— Ничего непредвиденного не произошло. Обычные рабочие трудности, без них не бывает, ‒ вяло проговорил Сергей, стараясь избавиться от неприятных мыслей. ‒ Неудачи ‒ столпы успеха, — обнадеживал Алексея, а больше самого себя, Сергей.
Сам он, сильно сомневался в успехе, и поиски клада ему теперь казались злой химерой. Было бы удивительно, если б они что-то нашли. Да, с сокровищами голяк, как и со сбывшимися мечтами. Невелика потеря, не всем же на лимузинах рассекать, лимузинов на всех не хватит. Штампованная отговорка лузера. Ну, а с кладом, на сто процентов дубль-пусто, а на триста, вообще ничего. «Ubi nihil, nihil»[24], ‒ в изнеможении прошептал Сергей. Но первому пасовать не хотелось.
— Главное, мы нашли нужное место. Осталось только, как следует поискать…
Не сдержав огорченного вздоха, подытожил Сергей. «А может, оно и к лучшему, ‒ между прочим, подумалось ему. ‒ Есть вещи, которые лучше не находить».
На этом они решили закончить поиски, договорившись, прийти в следующий раз с металлоискателем. Сергей же, на этот раз не забудет взять с собой оригинал плана. «Постараюсь не забыть», ‒ вяло пообещал Сергей. Как это сделать, он не знал. Ничего ни поделаешь, придется в очередной раз перерыть всю квартиру.
Быстро собравшись и присыпав землей щупы и лопаты в углу пещеры, они поспешили на выход. Им обоим показалось, что их путь назад был намного короче. Вскоре они оба почувствовали, как потянуло свежим воздухом, и каждый с радостью сказал об этом. Стало понятно, что выход где-то неподалеку. Ох, как же хотелось под конец разогнуться всей спиной и освободиться из узкой горловины входа! Теперь он стал для них таким желанным выходом. С величайшим облегчением они выбрались на поверхность, словно вырвались из тесной тюрьмы, сбросив оковы сырости и тьмы. Почти одновременно у каждого из груди вырвался глубокий вздох облегчения, этим вздохом они оба, словно отринули от себя пережитое, наслаждаясь радостью освобождения.
Наверху была ночь. Все было погружено в глубокий сон. Они стояли возле чернеющего лаза и с особым удовольствием дышали свежим ночным воздухом, казавшимся еще более чистым из-за низового ветра, дувшего с реки. Они взглянули друг другу в глаза, как бы обмениваясь впечатлениями, и оба почувствовали ту неповторимую близость, которая устанавливается между людьми, делившими вместе опасность.
После абсолютно полной темноты пещер даже в сумерках ночи можно было различать все вокруг. Крутой склон под ногами сбегал к бетонной набережной, по которой в сиянии фар неслись навстречу друг другу потоки машин. А дальше, во все пределы, черной тушью разлился Днепр. Из-за облаков открылась луна, и Сергей залюбовался протянувшейся по водной глади, искрящейся серебром, лунной дорожкой.
Все вокруг сделалось недвижимым, застыв, как на картине Куинджи. В просвете облаков появились мерцающие звезды, и ему показалось, что они были гораздо крупнее, чем раньше и небо увиделось ему необыкновенно красивым, оно было выше и шире, как никогда. Сергея внезапно почувствовал себя один на один с мирозданием. Никогда прежде он не ощущал эту, открывшуюся ему, бесконечную и бескрайно безмятежную красоту мира.
Вначале он испытал какое-то освобождающее равнодушие ко всему убожеству своей серой жизни, а ее скоротечная конечность, представилась ему лишь кажущейся пред незыблемым постоянством мира. Неведомое ему ранее блаженное состояние сопричастности с жизнью природы, которое не известно жителю большого города, охватило его, и он впервые открыл красоту человека в самом себе. Что-то волнующе новое, незнакомое проснулось в нем, и он увидел мир как единое и неделимое, и себя в этом огромном мире по образу и подобию божьему.
Его необычайно взволновало это неизведанное чувство, которое он испытал впервые. Это было истинное открытие, из тех, что потрясают человека и будят в нем мысль: «Если ко мне это пришло впервые то, сколько же всего прошло в жизни мимо меня?» Вглядываясь в этот несказанно великий вселенский простор, исполненный такого всеобъемлющего мира и тишины, Сергею удалось, наконец, сформулировать свою мысль вслух:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
‒ Ёб вашу мать! ‒ с чувством произнес он.
