Кто бы из местных жителей увидел сейчас его, наверняка бы от ужаса сомлел. Что совсем неудивительно. Как не испугаться такого в глухом лесу? Ты идешь по тропке, а на тебя несется эдакая образина с развивающимися за ней лохмотьями. Рычит по-звериному еще в добавок. Поневоле в ступор впадешь или свалишься замертво.
Бежал там, где наст был твердый, словно дорога. Перепрыгивал гигантскими скачками через овраги, буераки, поваленные деревья. Проламывал телом хлипкие крестьянские заборы или стены сараев, если на пути вставала очередная богом забытая деревушка.
Иногда, оказавшись на открытом, продуваемым всеми ветрами, месте замирал и долго-долго выл на яркую луну. Дух-хранитель все равно давал о себе знать, как бы он не старался держать его в узде.
Его тело, казалось, совсем не знало усталости. Даже оставив за спиной десятки километров, он был бодр, свеж и рвался бежать дальше. Все чувства обострились до невероятной степени. Он ясно чувствовал запах дыма от далекой деревушки, слышал рокот двигателя грузовика с железнодорожной станции за десятки километров. Однако, так нужная ему добыча, по-прежнему, была недоступна.
— Нет… это обычный патруль. Четверо солдат… и один из них курит, — бормотал Яков, устроившись в развалинах старой избенки. Отсюда начинался небольшой белорусский городок с железнодорожной станцией и аэродромов, где он и надеялся найти свою жертву. — А там машина… две машины и броневик… Наверное, важная птица.
«Взяв след», Яков рванул прямо по сугробам. Нырял, пробивая телом твердый наст. Вскакивал и снова нырял, словно олимпийский пловец.
— Ого-го! Хорош гусь! — оказавший почти у самой дороги, он внимательно следил за проносящимся мимо роскошным легковым автомобилем. Тщательно отполированный Опель Адмирал казался стремительной молнией, летящей меж деревьев. — Пожалуй, мне подойдет.
Сразу же весь подобрался, чтобы с одного прыжка перелететь через дорогу и оказаться прямо на крыше машины. Но через мгновение выдохнул. Слишком уже «зубастая» цель. Из-за поворота уже показалась машина сопровождения — еще один такой же легковой автомобиль, но выглядевший чуть постарше. Следов вывернул броневик, ощетинившийся пулеметом. И в самом конце колонны ехали два грузовика, полные солдат.
— Подождем…
Яков осторожно пополз назад, стараясь не высовываться из сугроба. Дорога все равно шла по окраине городка, а, значит, еще была возможность выбрать место для нападения получше.
И, действительно, такая возможность ему еще представилась. Немецкая колонна пересекла почти весь городок и оказалась на самой его окраине, возле сосновой рощи, в которой «прятался» большой двухэтажный особняк. Похоже, здесь этот «гусь» и жил. Слишком уж роскошное жилье для простых солдат или обычных офицеров.
— Хм… Это еще что такое? Дети? Желтые звезды? Надо подобраться поближе.
* * *
Вильгельм Кубе, верховный гауляйтер генерального округа Белорусия Рейхскомиссариата Остланд, совсем не считал себя жестоким человеком. Нет, тысячу раз нет. Это внешне очень добродушный человек, часто шутивший, всегда говорил о себе так: «Все мои приказы и действия исходят не из любви к жестокости или бессердечности. Напротив, это результат моей любви к порядку, прусскому Однунгу, который создал нас немцев и привел к сегодняшнему величию. Порядок должен определять все: от наших мыслей и до наших действий…».
И, став верховным гаулейтером генерального округа Белоруссия, он начал претворять эти идеи с особенным упорством и энергией. При нем в четыре раза выросло число концентрационных лагерей и в шесть раза число содержащихся в них заключенных, которые стали использоваться на самых разных работах — от разбора завалов и заготовки леса и до строительства новых дорог. Нормы пищевого довольства в лагерях были, напротив, сокращены по его прямому приказанию, ибо стоимость продовольствия была признана слишком высокой для заключенных.
