– Как же мне вас благодарить, – сказала Мария Мишелю.
– О да! Для такой красивой милой Маши – честь что-нибудь сделать, какой-нибудь пустячок маленький, комнат – такой маленький пустячок, к тому же казенная, я за честь сочту, – отвечал тронутый Мишель и тут же вышел в прихожую, вернулся с огромным тортом и отдал его Топорковой; та радостная, с блестящими и словно почерневшими глазами, с тонкой, почти просвечивающей кожей на лице смотрела на Мишеля. Мария отметила, что подруга его очень любит. – Я заранее купил торт, чтобы отметить квартиру милой Маши.
– Ты делай для Маши, а меня не забывай, Мишельчик.
– Разве я могу о тебе забыть, моя несравненная и прекрасная Елена.
Начальник ЖЭКа встретил Марию, по своему обыкновению, рассеянно, показал на стул, затем, не обращая внимания, что посетительнице неприятно, с минуту смотрел ей в лицо, хотя, надо сказать, лица не видел. Смотреть смотрел, но все равно ничего не видел. В нем, то есть в его голове, а точнее в горячем мозге, по капиллярам которого таинственно пробирались мелкие змейки крови, там происходила какая-то работа, и он, отключившись от внешнего мира, следил за той таинственной деятельностью крови, поджидая, точно хищник в зарослях, какую-нибудь проплывавшую мыслишку – подцепить и воспользоваться ею. Это было похоже на рыбалку. Мысли плавали, как рыбины в воде: их было мало, но все-таки…
– Время-то какое! – вздохнул он, прекращая охоту за мыслями.
– Да, – неопределенно ответила Мария, стараясь сидеть молча до тех пор, пока начальник сам не заговорит о комнате.
На лице Ромуальда Ивановича, до этих пор занятого мучительным поиском наиважнейших и наиценнейших для дипломного проекта мыслей, появилось – ввиду молчания пришедшей – удивление, потом оно сменилось сомнением и даже разочарованием, и вот уж его брови взлетели высоко и изумленно:
– За какими делами пришли ко мне? Отвечайте!
– По поводу комнаты, – с дрожью в голосе ответила Мария, чувствуя, как ей стало неприятно.
– Какой комнаты? Вы можете мне толком объяснить? Вы думаете, что я помню все, что происходит во вверенном мне ЖЭКе, и в состоянии вообще держать всякую мелочь в моей голове. Ошибаетесь. Таких, как вы, тысячи, а я, кстати, один. Ну как, ну что, ну о чем вы хотели меня спросить? Спрашивайте меня, спрашивайте.
– Я не знаю… хотела сказать, мне сказали, – растерялась Мария, и сердце у нее быстро-быстро застучало, и в голове всплыла мысль: не видать ей комнаты как своих ушей.
– Ах вы не знаете, я должен знать. Вот вам ключи, – кинул он ей с обидой ключи, как бы сим жестом доказывая, что Мария не способна даже понять его, хотя что понимать и почему она должна это делать, он не смог бы, пожалуй, объяснить. – Только вот что: бухгалтер нам нужен, как лист финиковой пальмы для статуи, сработанной еще рабами Рима! Нам нужны дворники. Я вас оформляю бухгалтером, а вы работаете дворником. И никаких претензий! До зимы. А потом время покажет. Так вот я вам сразу без всяких вопросов отвечу. Поняли меня? Комнату даю только по просьбе женщин. Кстати, как исключение и в силу необходимых причин… впрочем, идите. Адрес на бирочке написан. Да! – крикнул он, когда Мария, не чуя под собою ног, боясь, что ее вернут и отберут ключи, старалась побыстрее уйти из кабинета. – Вторая комната – не ваша, ваша – первая, как заходишь в квартиру. Оформляйтесь с завтрашнего дня. Идите. Потом пропишетесь. Впрочем, если комната не понравится, все бывает, приходите, другую подберем.
***
Марии комната понравилась. В пятиэтажном блочном доме, на первом этаже, в двухкомнатной квартире – ее комната. Комната оказалась просторной, отремонтированной, чистой; на полу – линолеум, обои салатового цвета, мягкий свет из окна, приятно от воздуха, от деревьев, простирающих свои ветви до окон; комната угловая, и в ней два окна – выходили окна в сквер. Словом, у Машиных ног, как говорится в таких случаях, лежало пространство в целых шестнадцать квадратных метров. Но нет… перед ней лежали не шестнадцать квадратных метров комнаты, а огромные пространства.
Мария опустилась на корточки; теперь у нее есть свое жилье, где поселится одна или с матерью, сможет в любое время сказать подругам: «Пошли ко мне домой». Свой дом – хоть это и не дом в полном смысле слова, но ее угол. Разве в нем нельзя себя чувствовать чудесно, как в своем собственном доме?