Ночную тишину прорезал крик петуха, раздавшийся откуда-то сверху, со стороны, где располагался Печерский монастырь. Этот крик, столь необычный в городе и в ночи, прозвучал и замер в тишине. Прошло несколько мгновений и мельтешение фар внизу, рев и сигналы машин стали назойливо напоминать, что пора возвращаться на круги своя. Луну закрыли набежавшие облака, и все вокруг погрузилось во мглу.
Сергей, мгновенье назад ощутивший небывалый подъем духа и сил, с безнадежностью почувствовал всю тяжесть тьмы, сделавшейся по всей земле. В нее, как в черный омут, канул, увиденный им только что мир добра и справедливости. Один лишь шум не утихал, а стал даже как будто громче. Сергею невольно подумалось, какая под землей тишина и покой, быть может, там и нашли свой рай подземные затворники?
* * *
Спать!
Приказывал себе Сергей. Но, как он ни старался себя заставить, заснуть не мог. После всех переживаний их подземного путешествия, и нахлынувших мыслей, ему никак не удавалось заснуть. Тогда он решил припомнить подробности их спуска под землю, чтобы в хронологическом порядке восстановить все этапы их экспедиции, но и это у него не получилось. Запавшие в память впечатления, одно ярче и удивительнее другого, всплывали и клубились в сознании обрывками, без связи и последовательности, запутываясь в сумбурный клубок.
В темном окне показалась луна и у Сергея впервые в жизни она вызвала страх. Вернее, не сама луна, а странные тени, лежащие на ней. Эти тревожные черные знаки предзнаменовали что-то ужасное. Он гнал от себя эти упадочные мысли о возможной и непоправимой беде, обзывая их плодом воспаленного воображения. Они обижались, но далеко не уходили. От призрачного лунного света некуда было спрятаться, он томил его всю ночь.
Время тянулось и тянулось, растягиваясь бесконечно длинной резиной. Где-то по соседству выла собака. На сердце было тяжело. Под зажмуренными веками, как на ускоренном просмотре, возникали и проносились бессвязные пестрые виденья, им не было конца. Под утро он погрузился в какое-то тягостное забытье и барахтался в нем, как в тине болота. Он не бодрствовал и не спал, а пребывал в каком-то тяжелом, довлеющем над ним полусне. И наконец, к нему пришел сон, беспокойный и болезненный, очень близкий к реальности. И Сергей окунулся в его темную пучину.
Ему снилось, что Он жил в каком-то небольшом металлическом вагончике, одиноко стоящем в окружении брошенной и ржавеющей под открытым небом тяжелой техники: бульдозеров, грейдеров, прицепов и асфальтовых катков. Такие вагончики на колесах используют строители, как передвижные бытовки.
Если бы кому-то вздумалось заглянуть снаружи сквозь зарешеченное окно внутрь бытовки, он бы увидел ветхий письменный стол в ожогах от окурков, рядом с ним заляпанный краской табурет и длинную скамью из струганной доски у стены, над которой на гвоздях висели брезентовые спецовки. В углу стояло ржавое ведро, около него на затоптанном полу валялся истертый до непригодности веник. Больше в бытовке ничего не было, все это хорошо было видно через окно.
Но так ли это было, проверить никто не мог, потому что войти в бытовку мог только Он. Когда Он входил в бытовку и затворял за собою дверь, у него возникало ощущение упругого сопротивления. Возникшее внезапно, оно так же быстро исчезало, это означало, что его мир Его узнал и принял, и Он попадал не в узкое, ограниченное ржавыми металлическими стенами пространство со столом, табуреткой и скамьей у стены, а в другое измерение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Здесь, на ярко-оранжевом небе, горело два фиолетовых солнца, за спиной вздымались отвесные склоны алых гор, а впереди, в разломах прозрачно рубиновых скал вечно живою ртутью сверкал и переливался неземными красками океан Неизбежности. В него впадала Черная река, уровень которой был выше отливающих золотом берегов. Черное зеркало реки матово тускнело, приближаясь к берегам, плавно опадая к ним. Он часто и подолгу глядел на Черную реку, она была извечно спокойна, на ней не бывало ни зыби, ни волнения, ее застывшая суть никогда не колыхалась волнами.
