– Слушай, Маня, как ты думаешь, – сказала Топоркова расслабленным ровным голосом. – Раньше у меня было столько неприятностей, лихорадило месяцами, шла ожесточенная борьба не на жизнь, а на смерть – за квартиру. Я покоя не знала. А теперь пошла полоса удач: человек хороший, такой скромный, никогда сам не напомнит, что посол, а не из мебельного магазина ворюшка. Ведь на иерархической лестнице в любом государстве перед послами – только министры. Так? Вот видишь, куда я мечу. Как ты сама-то смотришь, может ли полоса удач длиться долго? Я знаю, счастье на всех не дается, и никуда от этого не денешься, счастье не любит неудачливых, выскользнет из рук и прыгнет к тому, кто идет и не спотыкается.
– У тебя предчувствия? – спросила Мария, плохо ее слушая.
– У меня ребенок будет, не о себе я теперь беспокоюсь, – отвечала Топоркова. – Проснулась в шесть утра и все думаю. Эта свадьба растревожила мою душу. Может, свадьбу не играть? На нравится мне затея с пышными маскарадами. Мы с Мишельчиком любим как? По утрам кофе и чернослив калифорнийский со сметанкой – и прекрасно. А зачем эта свадьба, люди, автомобили, внимание. Ведь дурно кончится, когда завидовать будут, а зависть – хуже ножа. Как ты считаешь?
– Я никак не считаю. Мишель твой ждет свадьбу.
– Он захочет, как я захочу. Это моя идея свадьбы на девяносто девять персон, – проговорила раскаивающимся голосом Топоркова, вставая с постели. Мария решила приготовить завтрак, но Алена сама занялась им: промыла горячей водой чернослив, распарила его в кипятке, сложила аккуратно на тарелочки и сверху положила несколько ложечек густой сметаны, затем сварила по яйцу всмятку – весь завтрак. – Нравится? Завтрак аристократа. Еще можно поджарить хлеб по-французски. – И она тут же разбила несколько яиц, взбила их с молоком и сметаной, и обмакнув ровные ломтики хлеба в образовавшуюся смесь, зажарила в масле.
Начальника ЖЭКа Мария встретила возле своего дома, и у нее упало сердце от дурного предчувствия. Она подумала: «Вот тебе и песня во сне – всегда к плохому». Замедлила шаг, и, как всегда бывало при больших неприятностях, ноги у нее как-то завибрировали в коленках. На Ромуальде Ивановиче, молодящемся человеке с выражением полной беспечности на лице, красовалась красная рубаха и белый модный галстук, белые брюки, долженствующие подчеркивать его вкус, и черные туфли на толстенной подошве, разумеется, заграничного производства. Мария посмотрела на Капитолийского, как на заклятого врага, который хочет отобрать выданные вчера ключи. И так глубоко проникла в нее уверенность, что когда он сказал: «А вы мне нужны!» – то она услышала совсем другое: «Дайте мне ключи».
Он спросил: «Как вас звать?» – а ей слышалось: «Я пришел их взять». Только на третий раз она расслышала:
– Как вас звать?
– Дворцова.
– Дворцова, как вас звать? – поинтересовался он, разглядывая зорким взглядом принадлежащие ему владения двора.
– Дворцова, – отвечала еле слышно, по-прежнему подозревая за Ромуальдом Ивановичем нечистые замыслы.
– Вы понимаете, о чем я вас спрашиваю, или вам крайне затруднительно понять мой обыкновенный вопрос: «Вас звать, Дворцова?»
– Дворцова.
– Вы считаете, я с вами хочу познакомиться для интима, и вы, подозревая подобное за мной, хотите только официальных отношений, так я могу расценить ваши чудачества? – хмуро проговорил Ромуальд Иванович. – А мне, впрочем, не до вас. И не до интима. Поняли или нет? Впрочем, мне необязательно спрашивать вас о вашем имени. Если хотите знать, исходя из страшного дефицита времени, нужно идти, я вам покажу двор и дворы, где пока вы лично должны следить за чистотой.
– А ключ? – вырвалось у Марии. Слова начальника ЖЭКа прошли мимо нее, в голове все время вертелось: не потребует ли ключ, и она, глядя на Ромуальда Ивановича, казалось, слышала, что тот вел разговор в основном о комнате и ключе, который она крепко сжимала в руке. Начальник понял Марию по-своему:
– Хватит вам и одной комнаты. Другая будет нужна, когда возьмем настоящего дворника, а вы займетесь бухгалтерством, как положено. Сразу уж квартиру!
Он повел Марию по дворам, популярно объясняя, что нужно делать, где брать метлы, лопаты, носилки, пообещал выдать новый халат, прямо-таки безукоризненного фасона и белого цвета, в котором Марию будет видно издалека, и она начнет выполнять функции не просто дворника, а как бы станет врачом дворов, которым, по его остроумному выражению, нужны врачи, как и людям.
Необходимо заметить, чтобы не запамятовать: начальник ЖЭКа, будучи занят дипломным проектом, представлял окружающую жизнь ничтожнейшей по своему смыслу, мелкой и маленькой, как чечевичное семя; когда же он жил обыкновенными заботами обыкновенных людей, выяснялось, что он – обладатель богатейшего воображения и вдохновитель поиска новых методов поддержания чистоты и порядка на территории вверенного ему ЖЭКа. Он так и сказал:
– Наденьте халат, Дворцова, белый по цвету. – Затем тут же спросил: – Вы прописались?
