Законов о беглых было много — около двухсот. Их читали на девяти заседаниях, и депутаты терпеливо слушали ежегодно повторявшиеся указы об отдаче беглых холопов и крестьян по крепостям их помещикам, о чинении им за побег наказания, бив кнутом нещадно, о недержании в городе воеводам и приказным людям у себя беглых людей под опасением жестокого страха, о битии беглых людей, при отдаче, кнутом, об учинении по польской границе застав — и опять о беглых, о беглецах и беспаспортных… Новые указы подтверждали прежние, строгости усиливались, а крестьяне по-прежнему бежали от помещиков в дремучие северные леса, в донские степи, за польский рубеж.
Почему бегут они и как прекратить оскудение людьми Русской земли — эти вопросы неминуемо встали перед депутатами, и они попытались разобрать причины такого неустройства.
Первое слово сказал города Углича депутат Сухопрудский. Он посоветовал у ведать истину: сами ли бегающие, будучи невоздержаны и беспокойны, отваживаются чинить побеги либо дело тут в другом — не бывает ли у них несносной по недостатку пропитания нужды, вымогательства непосильных податей, напрасных побоев, необыкновенной строгости?
Сухопрудский, городской человек, рассуждал теоретически, но в речи его, несмотря на всю осторожность, проглядывал ответ: бегут мужики не по своевольности характера, а от нестерпимой жестокости помещиков.
Депутат обоянского дворянства Михаил Глазов яростно запротестовал против попытки какого бы то ни было государственного вмешательства между господами и крестьянами.
— Чинятся побеги, то самое правда, — говорил он. — А для чего бегут, свидетельствуют рапорты от губернаторов и воевод — сколько владельцев побито до смерти и замучено с женами и детьми, сколько крестьян и беглых солдат в разбойных делах повинно, да они к тому же и не сысканы. Господа должны строже смотреть за своими людьми, это их дело. Ограничить же дворянство законом нельзя никак.
Верейского дворянства депутат Петр Степанов поддержал Глазова и очернил беглых крестьян.
— Беглецы наши суть пьяницы и лентяи, — сказал он. — Зараженные такими пороками, они оставляют дома свои, бегут от гнева господ, коих непорядками уже раздражили, прельщенные праздностью, тащатся в Польшу, идут в раскольничьи скиты либо, собравшись шайками, принимаются за разбои. Это люди такие, которые не стоят России сожаления, что она их теряет. Их можно счесть вредными и заразительными отраслями народа.
Дворянские депутаты дружно охраняли свои права и с негодованием порицали беглых крестьян. В народную защиту выступили депутат от пахотных солдат нижегородской провинции Иван Жеребцов и депутат Козловского дворянства Григорий Коробьин.
— Часто размышлял я о том, — начал Коробьин, — что понуждает крестьянина бежать — оставить свою землю, покинуть родственников, жену, детей, скитаться по неизвестным местам, предаваться стольким несчастьям, а иногда и смерти! Не могу себя уверить, что одни только крестьяне были причиною своего бегства. Многие из вас, почтеннейшие депутаты, знают, что есть довольно на свете таких владельцев, которые с крестьян своих берут свыше обыкновенной подати. Есть и такие, что, промотав свое имение и войдя в долги, посылают крестьян на заработки, чтобы выплачивать хотя бы проценты. Но больше всего таких владельцев, кои, увидев, что крестьяне трудами рук своих вошли в некоторый достаток, лишают их плодов труда, отнимают крестьянское имущество.
Коробьина слушали внимательно. Лишь депутат обоянского дворянства Михаил Глазов шептался с тверским депутатом Василием Неклюдовым — готовил, видно, возражения.
— Известно, — продолжал Коробьин, — что земледельцы суть душа общества, и если они пребывают в изнурении, то слабеет и само общество. Яснее сказать: разоряя крестьян, разоряем и государство. Нетрудно усмотреть, что причиною бегства крестьян служат по большей части помещики, столь много отягощающие крепостных своим правлением. Зло состоит в неограниченной власти помещика над имуществом своего крестьянина. Надобно законом определить, что именно помещики могут требовать от крестьян, и учредить нечто полезное для собственного рабов, — то есть земледельцев, — имущества. Крестьянин же, зная, что у него есть и собственное имущество, не только помещичье, старательнее будет трудиться, и к бегству его поводы прекратятся.
