Потом Коровкин снова почувствовал себя обыкновенным человеком, который должен спешить, опаздывать, ожидать, исполнять, ходить на работу, ругаться с малярами. В том, что Мария проходила мимо и в первое время не замечала его, ничего плохого не видел.
Когда она впервые пригласила к себе, он воспрянул духом, в нем воскресло прежнее уважение к себе, щемило какое-то упрямое и сладостное чувство гордости за себя – видать, не самого последнего человека на земле, если его приглашает к себе прекраснейшая в мире женщина.
***
Шло усиленное приготовление к свадьбе Топорковой, и Мария старалась, выбиваясь из последних сил. Работа у Дворцовой много времени не отнимала; с утра скребла, подметала дворы, тормошила шоферов уборочных машин, и это, нужно сказать, нравилось такому занятому человеку, как Ромуальд Иванович. Торопился последний месяц лета, источая необыкновенную жару, прогнозом не предвиденную; ночами накрапывал дождичек, всполыхивали северными зарницами ночи.
Несколько раз Мария с Коровкиным ездили за город, и однажды Коровкину удалось поцеловать ее в губы. Такой решительности от Алеши она не ожидала; но поцелуй ее не обескуражил. Мария не желала признаться даже себе в истинных чувствах к Коровкину. Ей казалось: что-то должно быть не так в их жизни и их отношениях. Но как?
В ее воображении всплывали неожиданно прекрасные картины. Мария чувствовала, видела и понимала свое счастье, но не могла быть счастливой. Эта раздвоенность тревожила ее и всячески удерживала от необдуманных поступков, порождая острое чувство тоски по несбывшемуся. Что это за несбывшееся, Мария тоже, пожалуй, не знала.
– Завтра оденься получше, – сказала Мария, оглядывая Коровкина. – Пойдем к моей подруге.
– На смотрины?
– Замуж выходит. За посла. Я думаю, есть о чем подумать, чтобы не осрамиться. Алеша… Алеша… Мне, Алеша, в тебе не нравится что-то, а вот чего, не пойму.
– Голова? – спрашивал наивно Коровкин, разочарованный признанием Марии.
– Голова-то у тебя… Ты, Алеша, живешь-то, Алеша, жизнью нереальной, выдуманной.
– Ноги? – спросил Коровкин, показывая свои руки и изображая себя бывалым человеком.
– Да нет.
– Может, желудок, Машенька, не нравится или почки?
– Тебе все смеяться, – отвечала сердито Мария.
– А давай поженимся, Машенька! – предложил Коровкин, правда уже не в первый раз, и взял ее за руку.
***
В тот вечер Коровкин пришел заблаговременно. Одетый в новый костюм, при галстуке, в белой сорочке, которую ему с превеликим трудом отстирала Мария, в полуботинках, он выглядел, как присяжный в американском фильме, только что заседавший в суде по делу о тяжком преступлении. От него разило одеколоном «Русский лес». Этому последнему штриху в своем туалете Коровкин придавал немаловажное значение, надеясь обрести в глазах иностранца некую загадочность и таинственность.
– От тебя, как от парфюмерной фабрики, – засмеялась Мария, отмечая про себя, что одет Коровкин тщательнее обычного.
***
В квартире Топорковой повернуться негде от многочисленных вещей. Мишель, стараясь сделать своей будущей жене приятное, буквально завалил нужными и ненужными вещами прихожую, комнату, кухню, балкон; свертки лежали на полу, в туалете, ванной. Кругом громоздились рулоны дорогих индийских ковров ручной работы, пальто, халаты, платья, импортные косынки пачками лежали на диване. Казалось, Мишель только тем и занимался, что ездил по магазинам и скупал вещи. В ванной на полу кучами лежало английское мыло, шампунь в посудине диковинной формы. Когда он успевал все покупать и привозить, в то же время исполняя важные дела своей страны, трудно было сказать, но одно становилось совершенно очевидным: Мишель любил вещи дорогие и был одержим страстью приобретать, а Топоркова умело разжигала в нем эту страсть. Часто приезжали со свертками на такси какие-то молчаливые люди с значительными лицами. Они спрашивали фамилию Топорковой, выгружали новые вещи и уезжали. В одной коробке Топоркова обнаружила дорогую норковую шубу, а в другой – каракулевую. Каракулевая ей не понравилась, но она знала, что шуба стоит баснословные деньги.
Неожиданно Топоркова сделала то, что не позволяла раньше, – наняла домработницу, которая, как казалось Аленке, должна увенчать ее триумф. Варить домработница не умела, но потребовала немалую сумму денег за работу. Такой неслыханной дерзости Аленка не смогла стерпеть и прогнала домработницу.