***
Вечером Мария пригласила Топоркову посмотреть комнату, за ней увязался Мишель. На улице у маленькой Аленки, когда она медленно шла под руку с Мишелем, как-то особенно заметно выпирал живот. Рядом вышагивал Мишель, одетый в великолепную кожаную куртку, светлые брюки и отличные туфли. Он молчал, только улыбался, и жизнь, казалось, перед ним катила свои полные великолепия волны, рождающие ощущение бесконечности этой самой жизни, бесконечности прекрасного. Потому что в прекрасном нет повторения, прекрасное – вечное обновление.
Мишель, взглянув на дом, сказал, что дом мог, в принципе, выглядеть лучше, потому что он так понял того начальника. Добавил, что относительно строительства блочных домов у него имеется замечательная мысль, которую он собирается высказать на одном очень высоком уровне, мысль, заключавшаяся в том, что необходимо строить красивые дома и красивых женщин в принудительном порядке поселять в эти дома, а всех мужчин селить в плохие, вот такие же блочные так как мужчины плохо разбираются в красоте.
Топоркова со свойственной ей категоричностью заявила:
– Из-за такого сарая весь сыр-бор?
– Нет, Алена, это не сарай, а очень даже хороший дом, – принялась защищать Мария свой дом. – Что ты говоришь? Ты прямо как будто княгиня какая, всю жизнь прожила в замке.
– Хорошая квартира – тот же замок, – сказала Топоркова.
Мария распахнула дверь, как бы приглашая всех порадоваться вместе с нею.
– О да, я полагаль, будет не так хорошо, – проговорил Мишель, проходя первый в прихожую. – Жизнь, Елена Прекрасная, складывается из мелких пустячков, а нужно тебе знать, что из пустячков так называемых состоит жизнь и главная фигура в жизни – женщина. Мы с тобой встретились на улице – пустяк, но из того пустяка вон человек скоро получится. – Мишель показал на живот Аленки и засмеялся.
Мария откровенно радовалась, ходила по комнате, трогала обои руками и говорила:
– Заменю обои. Обязательно.
– И эти хорошие, – проговорила Топоркова, прислонившись к стенке. – Вот мы собираемся, Маня, свадьбу сыграть. Приглашаем девяносто девять дипломатов. Слушай меня, как ты считаешь, с таким пузом удобно среди дипломатов – наших я не боюсь – играть роль новобрачной? Посмотри, ведь пузо никакими оборками не скроешь. Шалью думала скрыть, но маленькой шалью не скроешь. Как ты считаешь?
– Было б счастье, а уж все остальное не грех, – отвечала Мария, занятая своими мыслями; ей уже мерещилось, куда она поставит платяной шкаф, тахту, стол и обязательно – книжный шкаф.
– Мишель, в каком ресторане мы планируем свадьбу играть? – спросила Алена.
– В каком лучше! Чтоб музыка лучшая, официанты отборные, – отвечал Мишель. – Чтоб все говорили: это свадьба! Мишель Герцог де Саркофаг женится! Один раз и – всю жизнь! Там узнают, какой у меня размах!
– Манечка, а ведь девяносто девять человек – не мало? – спросила Топоркова. – Ох, пойдемте, что-то у меня в животе, вот тут, тянет. Надо полежать немножко.
Топоркова с Мишелем вышли, а Мария осталась и еще полюбовалась своей комнатой; воображение живо рисовало ей приятную картину будущей жизни. Возвращались они так же тихо, не торопились. Топоркова рассказывала о своих ощущениях беременности, Мария молчала. И у Топорковой, у которой собиралась ночевать, тоже молчала, переживая получение комнаты, подходила к сумочке, то и дело трогала ключ: лежит!
Мишель вызвал такси поздно, уехал часа в два. Мария долго не могла уснуть. Потом ей снилась комната: она сидела на пороге, а в окно нескончаемым потоком лилось солнце, и Мария, распахнув руки, пела радостную песню, голос лился, как лучи солнца, и комната не имела стен, перед нею простиралась сама жизнь, и голос уносился далеко, пролетая над невидимыми материками и океанами.
Утром Мария проснулась рано, но Аленка уже не спала, лежала молча и следила за ней, широко раскрыв свои влажные глаза, ставшие необыкновенно красивыми в дни беременности.
– Слушай, Маня, как ты думаешь, – сказала Топоркова расслабленным ровным голосом. – Раньше у меня было столько неприятностей, лихорадило месяцами, шла ожесточенная борьба не на жизнь, а на смерть – за квартиру. Я покоя не знала. А теперь пошла полоса удач: человек хороший, такой скромный, никогда сам не напомнит, что посол, а не из мебельного магазина ворюшка. Ведь на иерархической лестнице в любом государстве перед послами – только министры. Так? Вот видишь, куда я мечу. Как ты сама-то смотришь, может ли полоса удач длиться долго? Я знаю, счастье на всех не дается, и никуда от этого не денешься, счастье не любит неудачливых, выскользнет из рук и прыгнет к тому, кто идет и не спотыкается.