Другая его идея, которую он сам называл верхом рационального ведения хозяйства и эффективно организованного управления, привела гауляйтера этим зимним вечером сюда, в бывший детский дом имени Сухомлинского. Здесь к своим сорока с лишним воспитанникам, которых из-за неразберихи не успели эвакуировать, за эти месяцы прибавилось еще столько же сирот.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
—… Это просто гениально, ваше превосходительство! — из машины вышел высокий сухопарый мужчина в черном драповом пальто и медицинским лорнетом в руке. Он смотрел на гаулейтера с явным одобрением. — Я тут, взяв на себя смелость, сделал некоторые расчеты, чтобы все хорошенько взвесить. И вот что у меня получилось…
Он протянул Кубе небольшой блокнот, исписанный четким ровным почерком. Похоже, это были те самые расчеты, о которых он и упоминал.
— Смотрите сюда, ваше превосходительство. Мы сможем в целых три раза увеличить заготовку сыворотки крови для армейских госпиталей. Если же организовать сбор детей со всего округа, то показатели можно смело увеличиваться еще в три — четыре раза. Это, вообще, может закрыть потребности целого фронта. Вы понимаете, что это? — доктор, закатывая глаза от восторга, чуть не выронил лорнет. — Это обязательно отметит сам фюрер!
Кубе в ответ вяло улыбался, довольно кивал. Конечно, он тоже обо всем этом думал. Фюрер обязательно оценит такое нововведение, особенно с учетом умножившихся потерь в личном составе. Крови для раненных нужно было все больше и больше. А тут такое предложение, за которое сам Бог велел хвататься обеими руками и ногами.
— Да, да, доктор Абст. Все именно так, как вы говорите. А сейчас не будем терять время. Мне бы хотелось до темноты вернуться в резиденцию и доложить обо всем в Берлин, — гауляйтер взмахнул руку в приглашающем жесте. Мол, проходи. — Вам нужно все оценить на предмет, размещения пункта забора крови прямо здесь. Место подходящее и для большей численности контингента.
По широкой лестнице они прошли внутрь здания, где сразу же оказались в огромном холе. В просторном зале, который некогда служил местному градоначальнику и гостиной, и холлом, и даже бальным залом, их встретило около сотни детей разного возраста. У стен жались несколько воспитателей, измученные женщины среднего возраста, со страхом смотревшие на целившихся в них автоматчиков.
— Эй, малчик, иди. Ком, ком! — Кубе, вытащив из кармана пальто конфетку, поманил к себе одного из воспитанников. — Не бойся! Это вкусно! Ням-ням! Ошень вкусно![1]
Немец поднес ко рту конфету и издал смешной чавкающий звук. Правда, улыбался при этом лишь он один.
— Ком, ком! — один из солдат прикладом карабина вытолкал из толпы воспитанников худого мальчишку, которого трясло, как «банной лист». — Бери! Карошиймалчик, кароший!
Кубе погладил того по голове, заставляя сильно вздрагивать всякий раз, когда рука немца касалась его волос.
— Очень хороший экземпляр, ваше превосходительство! — доктор уже трепал пацана. То заглядывал ему в рот, то в глаза, то слушал сердечный ритм. — Сердце, как двигатель! Такой выдержит много, очень много кровосдач. А их вон еще сколько…
Немец обернулся к остальным и обвел их жадным взглядом, заставляя первые ряды пятиться назад. Слишком уж жадные до крови были глаза у него. Как зверь смотрел.
И в этот момент с улицы раздалась пулеметная очередь. Прозвучала и тут же захлебнулась. Словно бы пулеметчик с силой жал на курок, но в какой-то момент передумал и перестал стрелять.
Весьма удивлённый гауляйтер недовольно посмотрел на охрану. Мол, какого черта там стрельба? По собакам что ли? Здоровяк ефрейтор тут же метнулся к двери, чтобы во всем разобраться.
— Безобразие. Почему без приказ…
Но договорить Кубе так и не смог. Массивная двухстворчатая дверь из дуба вдруг с хрустом разлетелась на части, а внутрь влетело тело того самого бедолаги-ефрейтора. Следом кто-то, словно бумеранг, метнул дверцу от машины, срезавшую не успевшего ничего понять солдата.
— Охрана! Стреляйте! Какого черта никто не стреля… — Кубе пытался вытащить пистолет из кобуры, но он, словно специально, не подавался. — Стреляйте, олухи!
