию, полученную от тебя. Все наши аналитики сходятся в одном — остались считанные дни. Если не часы, Миша. Так что готовься уносить ноги. 'Свобода' возвращается обратно. На Севере тяжёлая ледовая обстановка, ей не пробиться.
