Я молча киваю, пока осматриваясь по сторонам, и парнишка убегает куда-то в глубь рядов. Торговка высовывается наружу из-за своей занавески, замечает меня и заискивающе улыбается.
— Эй.
— Чего ещё изволите, ваша светлость?
Раздумываю одно мгновение:
— Надо шубку для девочки. Вот такого роста.
Показываю, сколько надо от земли. Торговка задумывается, потом огорчённо отвечает:
— Коли бы вы раньше заказали, ваша светлость… А то я меня только взрослая одёжа. На том конце детским торгуют.
Показывает направление.
— Ладно. И на том спасибо…
Замечаю знакомый армяк Стана. Точно, он. Следом за ним поспевает худой мужчина в пенсне и длинном чёрном пальто, везущий обыкновенные детские саночки.
— Вот, ваша светлость, бредун. Он вашу покупку до дому довезёт.
Кого-то этот человек мне напоминает. Он явно из 'бывших', как говорится.
— Хорошо, Стан. Вези всё домой, и пусть их поднимут в мой кабинет. И… Скажи Соле, пусть накормит бедолагу. На совесть, ясно? А я тут похожу, мне надо кой чего ещё.
— Как же вы один, ваша светлость?!
Он просто в шоке. Но я прикладываю руку к груди, где под курткой на ремне висит JS9. Слуга сразу успокаивается и бодро отвечает:
— Всё будет сделано, ваша светлость!
Бодро рапортует парнишка. Затем они взваливают сундуки на санки, прихватывают их ремнём, Стан толкает. Бредун — тащит. Нехитрый транспорт резво скользит по утоптанному грязному снегу. Я задумчиво смотрю вслед. Вспомнил. Профессор философских и юридических наук Золкис. Но в моём списке он не значится…
Глава 20
Теперь можно и дальше идти. Стан, конечно, хороший парень, и обсказал всё досконально. Но он не обращает внимания на мелочи, а именно в мелочах скрывается дьявол. Так что следую между торговцев дальше. Шум, разговоры, кто-то поёт высоким голосом под аккомпанемент местной шарманки, правда, тут она делается в виде бочонка. Нескончаемый гомон и ощущение чего-то грязного и мерзкого, разливающегося вокруг. Всё правильно — обычно такие барахолки и являются питомником и рассадником всякой гадости, вроде наркомании, уголовщины, беспредела. Тут вынашивают планы преступлений, махинаций, живут сутенеры и их рабыни и рабы, беспризорники и мошенники, процветают извращения. Не спеша иду, разглядывая незаметно тех, кто продаёт и покупает. Попадаются весьма колоритные персонажи, как, например, тот толстяк в высоком головном уборе, напоминающем классический цилиндр с агитационных плакатов Маяковского времён социализма, закутанный в обычное одеяло, подпоясанное грязной верёвкой. Из под одеяла видны волосатые лодыжки и тапочки из войлока, одетые на босу ногу. Часто попадаются дети, просящие милостыню. И вот это, несмотря на мой внешне невозмутимый вид, режет меня изнутри. Исхудалые, в тряпье. Среди них все классы Русии — из рабочих кварталов и когда-то блестящих аристократических районов столицы, представители среднего класса и беглецы из духовных заведений в остатках ритуальных нарядов. Во время любой смуты страдает очень много людей. Но больше всего, конечно, дети. И именно их мне жаль больше всего. Я готов собрать всех и отправить к нам, на Новую Русь. Там их вырастят, воспитают, обучат… Но это не в моих силах. Единственный вертолёт, способный достичь Паневропы и вернуться назад, не в силах перевезти всех нуждающихся в спасении. Просто физически и технически. А корабль… Сначала надо собрать будущих граждан, потом доставить до порта, где-то содержать, лечить, потому что многие из них больны, и, самое главное, кормить, пока не придёт 'Свобода'… Так что остаётся делать пока самое лёгкое. И противное. Просто проходить мимо, делая вид, что тебя не трогают их потухшие глаза, в которых нет никаких эмоций… Может, я излишне эмоционален? Да вряд ли. Скорее всего, прожитые годы не смогли вытравить из меня чувства и понятия о совести, долге и чести, над которыми так любили смеяться молодые моральные уроды, взращённые властью…Той, прежней властью моей страны. Потому что назвать их людьми у меня не поворачивается язык… Кого-то бьют. Жестоко и беспощадно. А тот, кто катается сейчас между с хеканьем опускающихся кулаков и ног, молчит. Не потому что, бесполезно просить пощады. Он что-то торопливо жуёт, жадно глотая. Потому что я вижу на лице убиваемого счастливую улыбку, а рассечённые губы торопливо двигаются и ходит ходуном торчащий кадык. Попадаются проститутки всех возрастов и категорий. Накрашенные