Когда Мария и Коровкин пришли, Топоркова сидела среди вещей утомленная, жалкая.
– Как себя чувствуешь? – спросила Мария, оглядывая заставленную вещами квартиру. – Ой, Алена, совсем не меняешься.
– Да жива. Знаешь, управляюсь с трудом, тяжело стало поворачиваться, а он на работе, у них, знаешь, режим не как у нас. У них опаздывать нельзя, – отвечала Топоркова, откровенно рассматривая Коровкина и соображая: «За что же Мария его расхваливала?»
– В такой маленькой халупе столько несообразно много вещей, – сказал неожиданно Коровкин, как бы в ответ на мысли Топорковой. Говорил мастер заносчиво, глядя на вещи, Аленку и только что пришедшего Мишеля.
– О да! – произнес неизменное свое восклицание Мишель, только вот в глазах у него не было прежней радости. Коровкин тайно следил за иностранцем, отмечая, что Мишель одет, конечно, элегантно: коричневый пиджак из мягкой кожи, белая вязаная сорочка, брюки, ах брюки – прямо умопомрачение, как говорят, а не брюки. И все это на нем пригнано отлично, просто и естественно. Вежливое восклицание понравилось Коровкину. Сели пить чай с тортом, который принес посол. Коровкин немного разнервничался в ожидании своего часа, чтобы задать вопрос непосредственно послу относительно международного положения.
– Как вы относитесь к историческому аспекту в возможности последствий войны? – выждал момент и сделал пробный ход Коровкин вежливым, невероятно мягким голосом, от которого у него даже в носу засвербило.
– Мы относимся неважно, – отвечал Мишель, суетливо принимаясь за торт.
– Так. Ясненько. А дальше?
– Дальше точно так же – последствия ужасные, хуже не может быть и, как я подумаю о страданиях людей, стонать хочется, – отвечал Мишель, но как-то отстраненно, видно было, он занят какими-то своими мыслями, возможно более важными, чем интересующие Коровкина. Но мастер повторил свой вопрос более конкретно, упирая на важность данного вопроса. Мишель округлил синие глаза и таким ледяным взглядом окинул Коровкина, что у того шевельнулась мысль: посол недоволен его, видимо, недостаточно умным вопросом.
Перед Коровкиным сидел все же не кто иной, как посол иностранной державы. Как только эта льстивая мысль промелькнула у него в голове, он тут же подумал, что перед ним не такой простой человек, как ему вначале показалось, и сидит этот человек как-то необычно, как-то иначе, чем он, Коровкин, и чашку с чаем держит, как Коровкин никогда не держал, и во взгляде посла прямо проглядывала гипнотически действующая мысль, настолько глубокая, что ухватить ее Коровкину невозможно. Но все же через несколько минут, когда первые чашки чая опустели, Коровкина разобрало любопытство. Он осторожно огляделся. Женщины вполголоса говорили между собою, обсуждая предстоящую свадьбу, порою Топоркова обращалась за советом к Мишелю. Когда у посла спросили, на сколько персон заказано в «Праге», он ответил:
– Девяносто девять. Но еще не все. Вы, милая Маша, можете приглашать своих знакомых, сколько захотите, пусть будет много людей. Я даль денег на девятьсот человек.
– Вы бывали на Австралийском побережье? – вкрадчиво поинтересовался Коровкин. – Писали: ихнего премьер-министра, мягко выражаясь, паскудно сожрала акула. Сообщение отвечает достоверности? Факт войдет в историю акул. Сожрать такую птичку не просто. Меня крайне интересует, когда президента сожрут или там премьер-министра. Для акул это было блюдо – ах!
– С огромным аппетитом они премьер-министра скушали, – отвечал Мишель, вслушиваясь в разговор женщин и обидно не интересуясь Коровкиным.
– Вы так думаете?
– Думаю, приятно было акулам и неприятно премьер-министру.
– Получил, – засмеялась Маша, которая во время разговора с Аленкой следила за вопросами Коровкина, обуреваемого желанием говорить с послом, который, судя по всему, не желал продолжать беседу на международную тему.
– Есть диалектика в вопросах и ответах, – осторожно начал Коровкин новую попытку. – Говорят, самые крупные преступники находятся под охраной и имеют свою личную охрану? Хорошо это или плохо? В историческом аспекте, если исходить из возможности суверенного государства, то получается парадокс, не правда ли?
– Как вы сказаль? – переспросил Мишель незаинтересованно.