Увидев, что Глазов завертелся на месте и толкал своих соседей, кивая головой на оратора, Коробьин, подумав секунду, добавил:
— При этом, когда здесь говорено об ограничении власти господской над имуществом земледельца, еще ничего не сказано об ограничении власти помещичьей в рассуждении правления. Она ему останется полной, как и поныне. Крестьянин его пребывает ему, как и ныне, крепостные Желаемым узаконением пресечется только воля у худых помещиков разорять своих хлебопашцев…
Во время речи Коробьина маршал Комиссии Бибиков беспокойно поглядывал на стоявшие перед ним песочные часы. Речей останавливать по регламенту не дозволялось, но то, что говорил козловский депутат о разорении крестьян, о бесчинствах помещиков, совсем не походило на мирные похвалы статьям высочайшего Наказа! Между тем песка в верхнем шаре стеклянных часов оставалось еще немало. Что придется услышать из уст неистового депутата в оставшиеся минуты и как оценит столь свободные речи императрица?
Бибиков решительным жестом перевернул часы:
— Господин депутат, ваше время истекло. О том, что имеете сказать еще, благоволите изложить на письме и вручить держателю дневной записки.
Коробьин не смутился замечанием маршала.
— Спасибо, ваше превосходительство, — ответил он. — Я напишу, чего не успел домолвить, но и вслух свое мнение заявить впредь также не упущу…
Речь Коробьина внесла живость в размеренный ход пышной колесницы Большого собрания. Последующие ораторы так или иначе откликались на нее, причем в подавляющем числе говорили противоположное тому, о чем сказал Коробьин. Маршал и генерал-прокурор подсчитали, что с мнением Коробьина согласились всего трое депутатов, а спорили с ним восемнадцать.
Убеждения дворянской части Комиссии в том, что помещичьим крестьянам живется лучше всех на свете и свобода им пагубна, обстоятельно и хитро высказал ярославский депутат князь Михайло Щербатов. Столбовой дворянин и защитник прав благородного сословия, он был остер на язык, начитан, умен, хорошо владел пером и занимался историей Русского государства.
— Великое сие есть право, чтобы кому свободу даровать! — говорил Щербатов. — Единое имя свободы возбуждает в сердцах наших радость и желание сделать свободными, насколько возможно, всех жителей света!
Оратор живописал прелести свободы с большим пылом и казался прямым ее апостолом. Но вот лицо его приобрело серьезное, даже грустное выражение и голос понизился, когда он перешел к следующему пассажу.
— Все это так, но здесь тщетным мечтанием опасно нам обольститься. Проект закона надлежит согласить с состоянием государства, с умствованием народа, наконец, с климатом сей пространной империи! Благополучными можно сделать лишь тех людей, которые по состоянию своему довольного счастья не имеют. Посему должно рассмотреть: в каком положении находятся ныне помещичьи крестьяне?
Лица многих дворянских депутатов, вытянувшиеся от натужного желания понять смысл вступительных слов князя Щербатова, приняли спокойные мины. Оратор кончил маневр и теперь будет говорить дело.
— Мастер улестить князь Михайло Михайлович! — шепнул за столом президиума маршал Бибиков генерал-прокурору.
— Голова! — отозвался Вяземский. — Слушайте дальше, Александр Ильич.
— Я шлюсь на всех находящихся здесь господ депутатов, — продолжал оратор, — и утверждаю, что крестьяне час от часу богатеют и благоденственнее становятся. Наказы, присланные от городов, полны жалобами на то, что крестьяне своими торгами подрывают купецкие торги. Следственно, они богаты! Где примечены худое состояние помещичьих людей или недоимки по государственным сборам? Нет таких мест в Российской империи! Крестьяне защищены своими господами, которые о них пекутся. Так надлежит ли нам право делать благополучнейшими таких людей, которые все благополучие имеют и коего сверх меры умножение может ли во вред обратиться?
Вяземский беззвучно смеялся от восхищения, прикрывшись рукавом кафтана. Депутаты сидели с раскрытыми ртами. Такого ловкого и беззастенчивого хода не ожидал никто.
Щербатов, победоносно пожимая тянувшиеся к нему руки, опустился на свое место.
Законы о беглых были прочитаны и обсуждены. Никаких решений Комиссия не принимала, и, если судить по речам большинства депутатов, она даже признала благополучным состояние помещичьих крестьян. Однако несравненно более важным оказалось то, что впервые в общественном собрании представителей русских сословий прозвучали речи о бедствиях народа, о жестокосердых помещиках, о том, как облегчить крестьянское горе. Эти речи жадно слушали и запоминали секретари Комиссии, молодые люди с отзывчивыми сердцами. Неприкрашенная, страшная картина крепостной деревни открылась для них, и самый чуткий, умный и талантливый слушатель — Николай Новиков постарался вскоре познакомить с нею русских читателей в своих сатирических журналах.
