— Боже мой!.. — простонал он.
— Удивлены?
— Не то слово.
Она выплыла на крыльцо и осторожно примостилась на перилах.
— Если бы мама меня сейчас увидела, с ней бы случился удар, верно?
— И не без оснований, могу тебя уверить, — кивнул Куинн. — Неужели тетя разрешает тебе ходить в школу в таком виде?
— Ох, нет. Разве что немного помады… розовой, почти незаметной. И эти ужасные девчоночьи свитеры и юбки… и низкие детские каблуки… Но когда она выходит, я экспериментирую. Надо же мне найти свой собственный стиль!
— Ты здесь счастлива, Карма?
Поколебавшись, она кивнула.
— Правда, здесь все по-другому. Мне приходится многому учиться. Думаю, тете я понравилась, только делаю слишком много ошибок, и кузины иногда надо мной смеются. Наверное, мне следовало бы смеяться вместе с ними, только не хочется.
— А зря.
— Да знаю. Но я иногда притворяюсь.
Высоко в небе пролетел самолет, и Карма уставилась на него так, будто больше всего хотела сейчас оказаться на нем.
— О матери что-нибудь слышала? — спросил Куинн.
— Нет.
— А твоя тетя?
— Не думаю. Да она со мной в любом случае об этом говорить не станет.
— Что случилось в Тауэре в тот, последний день, Карма?
— Тетя велела никогда и никому не упоминать о Тауэре. Я живу так, будто его никогда не существовало.
— Но он был. Ты провела там четверть своей жизни — вместе с матерью, братом и сестрой.
— Тетя велела мне все это забыть, — испуганно пролепетала она. — И я пытаюсь. Вы не должны мне напоминать, это нечестно. Это…
— Как ты попала сюда, к тете?
— На автобусе.
— Откуда?
— Из Бэйкерсфилда.
— А туда как добиралась?
— На грузовике.
— Кто правил грузовиком?
— Брат Терновый Венец.
— Кто еще с вами был?
— Не думаю, что мне следовало бы…
— Кто еще, Карма?
— Многие. Моя семья, и сестра Славное Вознесение, и брат Провидец… и… Господи, да разве всех упомнишь? — ее глаза помрачнели, словно даже простое перечисление имен сделало Тауэр слишком явным и зловеще реальным. — Я боялась, потому что не знала, что случилось. В Бэйкерсфилде мама дала мне денег и велела ехать на автобусе до Лос-Анджелеса, а потом на такси до дома моей тети.
— Сколько она тебе дала?
— Пятьдесят долларов.
— Откуда они взялись?
— Не знаю. Наверное, Учитель дал. Перед тем как уехать из Тауэра.
— А почему все оттуда уехали?
— Думаю, потому, что заболела сестра Благодеяние.
— Она не заболела, — поправил Куинн. — Ее отравили. Вскоре после того, как мы привезли ее в больницу, она умерла.
Карма прижала к губам сжатый кулак. Слезы хлынули из ее глаз, смыли с ресниц краску и потекли по щекам черными потоками.
— Не может быть… — прошептала девочка. — Она правда умерла?
— Да.
— В тот, последний день она мне обещала, что поможет выбраться из Тауэра и уехать к тете. Что ж, она это сделала. Она сдержала свое обещание, верно?
— Да, Карма.
Девочка наклонилась и вытерла щеки подолом платья. Больше слез не было. Сестра Благодеяние была ее другом, но она принадлежала к той жизни, которую Карма предпочитала забыть.
— Что случилось с остальными, кто ехал с тобой в грузовике? — спросил Куинн.
— Не знаю. Я покинула их первой.
— Тебе говорили что-нибудь о том, что ты должна делать после того, как приедешь к тете?
— Нет.
— Никакие планы на будущее не упоминались?
— Нет, ничего такого, что можно было бы назвать планами. Но я думаю, что они собирались вернуться, когда это станет безопасно.
— Вернуться в Тауэр?
— Ну да. Знали бы вы, с каким трудом они его покидали. Когда люди во что-то сильно верят, они просто не могут сразу перестать.
— Когда ты в последний раз видела брата Языка, Карма?
— Когда он помогал вам уложить в машину сестру Благодеяние, чтобы отвезти ее в больницу.
— А в грузовике его с вами разве не было?
— Нет. Он, наверное, поехал с Учителем в фургоне новообращенного. Хотя ручаться не могу, потому что грузовик выехал раньше. Знаете, все было так поспешно, в таком беспорядке — люди бегали, дети плакали, ну, и все такое.
— Брат Свет Вечности в грузовике был?
— Нет.
— А брат Твердое Сердце?
— Тоже нет.
— А само по себе решение уехать было принято внезапно? — поинтересовался Куинн.
