превратилась в колею, по которой, такое впечатление, ездили телеги. Кадудаль неожиданно остановился:
– Пойдемте-ка чуть правее.
– Нам же нужно влево.
Кадудаль лишь вздохнул:
– Потише, мсье… Удольф. – Я предупредил его, что меня надлежит именовать именно так, пока мы находимся в этой проклятой Пруссии. – Нам нужно обойти этот проклятый Крумм-чего-то там. Потом дорога на Эмден должна сойтись воедино. Так мне сказал наш валлийский друг. А влево пойдем, когда дойдем до развилки. И давайте не будем спорить – мы теряем время.
– А вы в этом уверены? – Не знаю, что меня толкнуло возразить этому проклятому мужлану. Может быть, то, что Кадудаль меня откровенно бесил. – Скажите, а вы правильно поняли этого вашего… валлийца?
– Еще раз вас прошу говорить потише, – свистящим шепотом произнес Кадудаль. – И пойдем, наконец. А то мы можем угодить в лапы здешних таможенников.
– Но…
Неожиданно мы услышали голос, грозно произнесший на берлинском диалекте немецкого:
– Стой! Стой, кому говорят!
Я остановился, а Кадудаль неожиданно пригнулся и сорвался с места. У меня за спиной грохнуло несколько выстрелов, но мой спутник, несмотря на свой огромный рост, словно растворился в полумгле – бегал он явно быстрее, чем те, кто за ним погнался. А вот меня схватили и заломили мне руки за спину.
– Ага, попался, контрабандист!
– Я не контрабандист, – я решил, что в данной ситуации лучше быть английским дворянином, чем невесть кем. – Я – вик… граф Эссекс. Мы с мсье бароном шли в Гамбург на каком-то корабле, когда нас схватили, ограбили и высадили без единой монеты на этот берег.
Я развел руками, и тут, как назло, монеты в моем кошельке предательски забренчала.
– Без денег, говоришь, остался, граф? Разберемся. Свяжите-ка его получше.
Пока меня вязали – должен признать, надежно, со знанием дела – руки скрутили за спиной, ноги стреножили, под мышками привязали к веревке-поводку – прибежали запыхавшиеся те двое, которые погнались за Кадудалем.
– Ушел, сволочь, – этот стражник коверкал слова. Судя по всему, в отличие от офицера, он был местным и не очень хорошо говорил на «правильном» немецком. – Ничего, в Круммхёрне его поймают. Такого верзилу видно издалека – он похож на гренадеров покойного короля Фридриха Великого. Ну, если не там, то в Эмдене точно – больше ему некуда бежать.
– Ваалькес, молнией в Круммхёрн, пусть срочно пошлют кого-нибудь в Хинте. Да и в Норден не мешало бы, вдруг он, как заяц, решит сделать петлю. А мы с вик… графом пока сделаем небольшой променад.
12 (24) июля 1801 года.
Санкт-Петербург. Михайловский замок.
Василий Васильевич Патрикеев,
магистр Мальтийского ордена и по совместительству историк
«Так вот ты какой, Жорж Кадудаль!» – подумал я, разглядывая гигантскую фигуру легендарного вождя шуанов. Сын мельника, за свою яростную борьбу против якобинцев, казнивших короля Людовика XVI и его жену Марию-Антуанетту, он слыл среди мятежников «непримиримым» и продолжил свою войну даже после того, как захвативший власть во Франции генерал Наполеон Бонапарт предложил вандейцам заключить перемирие.
Удивительно – аристократы с родословной чуть ли не от Карла Великого сложили оружие и перешли на службу Первого консула. А этот мужик, в котором не было ни капли дворянской крови, оставался самым яростным противником Наполеона, несмотря на все попытки последнего найти почву для компромисса. У гражданской войны своя логика и законы. Тут уж ничего не поделаешь…
Я плохо знал (точнее, практически не знал) французский язык, и потому переводчиком во время моего разговора с Кадудалем стал капитан Денис Мечников, «градовец» из Санкт-Петербурга XXI века. Ему уже довелось познакомиться с Наполеоном во время переговоров в Кёнигсберге. А сейчас он общается с другим известным человеком того времени.
Поприветствовав Кадудаля, я решил сразу же взять быка за рога. Дело в том, что в ходе переговоров о заключении военного союза имя вождя шуанов прозвучало несколько раз. Наполеон вполне резонно заявил, что готов амнистировать Кадудаля и предложить ему на выбор: дать слово прекратить вооруженную борьбу против власти и остаться во Франции на положении частного лица, или навсегда покинуть страну, получив, как изящно выразился Первый консул, «отступное», которого ему должно хватить как минимум на несколько лет безбедной жизни. Разговор о переходе Кадудаля в армию Французской республики с сохранением генеральского чина даже не шел – мы прекрасно понимали, что неистовому бретонцу тяжело будет ужиться с бывшими врагами, и он будет вынужден чуть ли не ежедневно драться на дуэли со своими оппонентами.
Все это я озвучил своему гостю. Кадудаль, что называется, не моргнув выслушал меня и сказал, что он вряд ли сможет жить у себя Бретани как обычный фермер даже на генеральскую пенсию.
– Боюсь, мсье, что политические течения снова подхватят меня и вынесут туда, где мне придется иметь в качестве противника генерала Бонапарта. А он, как я слышал, крайне нетерпим к своим недоброжелателям. И все повторится сначала. Нет, уж лучше я спокойно дождусь, когда этот новый Цезарь свернет себе шею во время очередной военной авантюры. Правда, после его смерти в стране начнется смута, которой воспользуются алчные соседи Франции. Прожив некоторое время в Англии, я понял, что эта страна первой окажется в числе тех, кто бросится делить наше наследство. И деньги, которые она выплачивала мне – это не пожертвования на нужды изгнанного из страны пока еще претендента на престол графа Прованского, а субсидии на то, чтобы во Франции как можно дальше шла гражданская война.
– Вы правы, генерал, – ответил я. – Именно этого и добиваются англичане. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. За деньги, которые Британия выплатила роялистам, она получит сполна после того, как брат казненного якобинцами короля усядется в Париже на трон своих предков. Только что тогда останется от Франции?
– Я не стану с вами спорить, мсье. – Кадудаль нахмурился и покрутил головой, словно воротник рубашки резал его могучую шею. – Но что тогда мне остается? Вечно торчать в эмиграции, вдалеке от своей милой Бретани? Поверьте, эта пытка будет пострашнее той, которой бы меня подвергли якобинцы, если бы им удалось поймать меня и бросить в камеры Консьержери[56].
– Генерал, а вы знаете, что, уладив дела домашние и примирив французов, Первый консул Бонапарт намерен провозгласить себя императором Франции? – спросил я. – Учитывая, что Наполеон еще сравнительно молодой человек, он сможет основать новую династию, которая и станет править Францией. А Бурбоны останутся вечными эмигрантами, которые ради того, чтобы свести концы с концами, будут вынуждены выпрашивать деньги у недоброжелателей Франции.
Кадудаль после моих слов поморщился. Похоже, что и он в душе пришел к