и наоборот, подчёркнуто скромно выглядящие. Наглые и тихие. Красивые даже по нашим меркам, и страшные, словно окружающая их среда… Среди них попадаются даже совсем сопливые, двенадцати-тринадцатилетние девочки, немногим старше Юницы, которых навсегда искалечила буря, проносящаяся сейчас над Русией. Снова ряды торговцев, выставивших на всеобщее обозрение отчаяние и нищету столицы. И лица, выглядящие гротескными масками ужаса… Стан прав — основная валюта, ходящая по рынку, это продукты. Самые разные, главное, чтобы это можно было есть. Продают кормовой жмых, оставшийся от давно съеденных лошадей, овёс, изредка попадаются крестьяне из окрестных хуторов. Они выделяются сразу своими сытыми лицами, ленивыми сытыми усмешками, презрительным выражением лиц. Их возы накрыты большими тентами и держаться плотной группой, окружённые крепкими ребятами, скрывающими под одеждой оружие. Вокруг полно народа, голодными глазами смотрящими на еду, которой нет в городе. Один из тентов над санями распахивается, оттуда выбирается, пошатываясь, молодая… То ли женщина, то ли девушка. В шапочке, чуть сбитой набок, с глазами, полными слёз, держащая в руках свёрток. За ней следом выходят двое упитанных мужичков, ничуть не стесняясь окружающих завязывая штаны. Понятно… Несчастная проходит охрану, но тут к ней бросаются несколько скользких личностей и вырывают из рук заработанное, сваливая ту на грязный снег. Она рыдает, бьётся в слезах, молит о помощи у охранников, а те лениво отпихивают её ногами, пока, наконец, кому то не надоедает, и небольшая дубинка, которую раньше носили половые в трактирах для простонародья не опускается ей на голову. Вздрогнув, та замирает на снегу. В другое время я бы обязательно вмешался. Но сейчас… Какой в этом смысл? Сколько таких вот сестёр, матерей, лишились своего достоинства и чести, чтобы хоть как-то накормить близких? Хотя надо попросить Петра навести немного порядка. По крайней мере, среди уголовного контингента. Тем более, что время военное, и судить можно по его законам. Коротко и ясно. При помощи адвоката Зелёнки и судьи Свинца. Они не ошибаются. Взгляд на солнце — день пошёл на вторую половину. Да и увидел я достаточно. Пора возвращаться. Разворачиваюсь, не спеша двигаюсь обратно, рассекая волны людского дна, словно ледокол. Толпа почему становится особо густой. Что за… Ощущаю ловкую ручку в своём кармане. Так-так. Раздаётся крик боли, потому что я перехватываю тонкое запястье своей клешнёй и ощущаю, как косточки подаются под резким движением.
— Почто малую мучишь, ирод?!
Наглые голоса. Двое одетых по последней блатной моде личностей. А у моих ног корчится от боли, прижимая сломанную руку к потрёпанному пальтишку, девчушка лет четырнадцати. А парочка в приплюснутых шапках, надвинутых на низкие лбы, с приклеенной к нижней губе шелухой стоит передо мной, поигрывая тускло блестящими ножами хищного вида. Ведут себя больно нагло, несмотря на то, что оба меньше меня по габаритам. Значит, их страхуют.
— Жить хотите?
Мои глаза леденеют, и один из блатных, который поумнее, чуть спадает с лица, почуяв неладное. Но его напарник явно из оборзевших. Он лыбится:
— А ты? Что, благородный?
Есть у них такая присказка, равнозначная по смыслу земному 'крутой'. Вместо ответа плавным, но быстрым движением скольжу вправо, левой рукой делая быстрое движение, затем ныряю в толпу. Позади — хрип. Оба уголовника валятся на колени, словно куклы, одновременно зажимая ладонями горла, из которых хлещет кровь. '78-ой' на высоте. Да и руки у меня длинные. И что интересно — никому нет дела, что я только что убил двоих. Бросают равнодушные взгляды, проходят мимо корчащихся тел. Подешевела человеческая жизнь в Русии. Ой, подешевела…
…К моему возвращению бредуна уже нет. Поэтому раздеваюсь, ставлю оружие в шкаф, переодеваюсь в домашнее. Сундуки стоят в кабинете. Горн, всегда знающий, когда он мне нужен, за что я и ценю старика, уже почтительно ожидает меня возле дверей спальни, где хозяин приводил себя в порядок. Бросает на меня вопросительный взгляд, я морщусь:
— Мерзко там. Очень…
Мажордом кивает в ответ. Затем спрашивает:
— Что изволите, ваша светлость?
— Пригласи Хьяму в кабинет.
— Будет сделано.
Он уходит в конец коридора, стучит в двери. А я захожу к себе. Сундуки аккуратно выстроены в линию. Только успеваю усесться в кресло, как почтительно стучат. Это Горн.
