реакцию.
Они направились к лагерю, дружелюбно переговариваясь по дороге. Однако София старалась держать дистанцию, полагая, что не подала знака, свидетельствовавшего о том, что наконец разделила бремя, которое Эмилио давно нес за них обоих при отсутствии осознанной реакции с ее стороны. В конце концов, София Мендес выжила только потому, что сумела отключить все эмоции – и свои собственные, и посторонних лиц. В прежние времена она пользовалась этим умением для самозащиты, а теперь самым добродетельным образом применила не ради себя. Я же Мендес, подумала она. Для меня нет невозможного.
* * *
ОТОРВАВШИСЬ ОТ СВОЕГО ПЛАНШЕТА, Энн посмотрела на присоединившихся к общей группе Эмилио и Софию. Итак, произошло, подумала она, но сразу же приступила к делу.
– Начнем с кусочка мяса, – обратилась она к группе, усевшейся кружком перед лабораторной палаткой. – Марк хотел бы попробовать первым, но его так тошнило в невесомости, что мне не хочется более перенапрягать его организм. Но вот Джимми у нас человек большой и здоровый, он способен съесть все, что попадет ему в рот. Я рассчитываю на то, что он выживет даже в том случае, если съест что-то ядовитое для нас.
Джимми рассмеялся, однако с некоторой нервозностью. Энн не шутила.
– Эмилио, мы с тобой будем наблюдать за ним посменно в течение ближайших суток, – продолжила она. – Я беру на себя первые три часа, потом твоя очередь.
– И чего же нам следует ждать? – спросил Эмилио, опускаясь на землю между Аланом и Джорджем.
– Рвоты в течение первого часа. Боли в животе, потом в кишечнике. И, наконец, поноса, начиная от просто неприятного до кровавого и, наконец, опасного для жизни. Кроме того, – проговорила она серьезным тоном, по-прежнему не отводя взгляда от Джимми, – существует возможность подобного инсульту мозгового кровотечения, а также широкого диапазона поражения кишечника, печени и почек, способных оказаться либо временными, либо постоянными.
– Национальный институт здравоохранения не разрешил бы тебе проводить такой эксперимент, – проговорил Джимми.
– Даже в том случае, если бы лабораторные крысы четко и ясно подписали заявления об информированном согласии, – согласилась Энн. – Но мы не подаем на исследовательский грант. Джимми, теперь тебе известен риск. Мы с Марком произвели сотню анализов, однако в таком сложном объекте, как растение или животное, может присутствовать бесконечное множество химических соединений. Если ты все-таки опасаешься, Алан вызвался тебе на замену.
Джимми не спасовал, и они начали с небольшого кусочка жареного зеленого малыша, поскольку их было много и поймать одного оказалось нетрудно. Вся миссия наблюдала за тем, как Джимми собирался откусить первый кусочек.
– Просто подержи этот кусок секунд тридцать во рту, а потом выплюни, хорошо? – наставлял его Марк. – Покалывания или онемения на губах или языке не ощущаешь?
– Нет. А вообще недурно, – сообщил Джим. – Неплохо бы добавить соли. Прямо как курочка.
Как он и ожидал, послышались завистливые стоны, и он, радуясь реакции, улыбнулся.
– Так. Вот еще кусочек, на сей раз проглоти, – сказал ему Марк, и Джимми слизнул мясо с пары маленьких ножек. Что, ко всеобщему удивлению, возмутило Марка, хотя никто даже не подозревал, что он умеет повышать голос. – Больше так никогда не делай, понятно? Существует определенный протокол, и его нельзя нарушать!
Джимми со всей кротостью принес извинения и, несмотря на риск, не ощутил ничего дурного ни сразу, ни в течение последующих суток.
Подобно дождевой воде, которую они пили, мясо зеленой мелюзги оказалось безвредным для землян.
Далее все пошло по установленному ими порядку, Джимми первым вкушал то, что было предназначено биологами для съедения. Если эксперимент проходил гладко, к Джимми присоединялись Алан и Д. У., за ними Джордж и Марк и, наконец София, в то время как Энн и Эмилио осуществляли функции контролеров, записывавших все, что они ели, регистрировавших реакции и готовых немедленно оказать любую помощь, если таковая потребуется. После допущенной Джимии оплошности протокол Марка соблюдался до последней буквы. Если кто-то ощущал покалывание, пощипывание и онемение, свидетельствовавшие о возможности отравления, объект тщательно описывался и более не опробовался. Если онемения не наблюдалось, они откусывали еще один небольшой кусочек и глотали. Ждали минут пятнадцать и пробовали еще. Через час съедали уже больший образец и надеялись, что им повезет так же, как Джимми.