– Не успела.
– Это вас беспокоит? – опять поинтересовался Капитолийский, обнаруживая чрезвычайно тонкое понимание человеческого характера.
– Да.
– Тогда я попрошу паспортистку Комисаржевскую Зинаиду Тимофеевну. Она сегодня же оформит вам прописку. ЖЭК – это сложная организация. Но учтите, опять-таки временно. Пока. Пройдет срок, получите постоянную. До свидания.
Мария облегченно вздохнула, так как до последней минуты ожидала какой-нибудь неприятности от резковатого, но чрезвычайно справедливого, как она могла убедиться, Ромуальда Капитолийского. Мария еще раз обошла все дворы, пристально посматривая вокруг, убеждаясь, что работать можно и она будет чувствовать себя неплохо среди этих людей. Мария написала обо всем матери и попросила у нее немного денег. А через неделю получила телеграфом сто десять рублей и в тот же день возле мебельного магазина на столбе увидела объявление о том, что недорого продается подержанная мебель. Мебель, при первом осмотре, оказалась лучше, чем можно было предположить любому заинтересованному человеку. И на все сто рублей Мария купила старую, но в хорошем состоянии тахту, обеденный стол, платяной шкаф, правда очень старый. Но это не испортило ей настроения. Все купленное богатство привезла к себе.
Вечером уставшая Мария легла на тахту с приятным сознанием, что день прожит недаром, а впереди жизнь хотя и неизвестная, но все же шагать по ней можно увереннее. Работы Мария не гнушалась никакой, с превеликой охотой подметала дворы, чистила урны, собирала клочки бумаги, успевая замечать, как на нее посматривали проходившие мимо ребята, солидные мужчины, и, оттого что каждый из них обязательно оглядывался, испытывала возникавшее в ней теплое чувство удовлетворения собою. Мария устала и присела на качели в одном из дворов, качели плавно покачивались, а она, закрыв глаза, думала, что можно вскоре пригласить мать, можно пойти на какие-нибудь курсы по подготовке в институт.
Вечером решила, пока не поздно, сходить в ГУМ, посмотреть шторы.
У фонтана, в центре большого магазина, остановилась, глядя на людей, толпящихся вокруг, и тут увидела человека, который из-за противоположной стороны фонтана уставился на нее. Коровкин! Сразу его невозможно было узнать. Но плечи, пиджачок, кепка, взгляд – все принадлежало Коровкину. Мария чуть не присела, боясь встречи с мастером, но в то же время потянуло поговорить с ним, сказать Коровкину хотя бы одно ласковое слово: мол, Алеша, хороший ты человек, но не надо стремиться к встрече, давай лучше будем хорошими друзьями. Мария желала случайно встретить его, поглядеть хотя бы со стороны с грустью и тоской на человека, который любил ее. Помнила, как ходила к нему домой, приятно было убирать его комнату, готовить обед, бегать в магазин за продуктами и думать, какой мастер неустроенный в жизни человек и как ему, с легкоранимой, тонкой душой, живется нелегко. Пока Мария рассуждала, Алеша Коровкин уже пробрался сквозь толпу – и вот – остановился в двух шагах. Между ними то и дело мелькали вечно спешащие люди, и Коровкин незаметно подвинулся ближе к ней и, ни слова не говоря, глядел на нее.
– А как же ты, Алеша, даже руки не протянешь и не скажешь «здравствуй»? Зазнался или как? – спросила Мария и тут же с улыбкой подумала, какой смешной, неловкий человек оказался Коровкин. А в первый раз, когда увидела его, подумала, что перед нею прожженный московский волк, разбитной малый, которому палец в рот не клади. – А навроде мы не чужие, а знакомые, Алеша Коровкин. А и чего ж ты такой хмурый? Как будто потерпел серьезное поражение на всех беспросветно фронтах? Чего ж молчишь?
– Я не молчу. Душа моя говорит мне: больно.
– Что же тогда делаешь? – засмеялась Мария.
– Да вот ищу… – отвечал Коровкин.
– Синтез ищешь? – спросила Мария весело, не ожидая, что так приятно будет с ним говорить. Только чуть не убежала от мастера Коровкина, а сейчас уже хотелось расспрашивать, смешить его. Коровкин улыбался, но глядел на нее грустно, не понимая и не принимая шуток. В нем жило желание, пугавшее его, – желание любить. К нему приходили мысли: он давно влюблен в Машу. И в нем, человеке, лишенном, как ему казалось, всяких предрассудков, почти помимо его воли оживало боязливое предчувствие, что если он, отвергавший расположение женщины, полностью и до последней черточки осознает свою любовь, то наверняка погибнет, так как Мария Дворцова, которой он, безусловно, не достоин, не сможет полюбить его. Тогда жизнь для него закончится. С приходом этой мысли он стал бояться Марии. Он будет жить иллюзией, которая подчас больше помогает и заманчивее призрачной реальности – несостоявшейся любви, которая ведь всегда будет при нем жить, никто ее не отберет, эту любовь. Лучше жить с прекрасной иллюзией, чем с ужасной реальностью.