— Да.
— Одним Учителем?
— Он же был Учитель, — простодушно пояснила Карма. — Никто больше решений не принимал. Как они могли?
— Теперь подумай хорошенько, Карма. Ты не заметила, — еще у кого-нибудь в грузовике, кроме твоей мамы, деньги были?
— У сестры Слава Вознесения. Она их пересчитывала. Она ведь очень экономная — наверное, хотела быть уверенной, что ее не обсчитали.
— Ты имеешь в виду, что ее не обманули в ее доле?
— Ну да.
— Откуда появились все эти деньги?
— Наверное, Учитель дал — откуда же еще?
— Насколько мне известно, у него не было ни гроша. А мать Пуреса все, что имела, потратила на строительство Тауэра.
— Ну, может, у нее что-нибудь еще оставалось на черный день. Она ведь все время всех разыгрывала, даже Учителя, — Карма слезла с перил и тревожно посмотрела на улицу. — А теперь вам, наверное, лучше уйти, мистер Куинн. Тетя может появиться каждую минуту, а мне надо еще умыться и переодеться. Это ведь платье моей кузины, да еще почти самое лучшее. Настоящий шелк!
— Спасибо за информацию, Карма.
— Не стоит.
— Вот, возьми визитную карточку. Тут мой адрес и телефон. Если еще что-нибудь вспомнишь — позвони мне, хорошо?
Она, не притрагиваясь, быстро взглянула на карточку и тут же отвернулась.
— Я не хочу…
— В таком случае возьми ее просто так, на всякий случай.
— Ладно. Но я вам не позвоню. Не хочу даже думать о Тауэре.
Дверь за ней закрылась.
* * *
Куинн вернулся в Сан-Феличе и прямиком направился в контору шерифа. Через десять минут примчался и Лэсситер, страдающий одышкой и донельзя раздраженный.
— Вообще-то предполагалось, что у меня сегодня выходной, — пробурчал он вместо приветствия.
— У меня тоже.
— Ну? Вы нашли ребенка?
— Да.
— И у нее было что рассказать?
— Немного. Она почти ничего не знает. Брат Венец привел грузовик в Бейкерсфилд, Карме велели идти на остановку автобуса и ехать к ее тетке в Лос-Анджелес. Мать дала ей на дорогу пятьдесят долларов. Видимо, деньги раздали всем членам колонии, чтобы помочь им продержаться, пока не придет время вернуться в Тауэр.
— Помнится, вы говорили, что они абсолютно нищие.
— Да.
— Тогда откуда появились эти деньги?
— Карма не знает, а я — тем более.
— Может, какую-то сумму привез Джордж Хейвуд? В качестве, так сказать, вступительного взноса?
— Не думаю. Его банковский счет не тронут; последний крупный чек он выписал две недели назад, перед отъездом из Чикота. На двести долларов. Разделите две сотни зеленых на двадцать пять человек — получится у вас по полсотни на каждого? Или даже больше?
— Почему больше?
— Потому что Карме-то действительно дали пятьдесят, но не забывайте, она ребенок, к тому же ей всего-то было нужно добраться до вполне определенного места. Остальным таких денег вряд ли хватило бы, особенно женщинам.
— Но ведь вы на самом-то деле не знаете, получили они деньги или нет?
— Вряд ли целая колония согласилась бы исчезнуть без гроша в кармане. Они, конечно, очень лояльны друг к другу, но я все-таки как-то не представляю, чтобы эти люди позволили буквально с корнем выдрать себя с насиженного места ради спасения одного человека, не получив никакого возмещения или гарантии.
— Я бы мог себе такое представить, если бы этим человеком оказался сам Учитель, — хмыкнул Лэсситер. — Они ведь были вынуждены ему подчиняться, верно?
— Да.
— Во всем?
— Во всем.
— Но вы при этом не считаете, что приказ об отъезде дал он, да?
— Отчего же? Думаю, именно он, — медленно проговорил Куинн. — Другое дело, что идея могла быть не его.
— Полагаете, его подкупили?
— Он мог посмотреть на это иначе.
— А тут как ни гляди. Если деньги передаются из рук в руки и при этом не составляется никакого документа, по закону это считается подкупом.
— Хорошо, называйте это так. Но поставьте себя на его место. Колония катится к упадку. Денег нет. Новых обращенных не появляется. Финал вполне проглядывался даже до смерти Хейвуда и сестры Благодеяние. Ну, а двое покойников приблизили его весьма существенно.
— Вы разбиваете мое сердце, Куинн.
— Да что вы! Я всего лишь пытаюсь восстановить цепь событий.
— Ладно, продолжайте. Конечно, приблизился. И?