Многое отвергалось с точки зрения вкуса. Большинство листьев с точки зрения землян оказывались слишком горькими, плоды – слишком кислыми, хотя от одного из них, восхитительного на вкус, пронесло даже Джимми. Алан однажды покрылся сыпью, a Марка после одной трапезы стошнило. Тем не менее они постепенно составили перечень безвредных для них объектов, хотя оставалось неясно, дает ли эта пища питательные вещества. Для этого потребовалось бы больше времени, а также постепенный переход с пищи, приготовленной из привезенных с Земли продуктов, на местную.
* * *
ПЛАНЕТА КАЗАЛАСЬ настолько гостеприимной и уютной, что недели сменялись неделями, и о возращении на «Стеллу Марис» ни у кого даже мысли не возникало. Восхищенные роскошной красотой здешней земли, согретые ее солнцами, укрытые ее лесом, хотя бы потенциально накормленные ею, они начинали чувствовать себя как дома на этой планете, даже имени которой не знали, и стали доверяться ее гостеприимству и доброжелательности.
Первый и единственный знак тревоги пришел однажды утром, когда Алан проспал подъем, следуя общей расслабленности этих дней. Д. У. сначала не стал его будить, но потом решил все же поднять его к завтраку. Сперва в шутку, а потом с тревогой он ткнул Алана пальцем ноги, а потом тряхнул за плечо. Не дождавшись реакции, он позвал Энн, по интонации его голоса прихватившей свой чемоданчик.
Окликая Алана по имени, не переставая разговаривать с ним, она обследовала его. Дыхательные пути открыты. Дыхание и сердцебиение нерегулярные.
– Алан, солнышко, повернись на спинку. Пошевелись мой милый, чтобы мы знали, что ты здесь, – произнесла она, как ей казалось, материнским тоном, когда Д. У. приступил к помазанию. Зрачки расширены и неподвижны.
– Отец Пейс! – вскричала она. – Ты опоздаешь на службу!
Пробуй. Пытайся разбудить его, докричаться до того места, где он сейчас находится, вытащить его обратно. Пульс нитевидный. На Земле, в скорой, сейчас вокруг него собралась бы вся бригада, интубируя, хлопоча. Смерть в восприятии Энн никогда не приходила мирно. Ее выучка требовала сопротивляться ей до последнего предела и даже за ним. Через пятнадцать минут чьи-то руки взяли ее за плечи и подняли, прекратив искусственное дыхание. Понимая причину, Энн сдалась, но осталась сидеть рядом с Пейсом, не выпуская его обмякшую руку, пока наконец Д. У. не отобрал ее и положил крестом на другую, уже лежавшую на остывающей и неподвижной груди Алана.
– Необходимо вскрытие, – проговорила она. Д. У. молча кивнул: они должны были знать причину.
– Мне придется произвести его прямо сейчас. Без консервантов, на такой жаре…
– Понимаю. Действуйте.
Джордж, знавший о работе Энн больше, чем ему хотелось, соединил для нее два высоких стола и, взяв из посадочного корабля брезент, отгородил для нее рабочее место. А потом принес воды из соседнего ручья, чтобы она могла умываться во время работы, как и все черные и прочные пакеты-водоносы, которые оставил греться на солнце, понимая, что потом ей придется помыться. София наконец очнулась от вызванной потрясением неподвижности и отправилась помогать Джорджу, сложившему их с Энн палатку, и снова поставившему ее в стороне от лагеря. Поблагодарив ее, он негромко объяснил:
– С Энн сложно находиться рядом, когда пациент умирает прямо под ее руками. К этому невозможно привыкнуть. Будет лучше, если мы с ней потом какое-то время побудем в сторонке.
Эмилио тем временем помог положить тело Алана на шаткий стол и остался рядом с Энн, после того как ушли Д. У., Джимми и Марк.
– Хочешь, чтобы я помог? – с готовностью, но побледнев, спросил он.
– Нет, – резко бросила Энн, но потом смягчилась: – Если честно, ты и сам этого не хочешь. И даже не оставайся рядом. Я вскрывала тысячу трупов. И привыкла к этому делу.
Но это были другие тела, не свежие трупы, не тела друзей. Это вскрытие оказалось для нее одним из самых скорбных, самых тяжелых операций, которые ей пришлось совершить на трудном пути врача.
И одним из самых тщетных. По прошествии часов она придала трупу презентабельный вид и позвала священников, облачивших
